В Якушеве зрела ненависть к Фалину. Он решил обмануть его. В четвертую квартиру он проник с Козявкой без ведома Фалина. Все прошло гладко, но сбыть краденое оказалось трудно. Потом последовали следующие самостоятельные кражи. Вещи накапливались, а денег не было, чтобы расплатиться с Фалиным. От вещей тот отказывался и требовал наличные. Фалин, конечно, догадывался о кражах. Однажды он сказал: «Попадешься, дурак, и расколешься. Тогда не жди от меня пощады. Из-под земли достану». Рудик, с которым Якушев нет-нет да встречался в ресторанах, в которых оба проводили не один вечер, нещадно ругал Фалина. Оказалось, что и он должен Фалину. Квартиру на улице Молодцова решено было обворовать вместе. В последний момент Рудик привел с собой любовницу. Он хотел за ее счет увеличить свою долю.

Фалин вновь стал угрожать расправой. Якушев вынужденно сказал ему об инженере, у которого целый чемодан драгоценностей — «камушков». Якушев узнал о «камушках» от племянника инженера в ресторане, когда за час до закрытия началось «братание» подвыпивших молодых и немолодых людей, знакомых и незнакомых. Якушев любил этот час «раскованности и полной свободы». Ресторан сотрясался от коллективных танцев. Танцевали все — и стар, и млад. Устраивали хороводы, вовлекая иностранцев, пораженных удалью москвичей, их веселостью и широтой души. За стол садились для того, чтобы выпить рюмку за знакомство или дружбу. Ходили от одной компании к другой, от одного стола к другому. Обнимались, целовались. Все мешалось. Люди в этот час становились добрее, казалось Якушеву.

Квартиру инженера Якушев берег для себя. Фалин все взял в свои руки, но сам на кражу не пошел, как всегда. В чемодане вместо драгоценных камней оказалась галька. Фалин в ярости высыпал ее на голову Якушева. Чтобы умаслить Фалина, Якушев сказал ему о квартире профессора химии. В квартире постоянно находилась жена профессора, но у Якушева ничего другого на примете не было. Пятого декабря Фалин привез к Якушеву двух мрачных типов и сказал: «Поживут у тебя». Якушев от одного вида гостей содрогнулся. Ради денег они зарезали бы родную мать. Возразить Фалину он не посмел. Три дня прошли в кошмаре. Гости не выходили из квартиры, пили водку и пели блатные песни. С Якушевым они не разговаривали, только приказывали ему сбегать в магазин за водкой и едой. Из страха, что его прирежут, Якушев не спал две ночи. Козявка, который к тому времени снял квартиру, предложил ему пожить у него. Якушев отказался, опасаясь Фалина. Тот мог решить, что он сбежал. Да и гости подозрительно косились на Козявку. Якушев так ничего о них и не узнал, за исключением того, что одного зовут Картуз, другого — Аспирин, и оба иногородние. Якушев особенно боялся Аспирина, верзилу с перебитым носом и жилистыми руками с татуировками — морской якорь, змея, обвивающая пальцы. Глубоко посаженные глаза Аспирина следили за каждым движением Якушева. Картуз был пониже Аспирина, по шире в плечах и, видно, отличался недюжинной силой. С утра до вечера он забавлялся тем, что скручивал, сгибал и разгибал алюминиевые вилки.

На третью ночь Якушев все же заснул. В какой раз он видел один и тот же сон — из черной «Волги» выходят люди в черных кожанках с маузерами, размеренным шагом поднимаются по лестнице, звонят в квартиру и требуют: «Именем революции откройте!» — а он стоит совершенно голый и не может сдвинуться с места — ему и страшно и стыдно. Каждый раз сон заканчивался тем, что люди в кожанках уводили его голым в наручниках. От чувства невыносимого позора он просыпался в поту с колотящимся сердцем. Проснувшись, он увидел Фалина, который вместе с Картузом и Аспирином набивали большой посылочный ящик газетами. Затем Фалин положил в ящик кирпич и стал запихивать туда скомканные газеты. Якушев все понял — хозяйку профессорской квартиры вынудят открыть дверь, а там или оглушат ее или… Ужас парализовал Якушева. Лишь одна мысль стучала в голове — не идти, не идти. Фалин взглянул на него. «Байбак! — сказал он. — Вставай, неси молоток». Они ушли втроем — Фалин, Картуз и Аспирин. Якушева с собой не взяли. Ему бы радоваться, а он забегал по квартире, как зверь в клетке. Из этой клетки надо было срочно бежать. Если профессоршу убьют, убьют и его, свидетеля. Он позвонил Козявке, тот — своей старой хозяйке и упросил на месяц сдать квартиру. Якушев тут же собрался и переехал. Но и по новому адресу Фалин нашел его и избил в присутствии Картуза и Аспирина.

Долг, проклятый долг продолжал висеть на шее Якушева. Он попытался продать краденое. Не удалось. Он стал подумывать о том, что единственный способ отделаться от Фалина это убить его. Но неожиданно Фалин исчез.

Изможденным голосом Якушев попросил разрешения закурить. Я протянул ему пачку сигарет. После американских, к которым он привык в той, шикарной жизни, «Столичные» должны были показаться ему редкой кислятиной. Но ничего, он затягивался с наслаждением.

— Утром я так растерялся, что забыл сказать: похищенные из квартир документы лежат в пакете, приклеенном снизу к телевизору. Фалин требовал документы, но я ему дал только документы журналиста, его однофамильца. — Якушев погасил окурок. — Устал я.

Он не обмолвился об Игнатове. Случайности здесь не могло быть. Случайно можно сказать, но не умолчать. Он намеренно обошел в рассказе Игнатова, укрепив мою уверенность, что он знает об убийстве. Одно дело квартирные кражи, разбой, другое — убийство, тем более преднамеренное…

— Мы закончили, — сказал я.

Пока я беседовал с Якушевым, мои товарищи продолжали операцию захвата. Четырех соучастников Якушева привезли на Петровку одного за другим. Да, Фролову не позавидуешь, подумал я. Фролов был следователем Петровки, и ему поручили дела о квартирных кражах. Прозорливый Самарин велел отвести Фролову кабинет в МУРе. Генерал предвидел, что с момента арестов Фролову придется забыть о своем кабинете в Главном следственном управлении и сутками находиться в МУРе.

Перехватив в коридоре возбужденного Бестемьянова, я сообщил ему о тайнике с документами в квартире Якушева.

— Поехали. У нас есть еще время.

На очереди был арест Рудика — Рудакова с любовницей.

— Они сейчас в Театре Ленинского комсомола на премьере. Спектакль закончится через полтора часа.

Как-то странно это было слышать — вор на премьере. Театр и вор?..

Десять минут спустя мы поднимались в квартиру Якушева. Предупрежденный участковый уже ждал нас с понятыми. Волнуясь, он сказал:

— Печать нарушена.

Утром, уходя, мы опечатали квартиру. Кто-то нарушил целостность печати и попытался восстановить ее.

— Может, мальчишки? — сказал участковый.

Бестемьянов скептически поморщился.

Квартира Якушева была пустой. В ней не осталось ни одной вещи, которые мы видели утром, не считая мебели. На выгоревших обоях темнели прямоугольные следы от литографий. Видимо, их приняли за картины.

— Прочувствовал, что такое «обчистить квартиру»? — сказал Бестемьянов.

Закончив с формальностями, мы изъяли из тайника документы. Они принадлежали хозяевам квартир, в которых Якушев с приятелями совершил кражи.

— Ты уверен, что это дружки Якушева? — спросил я Бестемьянова в машине.

— На сто процентов. Ты, Сергей, моей клиентуры не знаешь. О времена, о нравы! Они воруют и друг у друга. «Кинуть» дружка им ничего не стоит, обычное дело.

— Здесь, по-моему, иное. Они, мне кажется, узнали об аресте Якушева.

— Конечно! Пришли, увидели, что квартира опечатана. У кого-то был ключ. Может быть, даже у Козявки…

На улицу Чехова, где расположен Театр имени Ленинского комсомола, мы приехали за пятнадцать минут до окончания спектакля. Вчетвером мы сидели в одной машине на противоположной от театра стороне улицы, наискосок от него. Во второй «Волге», занявшей место рядом с булочной, в десяти метрах от театра, находился только водитель Горелов. Мы предполагали, что Рудик поедет с любовницей домой на Новослободскую и, следовательно, ему понадобится машина.

Спектакль закончился. Из театра повалил народ.