Вернувшись в управление, я позвонил Самарину. Он сказал, что примет меня в шестнадцать ноль-ноль. Тогда я позвонил Мироновой. Меня очень волновало то, что Стокроцкий остался на улице. Встретился ли он со Шталем? Миронова, оказывается, предусмотрела и такую возможность. Оставив Шталя, изучавшего протокол допроса, который он должен был подписать, она, не увидев Стокроцкого в коридоре, выглянула на улицу. Стокроцкий по-прежнему дышал свежим воздухом. Извинившись перед ним за то, что прерывает его оздоровительную процедуру, Миронова провела Стокроцкого в пустой кабинет, вручила «Огонек» со словами «Здесь неплохой детектив» и вернулась к Шталю.

— Несмотря на ухищрения, я ничегошеньки не добилась, — сказала Миронова. — Я угнетена. Все трое говорят одно и то же, только разными словами. О лесозаготовках не говорили, потому что их не спрашивали. Подробностей не знают, потому что всем занимался Игнатов, а они были приглашенными. Они безоглядно верили Игнатову, потому что знали, его как исключительно порядочного человека, который никогда не нарушал закона. Отпуска они проводили в Архангельской области не потому, что предпочитают лесозаготовки полноценному отдыху, а потому, что каждый думал, как лучше обеспечить семью, детей. Соблазн заработать за лето две-три тысячи рублей для семьи был выше эгоистических забот о собственном здоровье. Игнатов приглашал их не потому, что нуждался в помощниках — помощников он мог найти сколько угодно, — а потому, что они были друзьями. Зарабатывая сам, он и им дал возможность заработать. И так далее. Фалина они практически не знают. Пили с ним однажды пиво, потому что его привел Игнатов. С Фалиным приятельствовал Игнатов, но не они. Второго января в половине одиннадцатого вечера они не были и быть не могли в доме Игнатова, тем более с Фалиным, потому что Шталь находился в это время у себя дома, а Маркелов — у Стокроцкого. И так далее. Единственная польза от допросов в том, что теперь я полностью убедилась в сговоре этих трех молодцов. Умны, но неопытны. Уж больно одинаково говорят. Надо ехать в командировку.

— Боюсь, Самарин не отпустит меня.

— Что поделаешь? Придется ехать бедной женщине одной. Зачем он вызывал?

Я рассказал.

— Да-а, — вздохнула Миронова. — Убийство, квартирные кражи, разбой, тяжкие телесные повреждения… И все же у меня такое ощущение, что вот-вот пойму, почему Игнатова повесили. Кажется, что-то нащупывается.

Видимо, наша совместная работа не прошла для Мироновой бесследно. Еще недавно она всецело находилась под влиянием своего начальника, прокурора Короля — мы его за глаза называли императором, — который любил повторять: «Факты, и только факты, все остальное от лукавого». Миронова не раз убеждалась, что кроме фактов в нашем деле необходимо уважать интуицию. Интуиция — значит смотреть пристально, внимательно. Это ведь тип мышления, предполагающий длительную работу ума, в итоге которой осознается истина.

Вошел Хмелев.

— Ты будешь смеяться, но он на самом деле Фалин, только не Леонард Романович, а Леонид Родионович. Федот, да не тот. Имеет две судимости. Обе за квартирные кражи. Прописан в Малаховке в доме престарелой бабушки. Родители умерли, когда он ходил еще в начальную школу. Нигде не работает. Получает пенсию по инвалидности, представив во ВТЭК фиктивные документы. Якобы травму ноги получил на стройке, где он когда-то работал. А ногу повредил на лесоповале, отбывая второй срок. Придавило стволом.

— Случайность?

— Да, случайность. Умышленная. Не хотел вкалывать. Его принуждали. Видимо, надеялся отделаться ушибами. А придавило сильно. Жаль, что не до конца. Третий месяц живет у метрдотеля кафе «Лада». Сорокалетняя разведенка, имеет однокомнатную квартиру около Курского вокзала на улице Чкалова. Наверно, потеряла голову — последний шанс выйти замуж. Ничего о нем не знает. Тоже считает его журналистом. Вот он, наш красавец. — Хмелев положил на стол фотографию для паспорта. Ничего примечательного в Фалине не было. Обычное лицо. Такие видишь каждый день и не обращаешь внимания. Но может быть, фотография не точно передавала его суть, раз он пользовался таким успехом у женщин..

— С кем из официанток он контактовал в Доме журналистов?

— Не с официантками, с единственным в ресторане официантом. Николай Воробьев, сорок седьмого года рождения, прописан в Москве по улице Гарибальди, разведен, живет один в двухкомнатной квартире, имеет судимость за хулиганство. Отбывал срок вместе с Фалиным в первый заход нашего красавца. Воробьев на хорошем счету в ресторане, как говорится, в порочащих связях не замечен.

Информация была заложена в память. Теперь осталось проанализировать ее. Но я не успел приступить к анализу. Позвонил Стокроцкий.

— Мы не могли бы встретиться? — спросил он. — Мы с Маркеловым у «Эрмитажа».

Я взглянул на часы. В моем распоряжении было семнадцать минут. В шестнадцать ноль-ноль меня ждал Самарин. Я колебался. Стокроцкий с Маркеловым не случайно пришли… Вряд ли, конечно, они решили сообщить что-либо важное лично мне. Но после допроса прошло достаточно времени, чтобы поразмыслить над своими показаниями…

— Я вам выпишу пропуск, — сказал я.

— А вы не могли бы выйти? Хотелось бы поговорить в неофициальной обстановке. Мы не задержим вас.

— Сейчас спущусь.

Стокроцкий и Маркелов стояли у «Эрмитажа». Они даже не соизволили перейти улицу. Пришлось мне ее перебегать.

— Извините, что оторвали вас от работы, — сказал Стокроцкий. — После визита к Ксении Владимировне Мироновой мы не находим себе места. Вы производите впечатление интеллигента, и я думаю, что вы нас поймете. Ксения Владимировна избрала неправильный путь, подозревая меня и Маркелова в гибели Игнатова. Но, скажите на милость, какой интеллигент поднимет руку на человека, тем более на друга?

Маркелов, нахмурив лицо, молчал.

— От меня чего вы ждете? — спросил я.

— Я надеюсь, что вы повлияете на Ксению Владимировну.

— Во-первых, вы, должно быть, знаете, что попытка влияния на ход следствия уголовно наказуемое деяние. Во-вторых, Ксения Владимировна Миронова интеллигент в шестом колене, если вы придаете интеллигентности особое значение. В-третьих, напрасно вы скрываете правду, прибегая к форме отрицания всего, отрицаете дружбу с Фалиным и так далее. Вы, как образованные люди, должны знать, что отрицание — движущее начало всякого развития. А теперь, извините, мне надо спешить. До свидания.

Поругивая в душе Стокроцкого, я перебежал улицу.

Об этой бессмысленной встрече я обязан был доложить начальству в письменной форме. Как будто мало мне приходилось писать за день. Возникло подозрение, что вовсе это не бессмысленная встреча и кто-то тайком наблюдал за нами, точнее — за мной. Я обернулся. Ничего подозрительного я не заметил. По тротуару шли дети. Стокроцкий и Маркелов понуро шагали к Садовому кольцу. Я упрекнул себя в излишней подозрительности и взглянул на часы. До встречи с Самариным оставалось четыре минуты.

Ровно в шестнадцать часов я вошел в кабинет начальника МУРа.

Выслушав меня, генерал сказал:

— Если вас подстегнуть, вы неплохо бегаете.

— Царапкин и Худяков не моя заслуга. Молодцы ребята в отделении.

— Я и не имел в виду лично тебя. Лично инспектор только в кино ловит одновременно двух зайцев. Теперь по существу. Ты не прав в отношении Маркелова, Стокроцкого и Шталя. Они боятся не скомпрометировать себя тем, что недозволенным путем зарабатывали деньги. Чего им бояться, когда виноват стрелочник? Они ведь все валят на Игнатова. Он организатор, они слепые помощники. Какой спрос с мертвого? Боятся они чего-то более серьезного. Сдается мне, они знают, почему Игнатова повесили. Это ключ к разгадке. Убежден. В этом направлении ты и думай. Теперь о Фалине. Слишком завозились с ним. Потеряли несколько дней. Согласен, что все вертится вокруг него. Тем более досадно, что личность Фалина установили не позавчера. Примем такое решение: Фалина пока не трогать, но не упускать из виду и сделать так, чтобы он занервничал. Нужно вынудить его действовать.