— Работу ищешь?

— Да, эфенди! — ответил Мухтар, комкая в руках шапку.

— Ну что ж, это неплохо, всем надо трудиться… Нам люди нужны. Именно такие рабочие, как ты. За нелояльное отношение к нашей газете, — с важностью произнес он, — я вчера уволил троих. — Толстыми пальцами провел по усам, разглаживая их, и, уставившись на Мухтара, спросил: — Ты кто, турок?

— Нет, нет, бей-эфенди, он не османец… а истинный мусульманин. Расскажи, расскажи господину о себе. — Сулейман подтолкнул Мухтара вперед, к столу. — Не бойся, господин нашей веры, он тоже исповедует ислам…

Мухтар вспомнил все, чему Сулейман учил его по дороге в редакцию.

— Отца моего убили дашнаки, мать умерла, — начал он, с трудом подбирая азербайджанские слова. — Я работал в Тифлисе в типографии чернорабочим… Когда грузины разгромили типографию моего хозяина, мы вместе с моим другом решили уехать в Азербайджан. Мне скоро исполнится пятнадцать лет, работать я привык, можете не беспокоиться, не огорчу вас… Вот все, я кончил.

Мухтар говорил и время от времени украдкой посматривал на Сулеймана, тот одобрительно кивал головой.

— Нам нужен посыльный. Можешь еще продавать газету. Думаю, этот заработок тебе не помешает. — И, немного помолчав, сказал: — Ты должен внести залог за те газеты, что получишь для продажи.

Мухтар взглянул на Сулеймана. Его взгляд говорил о том, что у него ни единого гроша в кармане.

— Бей, за парня я ручаюсь. Я могу за него внести залог. А потом он будет расплачиваться сам.

Джафар-бей, несколько задумавшись, посмотрел сквозь пенсне куда-то в сторону, дал согласие на предложение Сулеймана и нажал кнопку звонка.

Вошел пожилой азербайджанец. Отвесил низкий поклон и, скрестив руки, встал у порога в ожидании приказаний.

— Оформите этого юношу посыльным, — коротко бросил он. — А залог за газеты внесет этот господин. — Эмин-заде указал на Сулеймана.

Поблагодарив, Сулейман с Мухтаром вышли из конторы.

— Мне бы хотелось работать с вами, научиться ремеслу наборщика, а не газеты продавать, — сказал Мухтар.

— Сейчас нужно где-нибудь зацепиться, а потом время будет работать на тебя.

Мухтар работал уже вторую неделю. Месячное жалованье ему положили такое, что на него можно было прожить впроголодь дней десять, не больше.

Родители Сулеймана устроились в доме его дяди, пекаря Мешади-Касыма. Отец Сулеймана не любил сидеть без дела, да и сапожник он был неплохой, поэтому, договорившись с одним сапожником, державшим маленькую мастерскую неподалеку от пекарни, он, несмотря на уговоры брата не торопиться и отдохнуть, уже через два дня после приезда собрал свой сапожный инструмент и занял место на низеньком, обитом кожей табурете. Работы хватало. Новой обуви в продаже не было, и каждый старался залатать свои сапоги и туфли и носить их, пока они окончательно не развалятся.

Сам Сулейман квартировал у отца своего приятеля, старого моряка Шахова, жившего с женой в небольшом доме на Баилове. Этот вросший в землю домик с плоской крышей состоял из небольших сеней и двух комнат, выходивших окнами во двор. Домик стоял на горе. Отсюда как на ладони была видна бакинская бухта. Прямо внизу, куда сбегала узкая немощеная улочка, стояли у пирса большие военные корабли, немного напоминавшие Мухтару те английские суда, которые он видел на Суэцком канале. Торговые суда, баржи, парусные шхуны застыли на приколе, будто скованные льдом. Чуть правее высились черные деревянные пирамиды нефтяных вышек, возле которых пыхтели, извергая струи дыма и пара, небольшие паровички. А дальше виднелась чахлая зелень приморского бульвара, о каменные плиты которого бились свинцовые волны, обдавая холодными брызгами узкую, засыпанную ракушками пешеходную дорожку.

На набережной высилось несколько роскошных многоэтажных особняков. Будто подчеркивая их величие, к ним жались приземистые домишки с бесчисленными лавками, в которых местные и заезжие купцы торговали рисом, сушеными фруктами и рыбой. Покупателей, впрочем, было маловато. Цены стояли непомерно высокие, а денег у бедного люда не было.

Сулейман легко уговорил жену Шахова Евдокию Степановну разрешить Мухтару спать в его комнате. Добрая женщина дала юноше набитый соломой матрац, ватную подушку и залатанное одеяло. Теперь Мухтар и Сулейман жили, как два брата. Год тому назад младший сын Евдокии, Семен, тайно пробрался в Россию и добровольцем вступил в Красную Армию. Старший же сын Шаховых — Андрей — жил и работал на нефтяном промысле, в Биби-Эйбате. Шахов не любил, когда в доме в присутствии жены вспоминали о детях. При упоминании о них она заливалась слезами, и трудно было ее успокоить.

Семен дрался с турками, а потом был вынужден уйти в подполье и оставить Азербайджан. Никаких вестей о нем больше не было. Как ни успокаивал Шахов жену, мол, время сейчас тревожное, идет война и Семену не до писем, Евдокия Степановна была безутешна: «Чует мое сердце, не увижу я больше сына». Старик Шахов только досадливо махал рукой, надевал свой брезентовый плащ, выходил из дому и долго стоял на ступеньках, потягивая короткую трубку и глядя на море.

К Мухтару Шахова относилась, как к родному сыну. По вечерам Сулейман где-то допоздна пропадал. Нередко уходил и старик, как он говорил, проветриться, подышать морем. И Мухтар становился единственным собеседником старой женщины. Она часами рассказывала ему о своих сыновьях, особенно о младшем — Семене.

— Он чем-то похож на тебя, такой же глазастый, серьезный. Пристрастился к чтению и в четырнадцать лет пошел работать на промысел вместе с Андреем. Сколько ни уговаривала его: побудь хоть ты дома со мной, он отвечал: «Не могу без дела сидеть, хочу работать». Иногда мы неделями не виделись и с их отцом. Дай бог тебе, мальчик мой, столько лет ясными глазами смотреть на свет божий, сколько раз я навсегда прощалась со своим Сергеем Ивановичем. Ты уже почувствовал, какие у нас ветры в Баку. Задует северный ветер, пыль тучами несет, рядом человека не видно, на море волны такие, что смотреть боязно, сюда грохот доносится, а он собирается в плавание. Я вцеплюсь в него, не пускаю, он же только посмеивается: «Пусти, мать, не задерживай, море меня не возьмет, я сухой, рыбам на корм не гожусь».

Порой Мухтар без боязни рассказывал ей все о себе. Сулейман предупредил его: «Дома от стариков не таись, они хорошие люди, им все доверить можно».

Работа отнимала очень много времени: с утра он разносил пакеты в различные учреждения, помещавшиеся главным образом на Николаевской, Врангелевской и Старо-Полицейской улицах, а потом, возвратясь в редакцию, дожидался, пока ему дадут пачку оригиналов для типографии.

Работавшие здесь журналисты были совсем не похожи на тех, которых он видел в редакции у Низама в дамасской газете «Истеглалул Аль-араб». Почти все они были пожилыми людьми, вечно мерзли и кутались в смешные черные пальто с меховыми воротниками. Исключение составлял один Мирза Бахлул. Это был еще молодой, высокий, не по летам полный человек, с широким лицом, обильно усеянным прыщами, которые он густо припудривал. Его редкие волосы, смазанные какой-то пахучей мазью, были гладко зализаны и казались приклеенными к черепу. Он ходил в костюме из ярко-синей, почти голубой ткани, на накрахмаленной манишке — черная бабочка, шея повязана цветастым шерстяным шарфом. Мирза Бахлул больше разговаривал, чем писал. Разговаривая, важно поднимал правую руку с золотыми перстнями, усиленно выставляя их напоказ. Посидев немного в редакции и произнеся с десяток напыщенных фраз, Мирза Бахлул поднимался с места, надевал пальто с серым каракулевым воротником и такую же каракулевую шапку и заявлял: «Пойду собирать материал».

Материал он, видимо, собирал на Николаевской улице, в турецкой кофейне около Парапета или в ресторане «Чахан-Кала», потому что именно около этих заведений Мухтар, бегавший по городу с разносной книгой, встречал его чаще всего. Мухтар так уставал, что когда возвращался домой — часов в одиннадцать-двенадцать вечера, то засыпал мертвым сном.