И для Никиты времени у нее оставалось немного: дорога от села до поселка да ночи — длинные, темные зимой в избе и летние, звездные на сеновале. И, быть может, оттого, что виделись они урывками, что времени им всегда не хватало, они и не наскучили друг другу, и тянулись один к другому, и рады были, когда оставались вдвоем.

— В отпуск бы нам вместе, — как-то сказал Никита. — Так опять же не сходится. У тебя он летом, а у меня лето — самая страда.

— А ты не страдай, — шутила Вера, — успеем еще надоесть друг другу. Жизнь длинная. Мы с тобой сколько лет проживем?

— Тысячу.

— Ну, это слишком, а вот до ста современная наука обеспечит. Давай поначалу на пятьдесят лет задумаем, до золотой свадьбы, а потом повышенные обязательства возьмем.

Никита стискивал ее так, что она ойкала, и оба хохотали до слез.

— Вот уж как складно живут, вот уж как душа в душу, — говорили в деревне, глядя на счастливые лица молодоженов.

— Повезло тебе, — Денисовна, за все слезы, стало быть, за все боли. Оно и верно, оно и правильно, — повторял при каждой встрече старик Волобуев.

Марья Денисовна не разделяла восторга соседей, точнее, невесткой была довольна, а вот кое-чем — нет. И чем ближе время подходило к осени, тем больше она приглядывалась к Вере, тем больше хмурилась. Как-то не утерпела, сказала Никите:

— Что-то признаков никаких. Ребеночка-то не намечается?

— Она ж не корова, чтоб каждый год телиться, — буркнул Никита.

— А они все ноне такие, — успокаивала Марью Денисовну бабка Анисья. Насчет этого не шибко. Сперва, значит, поживут в свое удовольствие, а опосля…

Однако Марья Денисовна не утешалась. Мысли о продлении Прозоровского рода не давали ей покоя.

— Никитушка, порадовали бы вы меня. Ведь помру без уверенности.

— Живи, бабаня, живи. Не торопи с этим делом…

Мы вот учиться собираемся, на заочном…

— Так вы родите, а уж после учитесь. Родите, а уж мы вынянчим.

— Ладно, ладно. Заявка принята. Обсудим.

На третий год совместной жизни Никита и сам начал призадумываться. Молчал. Но Вера догадывалась, отчего он мрачнеет.

— Я не знаю… Я посоветуюсь… Съезжу в город, к доктору.

— А в Медвежьем-то больница.

— Там мужчины… Хотя есть акушерка, Дарья Гавриловна.

Акушерка сказала Вере, что вроде бы все нормально, а для полного уточнения надо в город ехать.

— Не стыдись, Вера Михайловна. Там Сидор Петрович, старичок такой. Он все знает. Он и утешит, он и подскажет.

Поехала Вера в город. Вернулась, говорит Никите:

— Велел и тебе приехать. Такие дела, оказывается, вдвоем решают.

Через неделю отправились оба.

Старичок доктор морщил нос, как бы приглашая улыбнуться, объяснял Никите жиденьким голоском:

— Видите ли… Вы кем работаете? Ага, ага. Так местный? А супруга ваша родилась в Ленинграде. Ага, ага. У нее, видите ли, дистрофия была. Это может, видите ли, отразиться. Ага, ага. И еще она купель ледяную принимала. Не знали? Было, видите ли, при эвакуации через Ладожское озеро. Полагаю, это и отражается.

Так сказать, последствия войны через столько лет. Ага, ага.

Старичок порекомендовал съездить в Крым, на курорт Саки.

Никита не возражал. Летом, в отпуск, Вера поехала на Юг.

Никита грустил. Марья Денисовна вздыхала.

— Война проклятая, — объясняла она свое горе соседкам. — Ведь голодовку она перенесла, сердешная. Вот и аукнулось.

Соседки тоже вздыхали, сочувствовали.

Три лета ездила Вера на курорт. И все не было результатов. Вера по ночам плакала. Никита гладил ее шершавой ладонью, утешал:

— Ну, чо ты! Я ж ничо. — Когда он волновался, начинал «чокать».

А у самого ком в горле. И злость на судьбу. «Что же это? За что? Все будто бы ладно, а вот детей нет».

Как-то они спали на сеновале. Никита проснулся от тихих всхлипов. Скосил глаза, увидел лицо Веры, и сердце сжалось от жалости.

Первый луч солнца проникал через щелку в крыше и освещал Веру так, что была видна каждая морщинка.

Он впервые заметил, что у нее появились морщины.

Вера почувствовала, что он проснулся, заговорила чуть слышно:

— У нас только два выхода. Или взять ребенка из детдома, или… или развестись. Ты меня не жалей. Ты будь решительным. Я тебя не попрекну… Никогда укорять не буду.

— Полно молоть-то, — оборвал Никита.

Но на следующую ночь Вера повторила свои слова:

— Зачем же двоим быть несчастными? Ты-то при чем? Род-то, ваш при чем? Корень, как бабушка говорит.

— А вот мы у нее и спросим, — вырвалось у Никиты.

Сказал это и сам испугался. Но отступать уже нельзя. Утром — как раз воскресный день был, — подождав, пока все разойдутся, они обратились к Марье Денисовне. Вера повторила ей все те слова, что говорила Никите. Марья Денисовна выслушала ее, обтерла концами платка сухие губы, произнесла:

— Сволоты в нашем роду не было. Женилися навсегда, а не по-петушиному.

Заметив одобрительную улыбку на лице Никиты, бабушка подобрела, но заключила твердо:

— Сраму не потерплю. Прокляну.

— Да это не он, это я, — заступилась Вера.

— А и ты тоже. Разве не понимаем? Не нарочно ведь. Твое-то горе горше нашего… А насчет ребеночка… сиротки… Так вот это уж ваше дело. Препятствий чинить не буду.

Тут пришло письмо. Вера на курорте познакомилась со многими женщинами, и одна из них советовала обратиться к профессору, который ей помог.

Слетала Вера к этому профессору в дальний город.

Стала лечиться новыми лекарствами. И еще год безрезультатно. А потом…

Два месяца таилась. В город проверяться ездила.

И наконец сообщила:

— Никита, а у нас кто-то будет…

На радостях Никита купил мотоцикл с коляской.

— Так мне же без него лучше, — возражала Вера, в то же время и одобряя покупку.

— Ничего, — успокаивал Никита. — Я тебя так возить буду, как по маслу.

— Да мне ходить полезнее, как ты не понимаешь этого.

Бабушка Марья объявила соседям:

— Наш-то анчутка ошалел от радости. Носится теперь по округе на своей «вертихвостке».

Марья Денисовна и сама ошалела от неожиданной новости, столько улыбалась за эти дни, сколько за последние годы не улыбалась.

И все вокруг были довольны: наконец-то появится новый житель. Долгожданный.

— Послал бог, послал, — крестилась бабка Анисья. — Снизошел, значит, до хороших людей.

— Есть правда, стало быть, есть, Денисовна, — поддержал старик Волобуев.

Каждый приезд Никиты на мотоцикле сопровождался визгом ребятишек. А когда он начал по двое сажать их в коляску и довозить до ближайшего леска — тут уж восторгам не было предела.

Частенько теперь в Прозоровском доме бывали люди.

Веру разглядывали с особым вниманием. Она как будто молодела. Морщинки на лице с каждым днем разглаживались и исчезали. Глаза блестели счастьем. И вся она наполнялась невидимым доселе внутренним, тихим довольством.

Вера оставила самодеятельность. Приходила домой пораньше. Много гуляла. Даже в самые морозы закутывалась в шаль до самых глаз, спускалась к озеру, заходила в лесок и там останавливалась чуть ли не у каждого дерева.

— Поди хватит? — заботливо спрашивал Никита, Вера мотала головой и смеялась счастливым смехом.

— А ишшо гимнастику выделывает, — сообщала старушкам Марья Денисовна. По полчаса, не мене, изгибается.

Старушки качали головами, шамкали, вспоминали, как они носили, как рожали.

По вечерам Вера готовила пеленки-распашонки. Она подшивала края иглой и всякий раз укалывала пальцы.

— Так машинку надо, — пожалел Никита.

— Да ладно, ладно, — отказывалась Вера, довольная, что он жалеет ее.

Однако Никита не отступил, не таковского был характера. Как-то пришел с работы и сообщил Вере:

— На совещание выдвинули. На два дня в область еду. Там и куплю машинку.

— Ну что ты! У нас же с деньгами…

— А ничего. В кассе возьму или в кредит.

Над его возвращением из города долго веселились все Выселки.