Долго сидеть у Егора мы не стали. Людмила Григорьевна должна была скоро прийти навестить сына, так что мы со змеем решили вспомнить о такте и уйти до того, как нас начнут вежливо выпроваживать. Но разминуться не вышло.

Когда мы вышли из палаты, мама Егора уже стучала каблучками по коридору. Как всегда, элегантная и безупречная. Аж завидки брали, когда я на нее смотрела. Людмила Григорьевна чем-то была похожа на мою собственную мать. Совершенно особенная порода женщин. Безукоризненное чувство стиля и собственного достоинства. Такие притягивали взгляды даже в толпе. И не только мужские.

— Тамара, Аркадий, рада, уже уходите? — спросила она после изящного приветственного кивка.

— Да, — кивнула я в ответ.

— Я рада, что вы приходите к Егору. У него здесь совсем нет друзей его возраста. Спасибо вам. Обоим.

В глазах Людмилы Григорьевны разлилось тепло, в котором хотелось нежиться.

По больничному коридору разнеслось эхо чужих шагов.

Мы уже попрощались и расходились в разные стороны, когда раздался негромкий, но звучный оклик:

— Прошу прощения! Людмила Григорьевна? Зуева? Вы мама Егора?

Я остановилась и обернулась. Голос был знакомый.

Окликнувшим оказался Ростислав Алексеевич. У главы общины на лице было нарисовано неподдельное участие с налетом делового интереса.

— Да, это я. А вы…?

— Ростислав. Я один из меценатов, принимающий участие в делах этой клиники. Борис Игнатьевич рассказал мне о вашем случае. Примите мое искреннее сопереживание.

— Благодарю. — Голос Людмилы Григорьевны заледенел, а лицо сделалось непроницаемым.

Разговор снова прервало эхо шагов. Уверенных и быстрых. С нашей стороны коридора кто-то целенаправленно приближался к Ростиславу Алексеевичу и Людмиле Григорьевне.

Я обернулась. Высокий мужчина в распахнутом черном пальто, дорогом деловом костюме и блестящих полуботинках. Ярослав Третьяк мазнул взглядом по нам с Аром, стоявшим в проеме между двумя окнами, и перевел его на пару впереди. Два следующих шага потеряли в уверенности. Мужчина остановился, достал смартфон, приложил его к уху, развернулся и прошествовал в обратную сторону. Выражение лица Третьяка было каким-то странным.

Беседовавшие повернулись на звук шагов, но все, что им удалось увидеть — удалявшуюся спину.

— Вы что-то хотели? — спросила Людмила Григорьевна, хмуро, словно нехотя отворачиваясь от этой самой спины.

Ростислав озадаченно проводил взглядом знакомого дуала, снова повернулся к собеседнице, одарил ее располагающей улыбкой и ответил:

— Я хотел, чтобы вы знали, мы готовы принять самое деятельное участие в лечении вашего сына. Если вам нужна любая помощь, в том числе и финансовая, в деле поисков подходящего донора, мы с радостью вам ее окажем. Я не понаслышке знаю, каково это. Нет ничего хуже, чем болезнь ребенка. И в нашей клинике мы относимся к педиатрическому отделению и его пациентам со всей серьезностью, заботой и вниманием. Существует специальный фонд, если захотите, я помогу оформить запрос. Лечение — штука дорогостоящая, особенно, если страховка не покрывает этот конкретный случай.

Людмила переложила сумку из одной руки в другую, вздохнула, бросила взгляд на окно за спиной лиса и произнесла:

— Я уже беседовала с человеком по рекомендации Леонида Лаврентьевича. Благодарю за поддержку.

По всему было видно, что подобные разговоры не доставляют ей удовольствия.

Дверь палаты открылась, и из нее вышел Егор. Паренек был насуплен и крайне серьезен.

— Мам, все хорошо? — спросил он.

Людмила Григорьевна повернулась и подарила сыну успокаивающую улыбку. Мне она показалась слегка вымученной.

— Да, Егор, все хорошо.

Рысенок кинул хмурый взгляд на лиса.

— Прошу прощения. Я хотела бы побыть с сыном, — произнесла его мать.

Ростислав Алексеевич кивнул.

— Конечно-конечно. Но если вдруг вам понадобится помощь — позвоните мне.

Людмила Григорьевна приняла визитку лиса и кивнула, ставя точку в разговоре.

Мать и сын зашли в палату. Дверь закрылась с глухим звуком. Ростислав Алексеевич хмыкнул вслед им обоим.

— Подслушивать разговоры взрослых — нехорошо, — заметил Ар, хитро глядя на меня.

— Могу тебе сказать то же самое, — парировала я.

Змей довольно улыбнулся.

— Пойдем. Попадаться за этим делом — еще хуже.

Я была с ним абсолютно согласна.

— У меня тут еще маленькое дельце. Я тебя догоню, — сказала я.

Ар вопросительно выгнул бровь. Улыбнулась и кивнула в сторону двери с нарисованной на ней треугольной девочкой.

Змей понимающе кивнул и усмехнулся.

— Жду, — сказал он и ушел.

А я юркнула за вожделенную дверь.

Рядом с центральным входом в клинику был припаркован черный мерседес. Рядом с ним стоял Ярослав Третьяк и глава местной общины. Мужчины о чем-то разговаривали. Мой же путь к змею и его двухколесному транспорту лежал как раз мимо их 'колесницы'. Неожиданно даже неловко стало, что я второй раз за день становлюсь свидетельницей разговоров главы общины, но, с другой стороны, что мне делать? Уши закрыть ладошками и пробежать мимо, приговаривая 'я ничего не слышу, ла-ла-ла'?

Ерунда какая.

Я фыркнула себе под нос и спустилась с лестницы. Проходя мимо внушительного внедорожника, закрывшего меня от собеседников, услышала, как Красноярцев-старший спросил Третьяка:

— Ярослав, что-то не так?

Ярослав дернул плечом.

— Все нормально. Просто у меня неожиданно образовалось срочное дело.

— Мне непонятно. Ты же сам хотел встретиться с мальчиком. Поговорить насчет его участия в лекциях. Для блага общего дела… — лис явно был удивлен поведением друга.

— В другой раз. Извини, — прервал его Третьяк. — Мне нужно ехать.

— Как знаешь. Звони, — кивнул Ростислав Алексеевич, явно удивленный поведением приятеля.

— Позвоню.

Мужчины пожали друг другу руки, а я прошла за соседнюю машину, за которой стоял мотоцикл Ара и сам Ар.

— Прокатимся? — спросил он. Увидев меня.

— Куда? — ответила я вопросом и внезапно поняла, что мне абсолютно все равно куда. Я соглашусь практически на любой вариант, если это будет не опиумный притон.

— Увидишь, — улыбнулся змей. — Садись

И протянул шлем.

Как вообще можно сопротивляться, когда тут такие ямочки и животный магнетизм?

Железный конь до обидного быстро примчал нас к месту назначения, которым оказался мол. Бетонный зуб, вгрызшийся в море, чтобы защитить бухту от излишних морских волнений.

Змей снял шлем и слез с мотоцикла.

— Приехали.

Я скептически улыбнулась. На что тут, спрашивается, смотреть? Длиннющая бетонная конструкция, изрисованная граффити, о которую бьется море.

— Идем, — улыбнулся Ар.

Он помог мне слезть, взял за руку и повел к ограждающей конструкции, бетонной стене шириной в полметра. Здесь, у въезда, она была всего в метр высотой. Поэтому залезть на нее было несложно. Но змей все равно подал мне руку.

Приятно.

По ту сторону заграждения было море. Столько раз его видела, и все равно каждый раз — как в первый. Я любила море. Оно было таким необъятным, дышало скрытой мощью. Морю были безразличны люди и дуалы. Оно терпело искусственные заграждения. Сегодня оно играло с закатным солнцем: ловило солнечные лучи волнами и переливалось их светом в граненной ряби. Невероятно красивое зрелище завораживало. В такие дни, как сегодня, на эту игру можно было смотреть, лишь слегка прищурившись. Не то что летом, когда солнце ярче, острее, жгучей. Летом на такую забаву без солнцезащитных очков смотреть было почти невозможно.

Мы шли по стене вперед, к самому дальнему концу мола. Здесь она уже была далеко не в метр высотой, а раза в четыре выше.

На стыке двух стен мы остановились. Ар сел и потянул меня за собой. Хотелось болтать ногами, как в детстве. Перед нами — море, безразличное к самому факту нашего существования, но такое красивое, что спирало дух. Позади — отвесная стена высотой в три человеческих роста. Под нами — голая полоса бетона в пятьдесят сантиметров шириной.

Невероятное чувство уязвимости.

Я поежилась. Змей взял меня за руку. Теплая мужская ладонь. Моя рука, далеко не миниатюрная, смотрелась в его маленькой, а пальцы — особенно тонкими, даже хрупкими.

Я улыбнулась. Мне нравилось, какой я становилась рядом с этим мужчиной. Вроде бы та же я, но немножко другая. Немного красивее, немного ниже, немного радостней.