Недоразумение

— Здравствуйте! Меня зовут Ник. Я попрощаться пришёл.

— Я узнала тебя, Ник. Ты уезжаешь из города?

— Да. Меня усыновили. Они сказали, что я хороший и что нужный. До свидания!

Ник рассказывал всем, что когда родился, то пошёл дождь. Это ему так мама рассказывала. Врачи ей вручили этот комок, посмотрели в окно и сказали:

«Во. Богатым будет».

Ну, даже не то чтобы богатым — матери совсем не хотелось, чтобы он вообще был. Четвёртый ребёнок в семье, да и вне плана. Долго совещались и, чтобы не очернить репутацию, забрали его домой.

Ник никому не рассказывал о миске рядом со столом, куда ему складывали недоеденные блюда семьи, не рассказывал о газетах у стены за шкафом, на которых он жил, о бессонных ночах после очередных побоев. Нет. Никому. Он с упоением говорил о том, что его любили. Мама так точно любила. А сдали в этот приют просто потому, что дедушка переехал и Ника на время сюда привезли.

И иногда он даже сам начинал в это верить и в каждый родительский день надевал поношенную фланелевую рубашку и джинсы с дыркой, доставшиеся по наследству от старшего брата (одежду, в которой его сюда привезли), садился на одну и ту же лавочку напротив входа и ждал, веря, что уж сегодня-то его точно навестят.

Он старался не обижаться на ребят, которые дразнили и били его. Он старался не обижаться на воспитателей, которые открыто говорили, что он лишний.

«Недоразумение» — так его называли. В этом приюте было принято устраивать дни, когда собирались все воспитанники и говорили о своих мечтах. В один из таких «дней мечты» среди грохота ребячьих голосов вдруг вырвался отчаянный голос Ника: «А я мечтаю, чтоб меня хоть раз кто-то обнял».

Все разразились смехом: «Разве есть люди, которых никто никогда не обнял?». Ник только улыбнулся. Он снова никому не скажет, что единственное, что он обнимал, — это подушка. И снова в этой улыбке никто не увидит ночных кошмаров, плача в эту самую подушку, отчаяние никому не нужного человека. Знающего, что никому не нужен, человека.

Когда Ника через два месяца после усыновления привезли на возврат, он скромно сидел на деревянном стуле, пристально разглядывая синяки на запястьях. Этим людям тоже не подошёл. Он больше не хотел обманывать себя. Ему не врали. Он был лишним. Недоразумением. С самого первого дня он был виноват только в одном — что родился. Видя, как обнимают и любят других людей, он всегда представлял себя на месте любимого ребёнка. Он пытался почувствовать то, что чувствовали любимые дети, но чувствовал только досаду. Нет, не обиду. Досаду. Досаду, что он не подошёл этому миру. Что это красивое и тёплое солнце светило не для него, что птицы пели не для него, что снег падал не для него, да и вообще всё в этом мире было не для него. «Должно быть, это здорово!» — шептал он, глядя на любимых детей.

Он слышал, как за стеклянной дверью несостоявшиеся родители рассказывали о том, что Ник не учится, ворует деньги и портит мебель. На секунду ему захотелось крикнуть, что они врут! Единственное, что он видел, — это комнату из-под стола, куда его загоняли шваброй и пристёгивали наручниками! Ему хотелось крикнуть: «Обернитесь! Ведь я здесь! Я живой! Вот он я! Пожалуйста, услышьте! Пожалуйста, защитите»! Но — кто поверит ненужному человеку? Недоразумению. После фразы директрисе «О таких вещах нужно предупреждать заранее. Теперь у меня нет для него места» — Ник встал и вышел из здания.

— Здравствуйте! Меня зовут Ник! Я попрощаться пришёл.

Мать пристально смотрела на него через забор. Три года прошло, как она его видела, да и, в принципе, вспоминала о нём в последний раз. Он был во фланелевой рубашке и джинсах с дыркой — в том, в чём его привезли в тот приют. Она разглядывала шрамы на его лице, синяки на шее, на запястьях. Было заметно, что на левой руке был перелом, который не лечили, и теперь, видимо, рука никогда не выпрямлялась. Мать посмотрела на его улыбку. Он улыбался всегда. Даже когда плакал. Даже когда умолял не бить и просил прощения, не зная за что. Хотя, наверное, он просил прощения за то, что потревожил мир своим присутствием.

— Я узнала тебя, Ник. Ты уезжаешь из города?

— Да! Меня усыновили. Они сказали, что я хороший и что нужный. До свидания!

Она смотрела, как её сын, сильно хромая, идёт по улице. Он не оглянулся ни разу и вскоре скрылся за поворотом.

— Наконец-то повезло парню, — услышала она за спиной. Только сейчас она заметила, что вся семья стояла всё это время позади неё. Вся ли?

Под сердцем кольнуло что-то, до этого незнакомое. Ей хотелось бросить всё и бежать за этот поворот. «Что я наделала», — раненой птицей билось у неё под сердцем… Очнувшись от резкого запаха нашатыря, первое, что она произнесла: «Мы должны вернуть Ника». Она видела, что её муж теперь чувствовал то же, что и она.

На следующий день одна семья распахнула стеклянную дверь кабинета директрисы этого приюта. Мать лишилась рассудка после того, как услышала: «Вы немного опоздали. Ник умер вчера».

Взаимно

За окном тихо светила луна, где-то недалеко ласково шумело море, вторя беспокойному сверчку, что недавно поселился под крыльцом дома, и ночным птичкам, которые не очень громко переговаривались о чём-то своём, важном. Лёгкий бриз аккуратно играл с занавеской и, подкрадываясь котёнком, путался в его волосах. Он спал. Из закрытых глаз вытекла слеза. Прошмыгнув по щеке, она упала на подушку и устроилась в тканях, как и предыдущие её сестрицы. Он негромко застонал и, на секунду приоткрыв глаза, снова их закрыл. До чего же горький день. Обидный день. «Не уберегу», — сквозь сон носилось в его голове, заставив его снова открыть глаза.

Он неспешно, будто боясь распугать эту ночную идиллию, подкрался к телевизору и нажал кнопку «вкл.».

— Ну, что ж ты опять творишь?! — разрезал тишину его отчаянный голос. На экране какой-то мальчишка лез по пожарной лестнице на крышу дома. В свете луны он был похож на небольшую кляксу, вопреки всем законам физики ползущую вверх. Вот уже карниз, а там и цель. Но давно прогнившая карнизная балка отчаянно заскрипела и переломилась. Теперь эта клякса летела вниз. На третьем этаже его поймали скобы газовых труб, за которые, словно по волшебству, зацепился воротник его куртки, прервав падение. Мальчишка, скованный страхом, открыл один глаз и огляделся. Тишина. Ночь. Он с облегчением выдохнул и тихо произнёс: «Спасибо».

— Слава Богу! Дождался благодарности! — сокрушался Ангел-Хранитель, сидя у телевизора и вытирая пот. — Иди домой, несносный! Досталась же мне работёнка.

Дождавшись, когда мальчишка будет в полной безопасности, Ангел выключил свой телевизор. Весь день этот мальчишка делает всё, чтобы Ангел не сидел без дела. То на дорогу выскочит, то на крышу залезет, то нагрубит головорезам. «Сорванец», — горько подумал Ангел и вслух произнёс:

— Вот ведь вовсю пользуется тем, что люблю.

Устроившись удобнее на своей кровати, я анализировал свой день. Столько раз чуть не умер…

Я глубоко вздохнул. Мой Ангел-Хранитель точно меня любит. Уже засыпая, я услышал:

«Вот ведь вовсю пользуется тем, что люблю». Я улыбнулся. Взаимно!

Вопреки

Нестерпимо пахло горелым. По выжженному полу, слегка дрожа, ползла тонкая струйка света. Рассекая на мгновение темноту, она медленно, но уверенно продвигалась вперёд, освещая горелые стены и весь мусор, что оставил пожар. Я сидел между двумя стульями, дрожа. Только бы не нашли. Мой язык пересох и опух, поэтому рот не закрывался. Я чувствовал, как где-то под корнями волос проступила влага, и теперь эта маленькая речка скользила к кончику моего носа, вызывая непомерный зуд и желание непременно пошевелиться. Но надо сидеть тихо. Нельзя, чтоб меня увидели. Я теперь вне закона. Вне закона, морали, людских принципов и даже вне закона физики. Я вне. И теперь остаётся только вглядываться в медленно ползущую струю света и сидеть тихо, чтобы не нашли.