Л. Миллер:

А небо для того, чтоб на него смотреть.

А птицы для того, чтоб пенью их внимали.

А жизнь затем, чтоб мы её не понимали,

Но за неё готовы были умереть,

Как за свою любовь единственную, ту,

Что превращает в свет любую темноту.

Письмо 137.

Не знаю, милый, согласишься ли ты, но это — не моё письмо — объясняет мою жизнь. Как удивительно Бог даёт понимание и поддержку!

«Наша повседневная жизнь доказывает многочисленными примерами, что человек обретает счастье лишь тогда, когда его сердце к кому-нибудь привязывается. Каждый человек постоянно и усердно ищет сочувствующее ему сердце и, если не находит сочувствия и любви, то считает себя несчастным. Ничто: ни наука, ни искусство, ни жизнь в роскоши, ни высокое положение — не приносят ему радости и удовлетворения. Он чувствует себя одиноким, всеми брошенным, и его все время обуревают гнетущие и безрадостные эмоции. Но как только человек обретает друга, к которому он привязывается всем естеством своим, которому может открыть свой внутренний мир, с которым может поделиться своими мыслями, желаниями и чувствами, тогда он преображается и переполняется счастьем. Чем одарённее любимый им человек, чем выше умственно и нравственно, тем полнее и сильнее его счастье» Д. Качахидзе.

Черкни, словечко о своём намерении ехать, чтоб мне быть готовой ждать, ладно?

В. Тушнова

…Минута молчания.

Вечность молчания,

полная нежности

и отчаянья.

Письмо 138.

Моя любовь к твоему сердцу дана ещё и для того, чтоб слиться в этом мире со сходными по духу сердцами — для обнаружения, для притягивания их, для слияния с ними тоже — Во Христе всё это возможно. Всё жмусь к твоему плечу глазами…

В. Тушнова

Берега, острова, излуки,

наши праздники и разлуки,

и любимое твоё сердце,

и надёжные твои руки,

и суровые твои брови,

всё, что было у нас с тобою,

всё, что будет у нас с тобою…

Я молчу… Я от счастья плачу…

Ничего не хочу иначе!

Письмо 139.

Ты напряжённо живёшь, последнее твоё письмецо было четыре дня назад. Ты для меня — на войне, любимый. Может, отдыхаешь на привале — не знаю. Правда — идёт война, две тысячи лет — Цой молодец, так хорошо спел. Вроде, время мирное, а я все глаза проплакала, умоляя Господа сохранить тебя. И себя утешаю только тем, что русские бабы в войну годами ждали — как они могли? Но могли же. Какая нужна сила любви, чтоб вымолить у Неба, дождаться, не унывать… Ещё и голод, и холод, и обязанность детей выкормить, старикам не дать умереть, поднять-поддержать всех, кто рядом, и страх, что враг приблизится, надругается над всем святым — Господи, помилуй. Как плохо мне без тебя, страшно — в мирное время, при ясной погоде, при тёплом доме, сытной еде — всё есть, но нет главного — нет тебя рядом. Надо потерпеть Бога опять. Уговариваю себя — потерпеть моего Бога, никудышняя я, слабая, Господи. Помилуй.

Письмо 140.

Уже заголубел проём оконный,

сочит сквозь штору пасмурную мглу…

Я жду тебя безропотно. Спокойно.

Я жду. Я жду.

Я больше не могу. В. Тушнова

Не умею писать стихи. Зато знаю много молитв. А спасает всегда одна, святителя Игнатия. «Благодарю за посланную скорбь. Достойное по делам моим приемлю, помяни мя, Господи, во Царствии Твоем". Меня очень жалеет Бог, обещает небесную — вечную жизнь, в обмен на земные страдания, они временны ведь, скоро пройдут. Догадался, милый, кого я уговариваю?

Письмо 141.

Как трудно писать о любви. О ней ведь всего легче молчать… А вот так, чтоб каждый день — потому что боюсь, что остынет твоё сердце… Вот и ищу слова… Лариса тоже, только у поэтов, разумеется, слова красивее:

Живите, простодушные слова.

Бесхитростные, нежные, живите.

Когда вам плохо, вы меня зовите.

Вы мне нужны, как воздух, как трава.

Вас невзлюбив, усмешливая новь,

На вашу казнь готова дать отмашку.

Но лишь у вас, наивных, нараспашку,

Душа, в которой жалость и любовь.

Письмо 142.

С праздником! В груди у меня сияет, если чуть остановиться и прислушаться, ровный упругий белый свет, я его как-то особо вижу-чувствую, а как именно — уж и сказать не могу. Это Свет любви, он иногда заслоняется находящей тенью — например, глупой-глупой ревностью. Но, если её удаётся побороть, то снова всё проясняется сияющей радостью — вот, оказывается, какое это искусство любви — сложное и интересное, а уж какое тонкое! Словом, истинное искусство, и ему ежесекундно учит меня Бог и Божия Матушка — только внимай, не ленись, не спи! А я-то — ремесленница — тупая, злая, ленивая. Конечно, в такой праздник победа над ревностью приходит легко — Силой благодати Богородицы, Которая «во Успении мира не оставила еси»! И ликует сердце: хорошо мне с Тобой быть, Господи! И люблю ж тебя, единственный мой, вот только как передать — как дитя, что сжимает кулачки и дрожит от напряжения! Или, чуть успокоившись от такой силы радости, излить тебе весь до капельки тот внезапно нашедший на душу поток тихой-тихой нежности — но как, как мне это сделать, как обласкать тебя?

Л. Миллер

…Да можно ль быть всё время страстотерпцем

С надорванным кровоточащим сердцем?

Кому ж тогда предназначались эти

Нерукотворные картинки в цвете?

В. Тушнова

Все равно ведь, поздно или рано,

— чем позднее, тем нужней вдвойне, —

ты отправишь мне радиограмму

на известной нам двоим волне.

Все равно ведь, поздно или рано,

времени не тратя на ответ,

в очередь к билетной кассе встану,

и кассирша выдаст мне билет…

В. Тушнова

Письмо 143.

Вчера день святителя Тихона Задонского, о нас с тобой идёт постоянная молитва у его мощей… А мне со вчерашнего вечера не дают покоя мысли: за что мне это? За что мне наградой такая неземная любовь к человеку? Бог дарит просто так — ни за что. Бери — владей. Только держи крепче, не растеряй, не оброни…

Я люблю эту землю за то, что живёшь на ней ты.

Я люблю это небо. Оно ведь тебя освещает.

Я люблю этот воздух. Тебя им апрель угощает.

И апрель тебе дарит свои молодые цветы.

Я люблю их за то, что ты тоже на них поглядел,

На секунду отвлекшись от безотлагательных дел. Л. Миллер

Письмо 144.

Мой добрый, пойми, что сейчас у меня полный перегруз от впечатлений СМЕРТИ знакомых и близких людей — настолько, что не вмещаю. И всё же, выздоравливая, надеясь, прислушиваюсь: что же произошло с моей душой, какие перемены. Вот есть шахтёр, который, смыв грязь, не может отмыть въевшуюся пыль. Так с моей душой стало — в неё за эти дни страданий любовных въелась насмерть печаль — в каждую клеточку проникла и заполонила её — горечь адского дыма, сажа, пепел, смрад — пока носил мою душу над адом Христос, она вся пропиталась адской смесью скорби и, кажется, ей уж никогда не заблестеть тем золотым потоком мелких искр — въелась пыль в кожу души. И нет в этом твоей вины. Страдания даны Богом для умягчения злого сердца, для прозрения, чтоб могла лучше чувствовать чужое горе — с содранной кожей душа. Об этом прекрасно пишет русский философ Иван Ильин: «Надо учиться страдать достойно и одухотворённо. В этом искусство земного бытия. …Чем утончённее человек, чем чувствительней его сердце, чем отзывчивее его совесть, чем сильнее его творческое воображение, чем глубже у него дух — тем более он обречён страданию, тем чаще его в жизни будут посещать боль, грусть, и горечь. …Человек с нежным сердцем знает, что мы …мучаем друг друга. То нечаянно, то нарочно, то в беспечности, то от жестокости, то страстью. То холодом, то в роковом скрещении жизненных путей».