Был воскресный день. Никита дожидался его как праздника. Он еще ни разу не участвовал в купанье своего Сережки: то приходил поздно, то бабушка и Вера нарочно отсылали его во двор, находя подходящий предлог, словно боялись, что он своими ручищами раздавит младенца. В прошлый выходной он с мотоциклом провозился. Они обещали позвать, да так и не позвали. Нынче он решил не выходить из дому. Вера, зная его желание, нарочно разыгрывала мужа и смеялась звонко:

— Ой, Никита! Ребятишки твой мотоцикл на улицу выкатили. Ой-ой!

Он выскочил из дому, а через минуту вернулся, ни слова не говоря, подхватил жену на руки, как ребенка, и поднял к потолку.

— Ну пусти же, пусти, — смеялась она. — Пеленки вон перепарятся.

А сама была довольна, что он у нее такой сильный, что у них все хорошо и прекрасно.

Наконец наступил вечер — пора купания. Купали на кухне. Там теплее. Ванночку поставили на лавку и долго разбавляли воду. Делал это Никита, а Вера проверяла температуру. Бабушка наблюдала издали, от порога всю эту процедуру.

— Да горячо же, — говорила Вера и смеялась, потому что Никита подливал холодную воду из ковшика чуть ли не по капельке. — Да лей ты больше. В случае чего добавим горячей. Ну вот, теперь холодная.

Никита старательно вытягивал губы, как первоклассник, сидящий над тетрадкой, и лез с ковшом в чугун с горячей водой.

— Ладно. Вот так, — остановила Вера, давясь нашедшим на нее смехом. Держи вот простынку.

Ребенка раздели и осторожно опустили в ванночку.

Он зафыркал, словно котенок, хлебнувший молока больше, чем надо.

— Зато чистеньким будешь, — приговаривала Вера. — Буль-буль водичка. Буль-буль.

Никита стоял, не зная, что делать.

— Полей-ка, Никита. Не слышишь, что ли? Да вон тепленькая, в кастрюле.

Он лил, а она обмывала пофыркивающего младенца, приговаривала:

— Вот какой чистенький Сереженька. Вот какой гладенький.

Марья Денисовна ушла в горницу готовить кроватку.

— Подержи, — Вера передала младенца в огромные ручищи мужа.

Никита с великой осторожностью принял ребенка.

С рождением ребенка Вера не отдалилась ни от своих деревенских, ни от родной школы. В первый месяц, конечно, ей было ни до чего, ни до кого. А потом все образовалось. Она вошла в ритм. У нее выкраивалось время для разговоров с людьми. Веру навещали и учителя и ученики, а о соседях и говорить нечего. К ней приходили, с нею делились, ей по-прежнему поверяли свои тайны и у нее просили помощи и поддержки.

— Да буде вам. Чо вы в самом-то деле, — иногда ополчалась на пришедших Марья Денисовна.

Но все понимали, что это не всерьез, что сама Марья Денисовна никогда не откажет в помощи и совете. Аза невестку так вдвойне довольна, сама говаривала: «Вера — девонька авторитетна».

На этот раз пришла Волобуева Зинка. Лицо заревано. Под глазом фонарь.

Марья Денисовна насупилась было, но глянула помягчала.

— Обожди, покормит покуда.

Минут через пятнадцать вышла Вера Михайловна, Зинка в слезы, ни слова вымолвить не может. Вера Михайловна подсела на лавку, положила руку на Зинкино плечо, сама заговорила:

— Уходить не надо. Маленький у вас. Счастье у вас.

Как от счастья уходить? Выпил — плохо. Стукнул — безобразие. А все равно это ерунда по сравнению с тем, что вы все вместе — семья. Разве уголек сравнишь с солнышком? А и он жгет.

Зинка растерла слезы по щекам, прерывисто вздохгула.

— То и верно. И если бы он… Трезвый — душа, а наберется — ревнует.

— Так любит.

— Значит, бить можно?

— Нельзя. Но он просто не умеет выразить свое состояние. Ты пришли-ка его.

— Не пойдет.

— Пойдет. Ты так и скажи: просила, мол, Вера Михайловна. А мне не оторваться.

— Попытаю, — выдохнула Зинка.

— А уходить не советую. Когда в войну оставались детишки на руках матери — это одно дело. А сейчас…

Зачем сейчас, как в войну? — Вера Михайловна говорила будто для себя, тихо и просто, — Вот подрастет^твои Володенька, его за обе ручки водить надо, с одной мамина, с другой папина.

Зинка кивала и улыбалась, глядя на Веру Михаиловну. Почти все люди улыбались теперь при разговоре с ней.

Ученики долго не решались зайти к Вере Михаиловне. Не один раз подходили к ее дому, стояли, приглядывались, но ничего интересного не замечали. Самое интересное для них был ребенок, все, что связано с ним.

А они даже пеленок не видели: стояла глубокая осень, белье сушили на кухне, у печки. Однажды они не выдержали, крикнули хором:

— Ве-ра Ми-хай-ло-вна-а!

На крыльцо вышла Марья Денисовна, пожурила молодежь:

— Чо орете-то? Младенца разбудите. А привет передам, передам. Идите.

Давно уже кончила школу любопытная Маша Брыкина. Подросло новое поколение, появилась и новая восторженная натура Леночка Демидова. Она и соблазнила класс:

— Давайте все-таки! В воскресенье нагрянем и все.

В воскресенье выпал первый снег. Всю дорогу от Медвежьего до Выселок они играли в снежки. Быть может, потому обычная робость исчезла, и Леночка от имени класса направилась к дому. Она не появлялась минут тридцать. За это время ребята успели нарисовать на снегу подобие ее фигуры и подписали: «Леночка-девочка…» А напротив этих слов каждый вывел свой эпитет:

«Веселая. Хорошая, Легкая. Умная. С фантазией. Восторг». Пожалуй, последнее слово особенно подходило к ней, когда она вернулась от своей учительницы.

— Ой, девчонки! — выдохнула Леночка, сияя голубыми глазами.

— А пас не касается? — спросил Сеня Рытов.

Леночка понизила голос:

— Она знаете что? Она кормила. Видели бы вы ее лицо… Ой, девочки!

Однажды Веру Михайловну навестил директор школы, Иван Кузьмич.

— Как тут будущий ученик?

— Ест плохо, — пожаловалась Вера Михайловна.

— Экономный, значит.

Директор погладил ладонью лысину, сказал на прощанье:

— Вы, Вера Михайловна, живой агитпункт. Вас молодым показывать надо. Да, да, да. Наши старшеклассники от вас в восторге.

Вера Михайловна и раньше относилась к директору с большой теплотой, а теперь ей показалось, что он не посаженый, а настоящий ее отец. И она попросила его:

— Вы приезжайте почаще.

— Чего тебе, Ивашка? — спросила Вера Михайловна.

— Пример не сходится.

— Тогда проходи. Не студи избу.

— Пимы-то отряхни, — крикнула из горницы Марья Денисовна. — В сенцах голичок. Им и отряхни.

Ивашка стряхнул снег с валенок, скинул шапчонку и шубейку у порога, присел к столу.

— Давай твой пример, — сказала Вера Михайловна и ободряюще улыбнулась парнишке.

Всю эту зиму она занималась с выселковскими ребятами Как-то само собой, можно сказать случайно, так получилось. Однажды вышла она погулять с ребенком. Навстречу попался дерибасовский Матвейка, плачет мальчишка.

— Ты чего это? — остановила его Вера Михайловна и наклонилась участливо.

— Мамка по шеям надавала. Двойку по письму — от.

— Ты вот чего… Через часок заходи. Я уложу Сереженьку, и посмотрим, что там у тебя не получается.

Как будто шлагбаум открыла. Пошли к ней выселковские ребятишки кто с чем. У кого письмо. У кого арифметика. У кого с историей нелады. А Минька Зуев ради любопытства заходил.

Вскоре это вошло в привычку. Чуть что — ребята к Вере Михайловне. А если они не шли, она их сама приглашала. Скучала без работы.

— Говорят, у вас частная школа открылась. — пошутил директор в очередной свой приезд.

— Да что вы! — смутилась Вера Михаиловна. — Так, иной раз помогаю ребятам.

— Между прочим, — сообщил директор, — выселковские значительно лучше учиться стали.

Вера Михайловна пошла в учителя по велению души.

Она и раньше любила детишек, а теперь, после рождения сына, все остальные дети как бы приблизились к ней стали еще дороже. Ей очень хотелось, чтобы сын быстрее подрастал и становился на собственные ноги.

Нет он совсем не надоел ей, он приносил радость и был дорог каждой своей клеточкой, каждым звуком, каждым движением. Но, истосковавшаяся ожиданием ребенка, она невольно хотела как бы возместить это тягостное время ожидания, быстрее увидеть сына взрослым. Хотела, чтобы он наконец вознаградил ее ожидания. На этой почве частенько у них с Никитой происходили небольшие размолвки.