Он остановился, ожидая возражений. Рязанов промолчал.
— Мы уже многого достигли, — продолжал Крылов поспокойнее. — Хирурги освоили самые сложные операции. Теперь дело не за нами, за техникой.
— Вот и нужно подождать.
— А люди? А «синие мальчики»?
— Выше себя не прыгнешь.
— Прыгают! — Крылов даже привскочил на стуле. — Вы, видите ли, отстали, — он перешел на «вы», что означало крайнюю степень раздражения. — Средний рост человека, учитывая акселерацию, — сто восемьдесят сантиметров. А рекорд по прыжкам в высоту с разбега? Э-эх, темный лес! Двести двадцать восемь сантиметров. А два метра обыкновенная мастерская норма. То-то, уважаемые администраторы. Устаревают ваши взгляды. Человечество перепрыгивает самое себя. Человек увидел землю с высоты. Понял, какая она небольшая и как важно охранять и беречь ее. Наступит время — оно уже наступает, — когда люди поймут, как важно беречь человека. Как важно сохранять ему здоровье и радость жизни. И что думать надо не о том, как убить, а о том, как уберечь человека.
Рязанов не реагировал, подавляя Крылова своей административной невозмутимостью.
— Тебе бы в ООН выступать, — заметил. Рязанов, уловив паузу.
Крылов тотчас замолк, некоторое время разглядывал свои руки, потом спросил сухо:
— Мне расписаться в получении приказа?
— Расписываться не нужно. Надо выполнять.
Крылов ничего не ответил, Рязанов посидел еще минуту, встал.
— Не накручивай. И послушайся доброго совета: повремени.
Крылов даже не взглянул на Рязанова.
Подождав, пока он удалится, Крылов нажал на кнопку звонка.
Вошла Леночка, смущенная допущенной промашкой.
— Вот что, — сказал Крылов. — Я оформлю заявку на «искусственную почку», а вы тем временем оформите командировку… Только бумажку. Я, видите ли, поеду на свои деньги. Надеюсь, этого-то не запретят приказом.
И улыбнулся, как мальчишка, собравшийся обхитрить старших.
Решено было съездить на Пискаревское кладбище, после в Вырицу к дяде и — домой.
— Билеты будут. Вадим Николаевич распорядился, — сообщила Никите Вера Михайловна.
После похорон Сережи она первой пришла в себя.
— Что же делать, Никитушка. Жить-то надо.
Она сдержала вздох, сменила тему:
— Повидалась с родным городом. Хороших людей узнала. Родственника отыскала.
— Ну да, да, — прервал он, опасаясь, что она расплачется.
Так и жили они эти дни, поддерживая друг друга.
А их подбадривали все остальные — хозяева, больничные, Зинаида Ильинична Зацепина. Старики даже на Пискаревку их сопровождать собирались, но они вежливо отказали.
— Сами уж, простите, — сказала Вера Михайловна. — Там одним нам побыть надо.
До Пискаревки они добирались на такси. По дороге не раз останавливались, чтобы купить цветы. С трудом нашли букетик алых гвоздик в целлофане.
— Ну-у, — недовольно прогудел Никита.
— Раз нет других, — успокоила Вера Михайловна.
Первое, что бросилось им в глаза, когда они вышли из машины, — небо. Необыкновенное, не ленинградское — чистое и гладкое, блестяще-голубое. И на этом фоне как-то особенно четко выделялись и деревья, запорошенные снегом, и свежеразметенные дорожки, и сам памятник, строгий и гордый.
Стоял легкий морозец. Под ногами похрустывал песок, которым были посыпаны подходы к монументу.
Особое чувство охватило Веру Михайловну — не горя, не отчаяния, а непривычной, светлой, щемящей тоски.
Вроде бы после стольких лет разлуки она вновь встречается с мамой, с воспоминаниями, с тем, что осталось в памяти.
Вот она совсем крохотная — было ли это? — просыпается от ласкового маминого голоса: «Вставай, доченька, дед-мороз приходил, елочку принес».
Вот она порезала палец, бежит в слезах к матери и слышит поразившие ее слова: «Вот это дочка! Вот это герой! И даже не заплакала».
Последние воспоминания, уже блокадные. Мама шепчет ей: «Главное карточки. И мою возьми. Сохраняй их и выживешь».
«Так мало», — устыдилась Вера Михайловна, удивляясь тому, как немного она запомнила частностей, зато запомнила, сохранила большое, общее чувство: мама была доброй, ласковой, красивой. Мама была — мамой.
И тут она подумала: «А как Сереженька воспринимал меня?» Этот переход от далекого прошлого к близкому настоящему не выбил ее из колеи, не расстроил. Все слезы уже вышли, и она смирилась с потерей, только сейчас, в это мгновение, в ее сердце как бы объединились две потери — матери и сына.
«Но я не одна такая, — утешила себя Вера Михайловна, посмотрев вокруг и вспомнив, что здесь, на Пискаревке, похоронены многие тысячи людей. — И, верно, после них остались такие же, как я…»
Они приблизились к самому памятнику, и Вера Михайловна положила на заиндевевшие ступени свой букетик. Цветы блеснули под солнцем, как капельки крови.
И это сравнение вновь вернуло ее к мысли: «Я не одна, и моя потеря всего лишь капелька».
Сознание, что она не одна со своим горем, не уменьшало его, но как бы растворяло и облегчало душу.
— И ему бы тут быть, — неожиданно произнес Никита. — Помнишь, что на похоронах сказал профессор?
«В данном случае мы имеем дело с еще одним осколочком войны».
Вера Михайловна еще ниже склонила голову.
Обратно они решили идти пешком, пока не устанут.
На самом выходе с кладбища Вера Михайловна еще раз оглянулась. Ее гвоздики горели на солнце и были видны даже издали, Или это ей так показалось?
— Жил наш Сереженька, как весенний снежок, недолго… — тихо, как бы для себя, сказала она. — Порадовал нас — и растаял…
Никита ничего не ответил, только крепче прижал ее к себе.
— А ежели кто родится… — после долгой паузы осторожно произнес Никита. — Ну и подрастет, конечно, способности объявятся, то учиться сюда…
Уловив слово «учиться», Вера Михайловна вспомнила школу, своих учеников.
— Как-то там мой класс? Не забыли меня?
— Еще чего, — прогудел Никита.
Дорогу переходил детский садик. Впереди воспитательница, за нею парами детишки. Воспитательница то и дело оглядывалась и поторапливала малышей, но хвост все равно отставал. Здесь играли. Трое девочек пели недружно, но очень рьяно:
Тот, кому адресовалась песенка, с лопаткой в руках, шел переваливаясь и будто не обращал внимания на дразнилку.
Он не выдержал, отмахнулся лопаткой. Девчурки, повизгивая, засмеялись.
— Быстрее, девочки, — сердилась воспитательница. — Но дети через секунду снова подхватывали:
Вера Михайловна и Никита остановились, взялись за руки и долго смотрели вслед детям.