Сердце мое дрогнуло, глаза были сухими, хотя мне казалось, что их заливают слезы. Мне стало дурно. Я подошел к ближайшему кусту и почувствовал, что теряю сознание. Вокруг пели:

Дедана схватили и выдали врагам наши же братья, которых более всего заботила собственная сытость. Пусть будут прокляты навечно их имена, как был проклят Иуда, пусть станут они для наших детей вечным примером того, как не надо жить! И вот мы ждали, чем же закончится издевательство, которое они назвали судебным процессом. Все планы и попытки спасти его провалились. Больница, в которой он лежал, тщательно охранялась — бронемашины, кавалерия, пехота, мотоциклисты патрулировали улицы, истребители носились в небе. Как будто они боялись, что каким-нибудь чудом в дело вмешается, спустившись с неба, африканский бог! Говорили, что в каждом доме европейских поселенцев праздновали эту временную победу колониализма над освободительным движением. А мы сидели на горе и ждали, когда вернутся наши лазутчики, посланные в Ньери. Их ждали с минуты на минуту.

И когда они наконец явились на четвертый день рано утром, их слова нам уже были не нужны. Как мне вам это объяснить? Вы знаете, как бывает, когда умирает великий человек. Вам и жарко, и холодно одновременно. В небе летит одинокая птица, и вы не знаете, куда она летит, потому что она летит в никуда. Мы все снова разошлись по домам, исполненные решимости сражаться, продолжать борьбу, но все было уже не так, как прежде! Да, друзья мои… все было уже не так.

Тогда они не знали этого, но та ночь оказалась кульминацией их эпического перехода через равнину. Триумф придал им новые силы, и на следующий день, несмотря на солнце, которое взошло раньше и припекало злее обычного, словно пыталось испытать их выдержку, вопреки всем очевидным признакам его жестокой победы — сохли кусты акаций, пепельно-серые кусты лелешва, грушевые деревья, — они шли быстрым шагом, как будто преисполнились решимости выйти из схватки с солнцем победителями. Рассказ Абдуллы заставил их по-новому смотреть на землю, по которой они ступали, потому что земля эта, трава, кактусы — все, что росло на равнине, было когда-то вытоптано ногами тех, кто сражался и умер за свободу Кении; может быть, и в них, жителях Илморога, жива частичка духа тех людей. Теперь они имеют своего представителя в высших эшелонах власти. И скоро — сегодня, завтра или послезавтра — встретятся в конце своего похода с ним лицом к лицу. Они впервые чего-то потребуют от него, и при этой мысли каждый на свой лад ощущал страх перед необычностью и дерзостью своего поступка. Во время прошлых выборов, вспоминали некоторые, он им много чего наобещал, в том числе воду и хорошие дороги. Правда, он предупредил их, что на это потребуется время. Может быть, думали они с замиранием сердца, он все еще ведет нескончаемые переговоры с правительством Кейнаты. Вспоминая геройство Абдуллы в прошлом и его вчерашний подвиг — какое счастье, что бог послал им Абдаллу, Ванджу, Муниру и Карегу, — они думали о том, как изменится жизнь в Илмороге, если уж не для них самих, то хотя бы для их детей. Они даже сложили песню, в которой восхваляли эту четверку, выражающую их заветные мечты и надежды.

Но прошло три дня, и ими овладело странное спокойствие, безучастность. У тех, кто шел вместе с Нжугуной, раз или два срывались с языка слова сожаления и раздражения по поводу похода, предпринятого в спешке, по совету юнцов. Карега вспомнил, что несколько дней назад Ванджа предупреждала его об этом, и избегал ее взгляда. Кончилась еда и запасы воды. И наконец жажда стала столь нестерпимой, что люди чуть не бросили всю эту затею. Абдулла подвел их к высохшему руслу ручья; они перерыли все камни, прижимали язык к их холодной, спрятанной от солнца поверхности, чтобы унять палящий жар во рту. Стада антилоп им больше не встречались, только однажды — труп животного. Дети снова попросились в тележку — еще счастье, подумали все, что они взяли с собой осла, и детям не все время приходится ощущать укусы раскаленного песка и сухих колючек… А они продолжали идти вперед, и ястребы и грифы кружились над ними в надежде… Ньякинья пыталась поддержать в своих спутниках силы: «Не отчаивайтесь, половина пути уже позади. Говорят, однажды ребенок целый день мужественно терпел голод и вдруг разрыдался, увидев, как мать кинула в горшок последнюю горсть муки».

Утром они внезапно вышли к подножию гор, где начиналась уходящая вниз долина, покрытая зеленым лесом и кустарником.

Они отдохнули под горой, усталые, но гордые огромным переходом, многочисленными милями оставшейся позади равнины. «Еще одно усилие, только одно — и камень сдвинется с места, — подбадривала их Ньякинья, — а на склонах мы найдем воду и дикие фрукты». Откуда у нее, у старухи, нашлись силы, а ведь она, как и Абдулла, отказывалась ехать на тележке!

Среди леса и кустарника, извиваясь вверх по склону, пролегало некое подобие дороги. Лесная служба вырубила по обеим ее сторонам широкие просеки, которые должны были приостанавливать распространение лесных пожаров. Они двинулись по этой дороге с вновь обретенной надеждой и верой. Примерно в миле от них простиралась долина, и Абдулла вдруг вспомнил, где тут была вода. Долина оказалась неглубокой, и в ней в самом деле нашлась вода. Все склонились над водою, утоляя жажду, а дети разделись и покупались, искупались и взрослые, но для Этого нашли более укромные места. Возле воды росли кусты дикого крыжовника, гуавы.

Карега смотрел, как жадно утоляет голод и жажду осел. Ванджа сидела с детьми. Их голоса растравляли ее душевную рану, и слезы навертывались ей на глаза. Ее любовь к ним была мучительна, и в такие минуты ей хотелось обнять, накормить всех детей земли. Да простит господь мои грехи, да простит господь мои ошибки, и пусть дитя войдет в меня. По она заставила смолкнуть молитву, звучавшую в ее сердце, когда увидела Иосифа. Он один не купался. Лицо его осунулось, он тяжело дышал и явно пытался скрыть от нее свое состояние. Она дотронулась до него — у мальчика был сильный жар.

— Давно он болен? — спросила Ванджа, обращаясь к другим детям.

Они отводили в сторону глаза, и ей пришлось повторить вопрос.

— Весь вчерашний день и ночь, — ответил кто-то. — Он не велел никому говорить. Он не хотел, чтобы к вашим бедам прибавилась еще и эта.

Самоотверженность мальчика глубоко ее растрогала. Она направилась к взрослым.

— Заболел Иосиф, — обратилась она к Мунире, Абдулле и Кареге.

Они тотчас подошли к мальчику. К ним присоединились Нжугуна и Ньякинья, вскоре об этом узнали и все остальные. Абдулла и Нжугуна скрылись в кустарнике и вернулись оттуда с какими-то корешками и зелеными листьями. Некоторые из них они дали Иосифу пожевать. А вообще-то нужно, сказал Абдулла, отварить корешки и листья, укутать мальчика толстым одеялом, сунув внутрь горячий котелок, чтобы он пропотел как следует и изгнал из своих суставов болезнь. Им следует как можно скорее идти вперед, добраться до первого же фермерского дома и попросить лекарство или уголок, где они могли бы сами ухаживать за мальчиком.

Снова они вывели осла на дорогу и впрягли в тележку. Хотя дорога бежала вокруг горы, подъем все же был слишком крут, а копыта осла все время скользили. Мунира, Карега и Ванджа подталкивали тележку изо всех сил, задыхаясь и обливаясь потом, пока наконец не достигли места, откуда начиналась мощеная дорога.

Если бы не болезнь Иосифа, они возликовали бы при виде открывшейся перед ними картины. У подножия горы лежал город. Ванджа даже узнала отель «Хилтон» и Дом конгрессов имени Кениаты, которые возвышались в самом центре столицы.