П. С. Девочка порадовала! «На здоровье», — сказала.

Скучаю

Мне не хотелось оставаться дома одному. Никак. Я всячески пытался помешать выйти отцу наружу. Висел на его ноге, словно гиря, и повторял только одно: «Не уходи». Посадив меня на диван, отец поцеловал мой лоб и молча ушёл. Тогда я ринулся к маме. Жалобно смотря ей в глаза, я загородил ей путь к двери. Она бережно подняла меня на руки и тоже отнесла на диван. Когда она ушла, я заплакал. Я плакал так пронзительно, что, казалось, дом сейчас рухнет от моего одиночества. Ну почему эти люди меня не понимают?

Сейчас я ем еду, бережно оставленную на кухне мамой. Потом сяду опять на этот диван и начну страдать. Или буду смотреть в окно на птиц. Или порву эту штору. А лучше нагажу папе в ботинок. В конце концов, я всего лишь котёнок, который очень не любит оставаться дома один.

Жадно напивались

Несмело заглянувший луч света скользнул по твоей шее, на мгновение застыл в ямочке между ключицами и испугано метнулся на пол, когда ты, словно лебедь крылами, взмахнула руками и вновь замерла. Глаза закрыты. Сердце всё громче отбивает секунды. Тук-тук. Тук-тук. Я любуюсь тобой.

Я ревную тебя. Я сгораю в тебе. Тук-тук. Тук-тук. Резко прижимаю тебя к своей груди. Дыхание сбивается, и ты пытаешься ускользнуть, но я держу тебя за руку. Ты чувствуешь? Ты чувствуешь мой взгляд? Снова притягиваю к себе и смотрю в упор. Нельзя. Нельзя отвернуться. Тук-тук. Тук-тук. Почти прижимаюсь к твоим губам, но… ты свободна — лети. Не можешь? Да, ты ранена мной в самое сердце. Ты любуешься мной. Ты ревнуешь меня. Ты сгораешь во мне. Сто тысяч ударов в минуту двух сердец, сплетение рук, касание тел в ритме страсти. Ещё мгновение — и ты замираешь, замирает луч света, замирает вселенная.

Остаётся лишь упавший на пол луч света — и мы. И мы — где-то там, вне этого пространства, вне этого времени, вне этого Танго, страстью которого мы только что с тобою так жадно напивались. Танго.

Страшновато

Я уже определённо опаздывал, поэтому нёсся, не разбирая пути. За мной следом торопливо следовал учитель, взволнованным голосом расспрашивая, ничего ли я не забыл. Я недовольно фыркал, понимая, что я уже почти всё забыл, но повторять времени не было. Остановился перевести дух, пытаясь вспомнить хоть что-то, но почувствовал удар в спину: учитель в меня врезался. Я посмотрел на него, театрально подняв палец, неожиданно даже для себя произнёс: «Ладно, разберусь», — и поторопился дальше.

— Да за что ж ты мне достался? — бубнил в спину учитель. — Разберётся он. Так разберётся вечно, что потом никто разобраться не может.

Наконец, остановившись возле огромных полупрозрачных дверей, я повернулся. Все ученики нервно разгуливали неподалёку от своих дверей, изредка переговариваясь друг с другом. Кто-то, глубоко вздохнув, обречённо шагал за дверь. Я слегка коснулся своей, но, почувствовав покалывание в ладони, убрал от неё руку. Снова посмотрел в толпу и только сейчас увидел, что меня в эту минуту пришли поддержать все мои лучшие друзья. Они находились за пределами этой площади, но каждый, я это знал, — каждый мысленно обнимал меня и желал мне удачи. В этот раз я иду один.

— Ничего не забыл? — снова спросил меня учитель. — В этот раз будет очень тяжело, но если ты справишься… Да верю я, что ты справишься, но… Не игнорируй мои подсказки, очень прошу.

Я крепко обнял учителя и подошёл к двери, её створки приоткрылись, и я шагнул в свет, который пробивался сквозь туман.

— Ну, удачи, — откуда-то издалека услышал я голос учителя и зажмурился.

Рождаться — всегда страшновато.

А они помнят

Ты помнишь, как последний луч солнца спешил окрасить в розоватый цвет всё, к чему прикасался? Будто желая убедиться, что всё хорошо, оглядываясь ещё и ещё раз, он уходил в облака, провожаемый пением никак не засыпающих птиц. Ты помнишь, как тщательно брал в свои зелёные лапы каштан свечи из цветов и потом бережно укрывал их от дуновения ветра и радостно подставлял их дождю и солнцу? Или помнишь, как молчаливо надевали свою фату яблони и вишни? А помнишь? Помнишь тот клён, который, будто смеясь, посыпал тропинку к дому своими резными разноцветными листьями? Или помнишь, когда зима по-хозяйски расстилала белые простыни и тщательно следила, чтобы снежинки как можно ярче отражали свет луны и как можно веселее играли на солнце? Ты помнишь? А они все тебя помнят. Помнят, как их не замечали, как пробегали мимо них, тщетно перебирая ногами километры серого асфальта… Они помнят, как их не видели.

Скажи, ты же помнишь, что люди от рождения слепы?

Научись теперь слушать и слышать…

И тут обманули…

Я ещё тот сладкоежка. А у нас тут неожиданно появилась халява, один известный завод поставляет свою молочную и кисломолочную продукцию по ценам в три раза ниже рыночных. Угадайте, что происходит? Правильно. Все стали вдруг любителями и ценителями вышеупомянутых продуктов. Я тоже не исключение. Имунеле, йогурты, напитки — закупаются пакетами. Как известно, всё равно среди огромного количества наименований вскоре появляются фавориты, и ты стараешься урвать именно их.

«Вскармливайте своё внутреннее дитя», — где-то услышал я и перешёл с серьёзных продуктов «for men» на детские агушки и прочие вкусняшки. Сегодня увидел детский йогурт «Чудо-детки». «Надо», — сказал мой внутренний ребёнок, и я с ним безоговорочно согласился. Купил.

Несмотря на правящее внутри меня дитя, я сам управляю небольшим коллективом людей, которые любят — нет, которые не любят работать, что приводит к определённым последствиям и выходам меня из себя.

Собрал совещание, чтобы отругать нерадивых, что я и начал делать, старательно изображая боль и страдание на измученном несправедливым отношением к себе лице. Но изображать страдание тогда, когда желудок начал орать громче тебя, как-то не комильфо. Вот тут-то я и вспоминаю про «Чудо-деток» и, не прерывая своей пламенной речи, шлёпаю к холодильнику за спасением. Привыкшие к тому, что «Давид тоже человек», люди никак не реагируют. Достав пакетик йогурта из холодильника, решаюсь наконец почитать, что на нём написано. А написано на нём «йогурт-непроливайка», что я и произношу торжественно громко, переворачивая этот пакетик, не забыв потрясти. Этот непроливайка волшебным образом оказывается на полу, на мне и ещё на ком-то из совещающихся.

С глубоким разочарованием в голосе произношу: «Ну вот. И тут обманули», — и начинаю неистово оттирать этот йогурт с брюк. Замечаю какое-то шевеление и поднимаю глаза. Последним, кого я увидел, это был главбух, который, почему-то согнувшись пополам, вприсядку покидал кабинет.

В конце концов совещание пришлось отменить, потому что у насмеявшихся людей настроение поднялось до предела, и я не имел права его портить (причём, хихикая взахлёб, изображать страдание уже не получится). Уходя сегодня домой, я заметил, что каждый сидел на своём рабочем месте, несмотря на то, что рабочий день закончился. А вечно хмурый главбух, помахав мне рукой, крикнул, улыбаясь: «Спасибо!» Сегодня я лишний раз убедился, что ребёнок живёт внутри каждого. Просто иногда давайте ему поиграть!

Спасибо непроливайкам:)

Слова

А ты однажды приходишь к человеку, а его нет. Как так — нет? Вот только что был, а теперь его — нет? А теперь его нет. А ты вдруг садишься и среди тонны сказанных друг другу слов пытаешься наковырять хотя бы парочку живых. Перебираешь эту гору хохочущих, плачущих, скрипящих, шаркающих и молчащих слов и понимаешь, что на самом деле это просто слова. Всё, что осталось, — это слова и огромная, зияющая пустота в сердце, которую снова будешь пытаться заполнить словами. Мёртвыми словами. Ты осматриваешься и видишь миллиарды людей, которые бережно укладывают какие-то слова в сердце и, изображая немыслимую радость, медленно плетутся по дороге жизни, опустив голову и плечи. Боже! Они даже молятся словами! И тебе становится досадно, что на самом деле словами раны не клеятся, дорога легче не становится и слёзы ими не вытираются. Ты взбираешься на гору мёртвых слов — единственное, что тебе осталось от людей, которых больше нет, и единственное, что осталось от тебя, когда тебя тоже больше не стало.