Слова песни о бедственном положении илморогцев, заключенный в них религиозный смысл казались насмешкой. Но голоса людей, дружно тянувших песню, затронули какие-то тайные струны в душе Абдуллы — они пробудили воспоминания о голосах прошлого.

Абдулла как бы вновь пережил те, былые походы и бегства через эту же равнину. Их вел высоченный Оле Масаи, наполовину индиец. Тогда они тоже пели, напоминая себе об обещаниях, данных ими в прошлом, когда они приносили клятву верности:

Ему действительно пришлось переносить жажду и голод, шипы и колючки, вонзавшиеся в задубелое от ветра и солнца тело, но его вдохновляло видение, открывшееся ему в тот день, когда он принес сначала присягу единства, а потом присягу верности.

Он работал тогда на обувной фабрике, находившейся неподалеку от дома. Там то и дело вспыхивали забастовки, рабочие требовали повышения заработной платы и улучшения жилищных условий, но неизменно появлялись полицейские в касках и подавляли стачку. Не раз он спрашивал себя: как же это получается, что хозяин, никогда в жизни не поднявший тяжести, не испачкавший рук в зловонной жиже, не мучившийся от омерзительного запаха в сыромятне или в любом другом цехе фабрики, живет в большом доме, имеет машину с шофером и держит четырех человек только для стрижки газонов в саду?

Как волновали его открывавшиеся перед ним перспективы, сколько в них было новых мыслей, возможностей, желаний. Освободить страну, бороться за то, чтобы промышленные предприятия, на которых, как на их обувной фабрике, применяется потогонная система, принадлежали народу, чтобы было достаточно одежды и еды для детей, чтобы прочная кровля защищала их от дождя, чтобы они могли с гордостью сказать: мой отец умер, чтобы я жил, из раба своего хозяина он превратился в человека. В день принятия клятвы он почувствовал себя настоящим мужчиной.

Абдулла шагал или, скорее, скакал на своей единственной ноге, но глаза его блестели, подбородок был высоко вздернут, взгляд устремлен к далеким вершинам; и снова все илморогцы удивлялись тому, что только он один знает дорогу в этой враждебной человеку пустыне.

Образы теснились в его воображении, и, хотя он и возглавлял процессию, задавал движению ритм и темп, он был не с ними. Оле Масаи… как странно, что все это снова происходит в Илмороге… происходит опять… не мерещится ли это ему? На землю упал стручок фасоли, и мы разделили его между собой… Как хорошо, что Карега в Илмороге… запоздалый посланник божий… Так сказал старый Мутури… Бог вкладывает мудрость в уста младенца… вот уж воистину… верно сказано… еще как верно… разговоры в лавке стали совсем другими после появления Кареги. Вот уже пять месяцев упоминаются имена, которые ласкают слух… Чака… Туссэн… Самоэей… Нэт Тернер… Арап Маньей… Лайбон Туругат, Дессален… Мондлейн… Овало… Сиотуне и Киамба… Нкрума… Кабрал… И несмотря, на солнце, на засуху, на беспокойство за судьбу осла, он сознавал, что движение «мау-мау» — это лишь одно звено в цепи, всего лишь эпизод в долгой борьбе африканских народов в равные эпохи и в разных частях света… Новые горизонты!.. Снова… как тогда в лесу… с Оле Масаи. Они называли его мухинди, но теперь он не обращал на это внимания. Он часто говорил им, что ненавидит самого себя, свою мать, отца, свою смешанную кровь, что иногда ему хочется убить себя за то, что он не принадлежит этой земле полностью, и не в богатстве тут дело… Они жили в лучшей части Истлея… Его отец, индиец, приезжал часто, давал им деньги, оплачивал его образование, обещал отдать ему часть своего состояния… открыл даже счет в банке на его имя… и все же Оле Масаи ненавидел себя. Он сбежал из школы, из дома, стал уличным мальчишкой… Кариоку… Пумвани… Наури Мойо… он играл в орлянку, приворовывал… дрался… но прислушивался к разным разговорам, и кое-что откладывалось у него в мозгу… Он стал читать… газеты Лала Видьярдхи, особенно «Хабари за Дуниа» и «Колонмал таймс». Арест Маркхана Сингха, который не отделял себя от африканских рабочих, снял с его глаз пелену… Он стал пробовать проникнуть в городское подполье. Над ним сыграли злую шутку — попросили как бы невзначай передать сверток человеку, который будет стоять на углу мечети Ходжа… Он шел по Ривер-роуд и вдруг споткнулся, сверток выпал у него из рук, и он увидел, что в нем пистолет… он задрожал от возбуждения, хотя ему стало немного страшно, он бережно нес сверток с пистолетом, подошел к человеку, которому должен был его передать, хотел уже протянуть ему этот кое-как перевязанный сверток, как вдруг двое белых полицейских в штатском подошли к этому человеку с обеих сторон. Оле Масаи выхватил пистолет и направил его на полицейских… Он был в возбуждении, он кричал, чтобы люди подошли поближе и посмотрели, как он убьет полицейских… полицейские подняли руки вверх… но тот человек схватил его за плечо, и они оба скрылись в толпе… Он никогда не мог забыть эту минуту, минуту своего превращения в настоящего мужчину, когда он заставил подчиниться себе двух европейцев угнетателей, и смело стал на сторону народа. Он отверг все то, с чем был связан его отец, который хотел завещать ему богатство, принадлежащее африканскому народу… Оле Масаи был необыкновенный человек, вздохнул Абдулла. К тому же он был начитан и много рассказывал им о других странах и народах… о Китае… Корее… России… о том, как рабочие и крестьяне поднялись против своих и иностранных угнетателей… Оле Масаи погиб, Абдулле прострелили ногу. Он всегда будет помнить тот день… Они тщательно обдумали, как захватить гарнизон в центре городка Накуру и освободить заключенных из находившейся неподалеку тюрьмы. Точно так же сделали раньше Кихика в Махее и партизаны Кимати в Наиваша. Они освободили заключенных. Гарнизон уже готов был сдаться, когда Оле Масаи убили — ну и штуки выкидывает судьба! — только из-за того, что у него заело затвор. Поднялся переполох, люди кричали: «Лови! Лови!..» Тут на мгновение Абдулле показалось, что он обрел двойное зрение.

Дети, собравшиеся вокруг него, кричали что есть мочи: «Лови! Лови! Лови! Еда! Мясо!..» И тогда он увидел то, что видели они. Колонна путников спугнула стадо антилоп, и оно теперь стремительно мчалось по равнине. Мысль Абдуллы лихорадочно заработала.

— Стойте! — крикнул он детям, и они сразу же подчинились ему, так властно прозвучал его голос. — Дайте сюда рогатку и быстро подносите мне камни!

Ему протянули рогатку и несколько камней. Дети стояли рядом молча, они замерли от любопытства, хотя и не верили, что у него что-то получится. Он вложил в рогатку острый камень, остальные сунул в карман. Поднял с земли щепотку песка и подбросил ее в воздух, определяя силу и направление ветра. Укрепил потверже свой костыль и с силой на него оперся. И все это время его глаза неотрывно следили за антилопами, которые неслись вскачь где-то уже далеко. Он достал из кармана камни и попросил Муриуки держать их на раскрытых ладонях. Прижал пальцем нижнюю губу и начал издавать какие-то звуки, заставившие антилоп повернуть в его сторону. Но, увидев людей, они снова повернулись было в нерешительности и теперь стояли боком к Абдулле. Он прищурил один глаз и натянул резину. Все произошло быстро, точно в сказке. Они не успевали следить за Абдуллой, который снова и снова перезаряжал рогатку, не видели, как летят камни, — слышали только, как они свистят в воздухе. Потом увидели, как две антилопы, одна за другой, высоко подпрыгнули, упали на землю и забились в судорогах. Люди не верили своим глазам. Мунира, Карега, Нжугуна и дети побежали в поле. Там лежали две антилопы с перебитыми ногами. А дальше все было просто.