А взять в жены он задумал учительницу Веру Михайловну.

«Врач из выселковских в Медвежьем есть. Зоотехник тоже наш. А теперь вот учительница нашенская будет», — говорили в Выселках.

Миниатюрная Вера Михайловна казалась девочкой против рослого и широкого в плечах Никиты. С виду такая задиристая, носик вздернут, на щеках веснушки, сама с рыжинкой: надень брюки — за подростка сойдет.

Ее и любили, особенно мальчишки. Учила она хорошо, понятно. Историю и географию вела. Про путешествия рассказывала. А после уроков спортом занималась, бегала, на лыжах каталась, всегда вместе с учениками была. Ученики души в ней не чаяли. Когда узнали, что она с Никитой познакомилась, боялись, что обидит, ходили следом чуть ли не всем классом.

«Знаете что, — сказала им однажды Вера Михайловна. — Не бойтесь за меня. Я за себя постоять сумею».

Тогда Ванька Беляев догадался: «У них любовь, ребята!» И они перестали бояться за свою учительницу.

Только самая любопытная Маша Брыкина не удержалась, пошла посмотреть на любовь. Все давно знали, где по вечерам бывает их учительница с Никитой Прозоровым. Под Выселками, у озера. Там лесок и берег пологий. Так вот у крайней березы они всегда и сидят.

«Ой, девчата, что я видела! — делилась с подругами Маша Брыкина. — Сидят они у березы. Вокруг красота.

Все поле в багрянце. А они смотрят и вдыхают эту красоту… А еще я заметила, что они молчат. Об этом я читала. Настоящая любовь не требует слов, те, кто любит, сердцем говорят».

Действительно, Никита и Вера говорили немного, будто наслаждались тишиной. Одну только фразу Вера повторяла часто: «И пошто я тебя полюбила?» Она повторяла ее пе столько для Никиты, сколько для себя, словно старалась разгадать секрет этого чуда. Вообще-то она никогда не говорила «пошто». А тут само так получилось, вырвалась эта фраза, как крик, и понравилась ей.

«Я ведь никогда не думала, что мужем моим станет деревенский парень из Выселок. — Она прикрывала Никите рот ладошкой, чтобы он не возражал и не обижался. — Ты самый лучший. Я ни о чем не жалею. Но… пошто я тебя полюбила?»

Никита молчал, ошеломленный ее близостью. Только начало их знакомства представлялось ему обычным, все остальное — как в сказке. Познакомились они в Доме культуры на молодежном вечере. После самодеятельности завели танцы. Тогда еще под баян танцевали (теперь под радиолу). А в перерыве между фокстротом и полькой устроили пляску. Плясали в те времена с еще большей охотой, чем танцевали. Никита только что вернулся из армии, еще в форме был. Стоял в сторонке, наблюдал штатское веселье, от которого он успел отвыкнуть. Старые дружки пристроены были, он один в холостяках ходил. Уже, помнится, уходить собрался. И тут заиграли «барыню». В круг влетела задорная девчушка и так лихо застучала каблуками, с таким вызовом обвела всех блестящими глазами, что Никита приставил ногу.

А девчонка, пройдя круг-другой, задержалась как раз напротив него и так азартно тряхнула головой, так на него вызывающе глянула, что пришлось Никите войти в круг. Ну, плясать он и сам умел. Когда-то здесь же, в Медвежьем, призы брал. Да и в армии на полковой сцене выступал. Здешние-то об этом знали, а девчонка, верно, нет.

И началось. Девчонка коленце выкинет, а он два.

Девчонка юлой, а он ползунком полный круг. Девчонка с каблучка на каблучок, а он — свой коронный номер — обратное сальто.

Народ кричал от восторга. Хлопали им, как настоящим артистам.

А потом Никита столкнулся с нею в вечерней школе.

Она оказалась учительницей истории и географии. Урок был, между прочим, последний, и Никита отправился провожать Веру Михайловну.

Они начали встречаться. Он к ней заходил, брал книги для чтения, все о путешествиях-«Пять лет в стране пигмеев», «С палаткой по Африке»… Делился впечатлениями.

А потом… Потом он почувствовал крылья за спиной и как будто не ходил, а летал по свету. Все не верил в свое счастье, все боялся, что она шутит, все ожидал, что она однажды скажет: «Ну, хватит. Поиграли, и достаточно». Но она сказала другие слова: «И пошто я тебя полюбила?»

Свадьбу гуляли неделю. Стоял декабрь. Время позволяло гулять. Сперва у Прозоровых три дня, потом в Медвежьем трое суток. И еще день «доедывали», как фиксировал это событие посаженый отец старик Волобуев.

Начали в воскресенье, кончили в субботу.

В Выселках праздновали по старинке, со всеми известными обычаями. И хмелем дорожку посыпали, и выкупа требовали, и посуду били. Между прочим, пример Марья Денисовна подала, трахнула тарелку об пол:

— Пушшай столько деточек у вас будет, сколько осколочков на полу.

Другие поддержали.

— Не сглазьте, — смеялась Вера.

— Так они всю посуду перебьют, бабаня, — бурчал Никита.

— Ништо. Посуду купим. Дал бы бог правнуков.

— Тут я, стало быть, Денисовна, не согласный, — возразил старик Волобуев. — Ет дело от них, хе-хе, а, значит, не от бога зависимо.

Вера смущалась, краснела от этих разговоров, а молодежь, чтобы выручить ее, кричала: «Горько! Горько-оо!»

Молодые, как водится, целовались. Гости, как водится, пили, горланили песни, но, едва наступала пауза, вновь кто-нибудь начинал все о том же, о детках.

И когда молодым стало уже невмоготу, когда невеста собралась бежать из-за стола, заиграл баян. Вера обрадованно воскликнула:

— Попляшем, а?!

— Оно протрястись-то, стало быть, надо, надо, — поддержал старик Волобуев.

А Никита похлопал баяниста по плечу, шепнул на ухо:

— Спасибо, Леха. В случае чего ты баянь.

Молодые не могли понять одного: надоедливо говоря о деточках, старики хотели, чтоб не засох Прозоровский корень. На нем все дерево держится.

У Веры родственников не было. Из блокадного Ленинграда с тяжелой дистрофией она попала в больницу зауральского городка, а затем в детский дом. Окончила школу. Окончила педучилище, и направили ее в далекое село Медвежье. Школа стала ей родным домом, а коллектив учителей заменил родственников. Директор Иван Кузьмич, поглаживая лысую голову, заявил сватам (он был посаженым отцом Веры): «Отдаем с условием: половину свадьбы у нас гулять».

Отвоевали Дом культуры. Расставили столы. Полон зал народу. Подарки от учителей. Подарки от колхоза.

И пляска. Тут уж плясали до головокружения, аж подвески на люстре позванивали. Сам директор тон задал:

— А ну! По-фронтовому! — погладил лысину и вприсядку, носками вперед.

— Выручай, — подтолкнул Никита Веру, — А то рухнет.

Но директор вовремя остановился и запел, притоптывая:

А Вера в ответ:

К концу третьих суток, прерывая пляску, слово опять взял директор:

— Внимание, товарищи! Внимание! Сенсационное сообщение. В районе села Медвежьего зафиксировано необычное землетрясение силою до трех баллов. Ввиду отсутствия в радиусе восьмисот километров горного массива, ученые не могут объяснить это странное явление.

К месту события срочно снаряжается экспедиция…

Под веселый смех и шум молодых усадили в сани и отправили в Выселки. Но и там еще продолжалось гулянье. Все это проходило как в тумане. У молодоженов от усталости слипались глаза. Гудели ноги.

А в ушах стоял переливчатый звон поддужных колокольчиков.

Первый год совместной жизни пролетел как во сне.

Вера оказалась легким человеком. Быстро сошлась с бабушкой, с Соней, с ее мужем Иваном, с соседями. Стариков она брала внимательностью, молодых — пониманием и веселостью. А ребятишки — это уж само собой. Они к ней лезли, как мухи на сахар. Вера стала своим человеком в Выселках, как будто тут родилась и прожила всю жизнь, хотя в Выселках она бывала мало: работала с утра до вечера. Возвращалась поздно, вместе с Никитой, который нес ее увесистый, набитый тетрадями и книгами портфель. И выходные дни почти что все она проводила в Медвежьем со своими учениками. И все-таки Вера находила минутку к соседям забежать. То книгу оставит, то заказанную покупку передаст, то посоветует, то соседкиного муженька, перебравшего накануне, пристыдит.