— Не знаю, наверно, столько же, — ответил Мухтар и с грустью добавил: — Теперь Багдад далеко от меня. Там инглизы хозяйничают… Слава аллаху, хоть султанские палачи ушли, а то при них жизнь была совсем ужасной. Турки вешали каждого, кто осмеливался выступать против них…

— Здесь, в Азербайджане, они творили то же самое… Когда Нури-паша, родной брат Анвар-паши, Вахаб-паша, Джавад-бей со своими головорезами захватили Баку, в течение трех дней была бойня и погромы, что казалось, к власти пришли не наши единоверцы, а варвары, которым просто чужда человеческая жалость, — в сердцах сказал Сулейман и, наклонившись к уху Мухтара, добавил: — В Баку и сейчас неспокойно… Веди себя аккуратно, вообще следи за собой, чтобы тебя полиция не захватила. Помни, и на улице человек должен оставаться человеком.

— Я не понял вас, — удивился Мухтар.

— Я видел, — пояснил Сулейман, — как ты на вокзале толкнул женщину и не извинился. Запомни, Мухтар, у тебя никого нет. Ни родных, ни близких. Всегда поступай так, чтобы тебя не только аллах любил, но и люди… Будь к ним внимателен.

— Я так и делаю, — ответил Мухтар. — Помогаю им как могу…

— Старость, материнскую любовь, несчастье, немощь — все это мы обязаны уважать…

Заметив, что Мухтар примолк, спросил:

— Ты спишь?

— Нет, слушаю вас, — ответил Мухтар.

— Дружище, не сердись за мои наставления, — неожиданно сказал Сулейман. — Я намного старше тебя… Ты говорил, что тебе пошел пятнадцатый год?

— Наверное.

— Ты что, не знаешь, сколько тебе лет?

— Нет.

— Я тоже знаю свой возраст приблизительно. Мой отец говорил, что я родился в тот год, когда в Баку свирепствовала жестокая холера… Покойников десятками увозили на кладбище.

— В Багдаде тоже была холера…

— А кто из нас знает точную дату своего рождения? — донесся с другого конца голос Карима — слуги хозяина чайханы.

— Да, это верно, — согласился Сулейман. — Во всяком случае, сколько бы тебе лет ни было, ты уже должен осознавать свои поступки.

— Мой учитель Хашим-эфенди говорил: «Мухтар, изучай наш родной Багдад. Здесь ты научился ходить, увидел цветы, здесь зародились твои первые думы, здесь появились у тебя первые друзья…»

— Твой Хашим-эфенди прав, — заметил Сулейман. — Каждый человек должен любить свою родину… А она начинается с родного очага, где дали тебе жизнь, с улицы, где ты жил, играл с ребятами.

Жизнь в новом городе тяжела лишь вначале. За первой ночью на голых досках прошла вторая и третья. Не желая оставаться в долгу, Мухтар вместе с Каримом поднимался с рассветом, помогал ему ставить два огромных самовара по четыре ведра, подметал, поливал земляной пол, подавал чайники, в которых заваривали густой, красный как кровь чай, и терпеливо ждал прихода Сулеймана.

За это Карим поил Мухтара сладким чаем, кормил тем, что было в чайхане: сдобными лепешками или лавашем с брынзой.

— Хозяин мой Ага-Гамза скряга из скряг, — говорил Карим. — Если он узнает, тут же вычтет все из моего жалованья… И выгонит нас обоих. А Баку — это тебе не Багдад… Скоро наступят холода, и тебе придется туго. Десять — двадцать градусов! Плюнешь, а вместо плевка — лед. У лошадей ноздри замерзают… А когда подует с Каспия, то на проводах будут висеть обледеневшие воробьи. Люди насидятся без воды и без света!

Карим нарисовал такую картину, что при одной мысли о грядущей зиме у Мухтара мурашки забегали.

— Зимой, видно, хорошо тем, кто работает в бане. Там и ночью и днем тепло… — серьезно сказал он.

Карим расхохотался. Этот парень был на несколько лет старше Мухтара. За эти дни Карим успел полюбить Мухтара за услужливость и доброе сердце. Карим видел, что он ни с кем не общается, никуда не бегает, а сидит то у чайханы, то у пекарни Мешади-Касыма, как каменное изваяние, и шустро откликается на любые просьбы. Карим услышал, как он сказал вчера Сулейману, когда под звуки военного оркестра хоронили какого-то высокопоставленного генерала: «Я не люблю богачей. Они жестокие люди».

Был конец октября 1919 года. Шел десятый день пребывания Мухтара в Баку. Рано утром пришел Сулейман. Он был в хорошем настроении. Он с ходу крепко обнял Мухтара за плечи и сообщил:

— С работой все в порядке, ночевать в чайхане тоже больше не будешь… Я устроил тебя у одной доброй старушки… Пойдешь сейчас со мной.

— Пойдемте! — с радостной готовностью ответил Мухтар.

— Напьетесь чаю и пойдете, — сказал Карим, озабоченно оглядывая юношу. — Замерзнешь ты в одной рубашке, ветер, холодно.

— Ничего, что-нибудь придумаем, — сказал Сулейман. — Пойдем!

Мухтар грустно посмотрел на Карима. Тот, заметив огорчение юноши, с нежностью подумал: «Хоть ты мне и не родной брат, а полюбил я тебя, как родного». Он быстро снял с себя безрукавку из овечьей шерсти и насильно надел на Мухтара.

— Вот теперь тебе будет тепло. Иди!

— Спасибо тебе, Карим, за доброе сердце. Но он не скоро замерзнет, — смеясь, сказал Сулейман. — В его жилах течет арабская кровь.

— Кровь-то кровью, а все же лучше быть тепло одетым. Простудится, заболеет, а нам будет совестно, что не уберегли гостя из далекой пустыни.

Сулейман выпил один за другим пару стаканов чая и поднялся. За ним встал и Мухтар.

— Подождите, еще рано.

— Некогда, Карим, нас ждут…

— Ну, если так, идите, — согласился Карим.

Мухтара тронула забота Карима. От души поблагодарив его, он последовал за Сулейманом. И когда они вышли на улицу, Мухтар сказал:

— Поверьте мне, я очень благодарен вам… Я буду трудиться. Мне стыдно есть ваш хлеб. Я привык работать. Сумею прокормить себя.

Слова Мухтара показались Сулейману обидными, но в то же время он был доволен тем, что парень так самостоятелен.

— Ладно, — сказал Сулейман. — Будешь сам себя кормить… Но имей в виду, что я не собирался подавать тебе милостыню. Мы с тобой товарищи. А настоящие товарищи должны помогать друг другу. И вообще я еще слишком мало сделал для тебя, чтобы благодарить меня…

Мухтар признательно посмотрел на Сулеймана.

— Спасибо тебе, — улыбнулся юноша. — Спасибо! — повторил он.

Легонько обняв Мухтара, Сулейман продолжал:

— Будешь работать вместе со мной в типографии. Но идти туда еще рано, пойдем пока на набережную, я тебе кое-что покажу.

Они медленно спустились вниз, к торговому ряду, и вышли на бульвар, протянувшийся вдоль набережной. Здесь у пристани стояли торговые и военные суда. Около них толпились белогвардейцы.

— Помнишь, ты спрашивал меня о деникинцах, — шепнул Сулейман на ухо Мухтару. — Вот они. Большевики разбили их в Дагестане. Теперь они думают удрать в Иран или еще куда-нибудь.

В это время мимо них прошла небольшая группа цветных английских сипаев. Они направлялись к миноносцу, стоявшему под английским флагом. Сулейман подмигнул Мухтару. Тот понимающе улыбнулся.

— Видишь, и эти удирают… — с ликованием в голосе сказал Сулейман. — Нет такой силы, которая устояла бы против нас!

Мухтар догадывался, что Сулейман многого недоговаривает. Увлеченные прогулкой и своими разговорами, они даже не заметили, как быстро прошло время. Поднявшееся над городом солнце окончательно привело их в хорошее настроение. Дойдя до конца бульвара, они свернули в губернаторский сад и поднялись вверх, к Николаевской улице. Был уже одиннадцатый час, когда они вошли в кабинет Джафара Эмин-заде. За большим письменным столом сидел сам хозяин кабинета. Он ведал хозяйством главной газеты мусаватистской партии «Азербайджан».

— Джафар-бей, — почтительно обратился к нему Сулейман, — вот тот самый парень, о котором я говорил вам.

Тот, продолжая писать, с минуту молчал, не поднимая головы.

Мухтар в ожидании ответа не спускал с него глаз: это был тучный, с виду флегматичный азербайджанец средних лет, тщательно выбритый, с густыми усами и в пенсне с золотой цепочкой. На столе дымилась сигара. Наконец он положил ручку, поднял голову от письменного стола и молча задержал взгляд сначала на Сулеймане, а затем, словно желая получше рассмотреть Мухтара, снял пенсне и белоснежным платком долго и старательно протирал толстые стекла. Потом надел пенсне и, с подчеркнутым равнодушием глядя на юношу, спросил: