— План меняется. Брать при выходе не будем, — сказал я. — Дадим им возможность уехать. У Картуза где-то спрятаны деньги. Не мог он все истратить. Возьмем с поличным.

— Понял, — Хмелев вышел из машины.

Я выкурил полпачки сигарет, пока из Дома журналистов вышли Фалин и Картуз. Я хорошо видел, как они сели в «Жигули» — Фалин за руль, Картуз на заднее сиденье. То, что произошло потом, было выше моего понимания. Почему Хмелев оказался около «Жигулей»? Замешкался или умышленно? Задняя дверь «Жигулей» распахнулась, и Картуз, полувысунувшись с сигаретой в руке, попросил Хмелева дать прикурить. Вытащив из кармана куртки зажигалку, Хмелев наклонился, давая прикурить. Мгновенным рывком Картуз втащил его в машину, стоящую с включенным двигателем. Почти одновременно машина сорвалась с места. Ноги Хмелева еще торчали наружу, а «Жигули» уже набирали скорость.

— Миша, трогай! — крикнул я водителю. — Прижимай его!

Деваться «Жигулям», казалось, некуда. Впереди была одна дорога — вдоль бульвара, и в метрах двадцати стояла наша машина. Но вдруг Фалин резко повернул налево, пересекая путь выезжающим из туннеля машинам. Распахнутая задняя дверь «Жигулей» захлопнулась сама. Как мышеловка, мелькнуло в голове. «Жигули» нырнули в туннель.

Поток машин задерживал нас. Но я молчал. Водителю не надо было ничего говорить. Он и так все понимал. Наконец мы въехали в туннель. Ни слева у светофора на въезде в сторону улицы Фрунзе, ни перед нами у въезда на Гоголевский бульвар красных «Жигулей» не было.

Две наши машины поехали налево, а две, в одной из которых сидел я, в другой — Бестемьянов, прямо.

— Вот она! — сказал водитель. — Пойдет на Рылеева. А там арбатские переулки.

— Вижу, — ответил я и передал по рации Бестемьянову команду ехать в обход, через Сивцев Вражек, чтобы преградить «Жигулям» выезд в арбатские переулки, затеряться в которых ничего не стоило.

«Жигули» повернули на улицу Рылеева и исчезли из виду.

Подъезжая к перекрестку, мы услышали выстрел. Это был пистолетный выстрел. Его я ни с чем спутать не мог.

— Быстрее! Быстрее, Миша!

Красные «Жигули» стояли поперек дороги со спущенным задним колесом и распахнутой передней левой дверью. Еще издали я увидел, что Фалина в машине нет.

Залитый кровью Хмелев был жив, Картуз — мертв. Хмелеву нанесли ножевую рану в шею. Картуза убили выстрелом в голову. С его правой руки свисали наручники. Хмелев сумел вытащить из кармана наручники. Почему не пистолет?!..

— Хмелева немедленно в больницу! — крикнул я.

Где же Фалин? На переднем сиденье валялась его палка. Я взял ее. Без палки Фалин не мог далеко уйти. И тут я увидел его. Он бежал по тротуару…

Нас разделяло сначала метров пятьдесят, затем тридцать, а потом двадцать, но мне казалось, что расстояние между нами не сокращается. Куда девалась хромота Фалина? Я стал задыхаться. Проклятый насморк! Фалин обернулся и вскинул руку. Будет стрелять. Инстинктивно хотелось пригнуться, упасть на землю, а я продолжал бежать. Раздался выстрел. Пуля просвистела рядом с моим плечом. Зато я выиграл несколько секунд. Теперь нас разделяло не больше пятнадцати метров. Куда запропастился Бестемьянов? Фалин стал перебегать улицу, устремившись к дому с подворотней. Уйдет! Внезапно он передумал, изменил направление и стал бежать по диагонали к дому на противоположной стороне. Этот дом тоже был с подворотней и наверняка с проходным двором. Уйдет! Из последних сил я ускорил бег. Уйдет! В какое-то мгновение я осознал, что в руке у меня вместо пистолета палка Фалина. Не останавливаясь, на ходу, я метнул ее в ноги Фалина. Она летела как бита «городков», попала концом в пространство между ногами Фалина и, не найдя выхода, запуталась, затряслась, дрожа упала на мостовую. Фалин еще мчался вперед, но уже не бежал, а летел, головой вниз, выронив пистолет, хватая руками обжигающий морозный воздух.

Из Плотникова переулка выскочила машина с Бестемьяновым. Могли бы и раньше, подумал я, еле переводя дыхание.

Фалин пристально смотрел на меня, будто мы были одни, а не в полном людей кабинете. Ему еще не показывали фотографий Игнатова в петле, не задавали многих вопросов, не устраивали очных ставок. Все это предстояло. И хотя полчаса назад он застрелил человека, пусть убийцу, но человека, держался он хладнокровно.

— Непростительную ошибку я допустил, — сказал он, обращаясь ко мне. — Вас надо было убрать. Вы мой злой рок. Я это понял, когда впервые увидел вас у «Эрмитажа».

— Прекратите, Фалин! — сказала Миронова.

— Что же вам помешало? — спросил я Фалина.

— Элементарное человеколюбие, — ответил он. — Гуманизм.

— Вы только что убили человека, Фалин! — сказала Миронова.

— Разве это человек?! — Он снова обратился ко мне: — Сейчас лежали бы в могиле, а я был бы на свободе.

— Вы все равно были бы здесь, — сказал я и направился к двери. Я все время думал о Хмелеве.

— А ваш помощник дурачок, — услышал я голос Фалина.

Я остановился.

— Вы знали его в лицо?

— Конечно. Предупредили бы, чтобы не мельтешил перед глазами. Он жив?

Я готов был задушить Фалина. Еще немного — и все, что я сдерживал в себе, обрушилось бы на его голову. Но ведь закон обязывает быть предельно вежливым с кем бы то ни было, даже с убийцей твоего коллеги и друга. Я взялся за ручку двери так, будто пытался сломать ее. Кто ударил Хмелева ножом?

— Продолжим, Фалин, — сказала Миронова.

Я решил остаться.

— Я требую, чтобы вы прослушали изъятую у меня при личном обыске магнитофонную кассету, — сказал Фалин.

Он все же предусмотрел возможность ареста, раз таскал с собой кассету, на которой наверняка была полная запись его беседы со Стокроцким, Маркеловым и Шталем. Кассета вместе с паспортом — настоящим, документы журналиста Фалина он, конечно, уничтожил — лежала на столе.

— Всему свое время, Фалин, — сказала Миронова и разложила перед ним фотографии мертвого Игнатова.

Фалин брезгливо отвернулся.

— Я к этому не имею отношения, — сказал он и вдруг истерично закричал: — Где Стокроцкий? Где Маркелов? Где Шталь? Где, я спрашиваю?! Они подтвердят, что у меня алиби! Алиби! Понимаете? Алиби! Не был я в квартире. Не был!

— Мы знаем, — сказала Миронова. — Но вы, Фалин, провели в квартиру убийц.

— Что значит «провел»? Провел — значит тайно. Я привел Картуза и Аспирина открыто. Я хотел защитить Игнатова от Стокроцкого и его дружков. Да-да! Защитить жизнь Игнатова от посягательств озверевших интеллигентов. Вы знаете, что такое озверевший интеллигент? Людоед с высшим образованием. Из-за паршивых денег Стокроцкий собирался перегрызть горло другу детства. А еще в школе преподает! Чему он может научить детей?! Да вы послушайте кассету. Послушайте. Вам все станет ясно. Лобызаются при встрече, а когда дело коснулось денег, кинулись на друга, как шакалы. Для них нет ничего святого. Они попрали самое святое, что может быть у мужчин, — дружбу…

— Почему вы сделали тайную запись? — спросила Миронова.

— На всякий случай, поняв, с кем имею дело. Но я не предполагал, что Игнатова убьют. Послушайте кассету.

— Всему свое время, — сказала Миронова. — Игнатов вам настолько доверял, что впустил в квартиру двух явных головорезов?

— Я любил Игнатова, и он знал об этом. Я хотел защитить его, приставив к нему… ну как вам сказать… телохранителей, что ли.

Я вспомнил слова Якушева о том, что за спиной Фалина, как телохранители, стояли Картуз и Аспирин. Я еще переспросил Якушева: «Как кто?» Он ответил: «Телохранители». Тогда у меня возникло лишь ощущение близости догадки. Теперь я все понял. Конечно, Фалин привел к Игнатову Картуза и Аспирина под видом телохранителей, не своих, Игнатова.

— При них Стокроцкий с дружками не посмел бы расправиться с Игнатовым, — продолжал Фалин. — Вечером второго января Стокроцкий, Маркелов и Шталь хотели проникнуть к Игнатову под предлогом мирных переговоров и повесить его. На кассете все записано. Я нанял Картуза и Аспирина, чтобы охранять Игнатова. Кто знал, что они договорятся еще с Стокроцким и его дружками?! Они обвели меня вокруг пальца. Мерзавцы! Картуз все мне рассказал.