Той, которой для смертного нет,

И слепил этот божеский свет,

Свет несбыточный, свет небывалый,

Переменчивый, розовый, алый,

Золотые на синем мазки —

Цвет тревоги моей и тоски.

Письмо 153.

Сегодня страшно от пройденного пути, милый… Потому что от взгляда на него, ум мой приходит в тихий ужас… Сегодня всего боюсь — боюсь, что напишешь мне и боюсь, что не напишешь… Шелохнуться боюсь, тишину берегу… Бог — Сущий. И у Него есть ты. И у меня сегодня есть ты. А чего мне ещё желать.

Живи, звучи, не поминай о чуде, —

но будет день: войду в твой скромный дом,

твой смех замрёт, ты встанешь: стены, люди

все поплывёт, — и будем мы вдвоём…

Прозреешь ты в тот миг невыразимый,

спадут с тебя, рассыплются, звеня,

стеклом поблескивая дутым, зимы

и вёсны, прожитые без меня…

Я пламенем моих бессонниц, хладом

моих смятений творческих прильну,

взгляну в тебя — и ты ответишь взглядом

покорным и крылатым в вышину.

Твои плеча закутав в плащ шумящий,

я по небу, сквозь звёздную росу,

как через луг некошеный, дымящий,

тебя в своё бессмертье унесу…

это Набоков В. звучит во мне сегодня…

Письмо 154.

Мне надо уходить на Всенощную, поэтому быстро прочитала то, о чём ты спросил моего мнения… Наверное, тебе важно первое сердечное чувство — от ума моего тебе проку мало, знаю. "Плач души перед Богом" — вот что мне пришло. Вспомнился старец Силуан Афонский с его выкристаллизованной простотой правды. Наверное, в этих душах — автора и святого — чувствую родство. Возможно, автору хорошо бы было читать старца Силуана, потому, что один академик сказал завистливому монаху, который удивлялся: зачем академик ездит к простому монаху Силуану, такие слова: "Чтоб понять этого простого монаха, надо академиком стать". Дай Бог дойти автору до Силуановских высот, тогда и художественность (её ведь нет) не нужна — всё в простоту уложится, вся красота в ней одной. Кстати, там много обещано в предварительном слове, но обещано. И только… Храни тебя Бог, любимый. Удовлетворил ли тебя мой ответ? Согласен ли ты?

Письмо 155.

Здравствуй, Вадим! Напиши мне, пожалуйста, несколько добрых слов… Может, написанные тобой слова согреют — стынет сердце что-то…

А я расскажу, как вчера пошла, надев фуфайку, навестить старинную приятельницу-соседку, живущую через дорогу от моего дома. На пути остановили две молодые йеговистки, стали агитировать. Немного послушав, спросила: "Девочки, а, собственно, по какому праву вы меня учите?"

— А потому, что сказано: " Идите и научите все народы", — вырвав цитату из контекста Писания — так всегда делают сектанты, — ответствовали они. Тогда большим размашистым движением осенила их крестным знамением (как-то научил монах — не бояться сектантов на улицах крупным крестом осенять, мол, пусть они креста боятся) со словами: " Крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь", — чем привела их в «ступор» и почти бегство… Сегодня в церкви читали это Евангелие, поэтому и вспомнила… Хоть и говорила с тобой третьего в скайп, всегда есть что рассказать… Всегда есть и о чём помолчать с тобой… Хочется выпить крепкого кофе с пирожным и мармеладной чёрной смородиной — но нельзя — пост… От лакомств — воздержание, еда простая… Лучше потерпеть. Вот, Бог даст, встретимся, тогда приложу к радости и это удовольствие… Вадь, когда, Бог даст, ты встретишь меня на станции, там есть крыша… Подождём, когда все разойдутся — чтоб поцеловаться. Хочу неспешно тихонько поцеловать тебя. В щёки. Глаза. Губы.

В. Тушнова, 27 марта день её рождения…

Тихо в доме. Засыпает стёкла

белая колючая пурга.

Постарела Золушка, поблёкла.

Почернели камни очага…

… Как давно! А будто бы сегодня —

бал, огни, полуночный побег!

Почему же туфельку не поднял

тот красивый, добрый человек?

Ты уже смирилась, песня спета,

но ведь где-то музыка звучит!

Но ведь тот дворец сияет где-то!

Слышишь? Это счастье говорит!

Только пусть душа твоя не ленится,

рученьки рабочие не ленятся —

печь топи, да выгребай золу…

Переменится всё, перемелется,

я тебя ещё на праздник позову!

Я сорву с тебя отрепья жалкие,

кудри спутанные расчешу,

подарю на пальцы кольца жаркие,

лучшими духами надушу!

Гуще тени, приглушенней звуки.

За окном — снега, снега, снега…

Золушка натруженные руки

согревает возле очага.

Письмо 156.

Дорогой Вадик! До этого дня наши отношения отличались исключительной честностью… Душа моя, она настроена на особый правдивый лад, любая ложь её заставляет мёрзнуть, что ли? Наши отношения сразу потеряют смысл, если ложь в них всё же закрадётся… Повторюсь, предупреждая:

Любовь не боится

огромных разлук.

Любовь умирает

от маленькой лжи.

В. Тушнова.

Письмо 157.

Прости, любимый, подозрительность — грех. Она и ревность — гадючки от большой гадины — гордости… Твоя безценная, больше моря душа — она же и моя. Святитель Игнатий пишет, что красивее человеческой души он ничего не видел… Он, выходит, видел души? Или просто прозревал, а это значительнее, чем видел? Хорошо жить на земле, ведая Господа… Мною сегодня владеет скорбь после вчерашней встречи в одном литературном объединении: какая приземлённость, мелкость, до буквальной пустоты… А это творческие люди, призванные стать Свещами на свещнице…

В. Тушнова

Здесь никто меня не накажет

за тягу к чужому добру.

Худого слова не скажет, —

хочу и беру!

Беру серебро и лебяжье перо,

и рафинад голубой,

бисер и бирюзу, —

всё увезу

с собой.

Всю красоту,

всю чистоту,

всю тишину возьму,

крыши в дыму,

морозной зари

малиновую тесьму.

Берёз кружева кручёные,

чёрное вороньё,

все купола золоченые

возьму я в сердце моё,

пусто, пусто в нём, обворованном…

Всё я спрячу в нём, затаю, —

маленький город,

небо огромное,

молодость,

нежность,

душу твою.

Письмо 158.

Добрый вечер, Вадик! Устал? Много работаешь — как всегда… Вчера в автобусе засмотрелся на меня, задумчиво улыбающуюся, мужчина — как смотрит художник на модель… Это не впервые, да я и сама иногда смотрю на одухотворённые лица, они бывают очень красивы. Независимо от возраста и черт лица… Красота не в чертах…

В. Тушнова

Меня ты видел солнечной и ясной,

с неудержимой нежностью в глазах,

и некрасивой видел,

и прекрасной,

и в горестных,

и в радостных слезах.

И удручённой видел,

и смущённой,

поникшей, постаревшей от тревог…

Ты только никогда

неосвещенной

меня не видел.

…И видать не мог.

Вот как живут и чувствуют себя женщины, если со Христом. Не о своём свете пишет Вероника… О внутреннем… Который «во тьме светит, и тьма не объяла Его». Инн1,5… И как пишет!

Письмо 159.

Доброй ночи, Вадим! Доброй. Целый день, в ожидании письма, пробродила по дому, особо ни к чему не прилагая руки, размышляя об обязанностях жены, женщины… Знаю только одну женщину, это моя подруга детства, которая ради мужа не помнила себя — как только у неё появился муж, с той поры, связав ему свитер и надев, она, словно соединившись с ним в одно, забыла себя: интерес её всю жизнь простирался только туда, куда был направлен интерес её мужа… Это очень похоже на рассказ А. П. Чехова «Душечка». Ещё юной душой принимала этот рассказ, отношение героини к жизни, как правильное… Потом, в зрелые годы, перечитывая, уже испытывала неловкость… Но поняла его только сейчас, когда открыла «Послесловие к рассказу А. П. Чехова «Душечка» Л. Толстого… Очень удивилась такому толкованию и приняла его всей душой, как единственно верное, как гениальное прозрение Л. Толстого… Открыла снова «Душечку», смотри, что там: «Несчастья Кукина тронули её, она его полюбила. … Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого. … Она без него не могла спать, все сидела у окна и смотрела на звёзды. И в это время она сравнивала себя с курами, которые тоже всю ночь не спят и испытывают беспокойство, когда в курятнике нет петуха. …Какие мысли были у мужа, такие и у неё. …Она повторяла мысли ветеринара и теперь была обо всем такого же мнения, как он. Было ясно, что она не могла прожить без привязанности и одного года и нашла своё новое счастье… Ей бы такую любовь, которая захватила бы всё её существо, всю её душу, разум, дала бы ей мысли, направление жизни, согрела бы её стареющую кровь… Ах, как она его любит! Из её прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда ещё раньше её душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь…» — это всё у А. П. Чехова. Теперь, смотри, любимый, что пишет Л. Толстой: «Автор заставляет героиню любить смешного Кукина, ничтожного лесоторговца и неприятного ветеринара, но любовь не менее свята, будет ли её предметом Кукин, или Спиноза, Паскаль, Шиллер, и будут ли предметы её сменяться так же быстро, как у "Душечки", или предмет будет один во всю жизнь. … Без матерей, помощниц, подруг, утешительниц, любящих в мужчине всё то лучшее, что есть в нем, и незаметным внушением вызывающих не было бы тысяч и тысяч безызвестных, самых лучших, как все безвестное, женщин, утешительниц пьяных, слабых, развратных людей, тех, для которых нужнее, чем кому-нибудь, утешения любви. В этой любви — главная, великая, ничем не заменимая сила женщины. …Чехов невольно одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсегда останется образцом того, чем может быть женщина для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем её сводит судьба». Интересно мне, Вадик, и то, что Толстой утверждает неосознанность написанного Чеховым… Он говорит, что талант не дал Чехову солгать, будто женщина не для жертвенной любви создана, а для общественной жизни… Как Ваал благословлял, вместо проклятий, врагов Валака, так Чехов, повинуясь вдохновенному перу, написал так, как сам не думал… Интересная мысль Толстого, Вадь? Помнишь наш с тобой давний спор? Ты говорил, что не может автор неосознанно пророчествовать… Может. Может? Обнимаю тебя, родной мой. Сегодня очень большое письмо получилось… Устала и хочу спать.