Абдулла стоял не двигаясь, не меняя позы; в глазах жителей Илморога он превратился теперь в некое сверхъестественное, неведомое им существо. Неподвижный, словно бог равнины, он смотрел на далекие горы, которые в течение многих лет были его домом. Он все еще вспоминал Оле Масаи и отчаянную, роковую попытку их группы взять в плен солдат гарнизона в Накуру и снова завладеть инициативой, временно потерянной после того, как Дедан Кимати попал в плен. Даже вражеские газеты вынуждены были признать, что их план был разработан умно и смело. Глаза его сверкали. Он протер их тыльной стороной ладони и бросил рогатку на землю.
В этот вечер илморогцы устроили пир. Впоследствии они еще долго вспоминали это событие и рассказывали о нем как о самом радостном из того, что им довелось пережить во время похода в город. Дети играли вокруг костра, взрослые сидели группами, беседовали, вспоминали былые времена. Нжугуна посмеивался над Ньякиньей: он говорил, что это были не антилопы, а козы, одичавшие из-за того, что женщины плохо за ними присматривали.
Мунира, лежа на спине, считал звезды и чувствовал, что он освободился от постоянно преследовавшего его ощущения, что он живет в стороне от событий. В его голове рождалось множество вопросов, в частности о Кареге. Рядом с ним ему всегда было не по себе, и он до сих пор не знал, как к нему относиться. Может быть, им удастся объясниться во время похода. Ему хотелось и с Ванджей поговорить по душам. Он надеялся, что они вновь начнут с того же места, в котором оборвалась связавшая их ниточка, тем более что оба они теперь пережили нечто почти одинаковое: испытание огнем и страхом. Не перст ли судьбы в этом почти полном совпадении выпавших на их долю страданий? Однако он чувствовал, что она все дальше ускользает от него. Куда же? Он следил за ней, но, кажется, у нее ни с кем не установилось каких-либо особых отношений. Она всегда удивляла его резкими сменами настроения, открывала все новые и новые стороны своей натуры. Больше всего его поражало ее умение рассказывать о том, что с ней случилось, своего рода горестными притчами, голос ее завораживал слушателя, и в конце концов слушатель крепко привязывался к ее жизни, к ее судьбе.
Мунира прислушался к разговору Абдуллы и Ньякиньи. Как мог он не заметить прежде, что скрывается за внешней оболочкой этого человека? Сейчас Мунира, как и все другие, стал свидетелем необыкновенного расцвета человеческих способностей, который всех их объединил так, словно каждый обнаружил и в себе частицу Абдуллы. Ванджа, сидевшая за спиной Ньякиньи и Абдуллы, была особенно счастлива: она всегда подозревала, что с простреленной ногой Абдуллы связана какая-то история. Теперь это уже не искалеченная йога, а знак доблести, навсегда запечатленный на теле этого человека. Она слушала рассказ об Оле Масаи, о трагической попытке партизан захватить гарнизон в Накуру. Сердце Нжогу трепетало от гордости. Ведь он всегда стыдился того, что его дочь рожала детей от индийца. Илморогцы и раньше слышали про Оле Масаи, но теперь о нем рассказывал человек, знавший его лично. Нжогу не сомневался, что Оле Масаи стал героем потому, что в нем восторжествовала черная кровь. Одним словом, то была ночь великих открытий, в том числе и для Абдуллы, который не представлял себе раньше, что волею судеб он будет торговать в той самой лавке, в которой некогда торговал отец Оле Масаи. Теперь он понял смысл скептических замечаний Нжогу, когда в первый раз спросил его про эту лавку. А Ванджа пыталась нарисовать в своем воображении образ этого индийского купца, частично признавшего свою жену-африканку и сына, которого она ему родила. Она подумала, что в другое время и при других обстоятельствах никого бы не заинтересовало, кто на ком женился и кто с кем спал, но вдруг вспомнила свои мытарства в городе и усомнилась в этом. Тем временем беседа приняла новый оборот, который заинтересовал ее, и не только ее. Даже дети оставили свои игры и сели послушать, что отвечает их новый герой, которого Карега расспрашивал о Кимати. Наконец-то он расскажет то, о чем так долго не хотел говорить. Все замолчали и не сводили глаз с Абдуллы. Он не стал упрямиться, голос его звучал обыденно тихо.
— На самом деле многие из нас никогда не видели Дедана, хотя и выступали от его имени. Наша группа действовала на этих самых равнинах — Лимуру, затем Киджабе, Лонгонг, Наре Нгаре и так до Илморога. В течение четырех лет наша группа из Лимуру, объединившаяся с отрядом Оле Масаи, сражалась с удивительным упорством, хотя ряды ее постоянно редели из-за голода, усталости и вражеского огня. Мы не могли пополнить свои продовольственные запасы, так как вокруг многих деревень были вырыты рвы, утыканные отравленными пиками. Вы слышали о таких местах, как Камирито, Гитима? Время от времени старик, старуха, даже мальчик — тайком от некоторых наших братьев, тех. кто по разным причинам — невежество, подкуп, пытки, заманчивые обещания — продались иностранцам, вступив в так называемые силы самообороны, — приносили нам еду и рассказывали, что говорят и что делают люди. Но эти встречи становились все реже. Признаюсь, было у нас всякое: и ссоры, и сомнения, и безнадежность. Но мы твердо знали: народ нас не забыл, да и как он мог забыть нас? Ведь мы были его руками, несущими оружие. И эта мысль, сознание, что мы часть своего народа, поддерживала наши силы. Мы нападали на дома европейских поселенцев, сжигали их, резали скот и чуть не плакали при этом — потому что это ведь было все наше. Пополнений мы почти не получали, потому что большая часть молодежи была в концентрационных лагерях, и настал такой момент, когда нас осталось всего двадцать человек.
Именно в это время до нас дошла весть о созыве Все-кенийского парламента в лесу на горе Кения. Туда должны были явиться все боевые отряды или их представители, потому что Дедан Кимати разработал новый план следующего этапа войны. Он хотел, чтобы мы заново распределились по районам и избрали верховное военное командование и отдельно от него политическое и идеологическое руководство, чтобы подготовиться к захвату и осуществлению власти. Он хотел также, чтобы мы приложили все усилия для установления связей с другими войсками, борющимися с английской оккупацией в районах, населенных народностями укамбани, календжин, луо, лухуа, игирпама, да и вообще по всей Кении. Он хотел, чтобы мы объединились в борьбе с Каиром, где Гамаль Абдель Насер уже захватил Суэцкий канал и боролся против английской и французской агрессии. Я говорил вам, у нас не было продовольствия. Но мы были полны решимости проделать долгий путь через Олкалоу, горный хребет Ньяндарва и через равнины Ньери к горе Кения. Я хотел увидеть этого человека, ведь он был символом власти африканцев, и его военный гений признавали даже наши враги. Судите сами. Он победил таких военачальников, как генерал-лейтенант Эрскин, генерал Хайнд и генерал Лэндбери, возглавлявших армии, доставленные сюда из Англии: полки «Баффс», ланкаширские стрелки, девонширские стрелки, королевские военно-воздушные силы, королевский артиллерийский полк и другие части, принимавшие участие в войнах в зоне Канала, в Палестине, Гонконге, Малайе — всюду, где когда-либо правила Англия. Мы говорили о нем с благоговением, и те места, где он одерживал победы, стали для всех нас святыми. Он был для нас почетным главой Африканской империи, нашим премьер-министром — человеком, который смог четырнадцать дней и ночей прошагать без воды и без пищи, который смог семь миль и даже больше проползти на животе, и все мы стремились ему подражать. Были и другие: Матенге, Карари ва Нджама, Кимбо, Каго, Варуинги, Кимемиа, чьи письма и обращения мы нередко читали, но которых также никогда не видели. Нас объединяло общее дело.
Никогда я не забуду этот поход! У нас осталось совсем мало патронов. Мы пытались увеличить наши запасы, разрезая пули пополам и высыпая из патрона половину пороха, но из этого ничего не вышло. Мы делали силки, чтобы раздобыть мясо, но какой толк от силков во время похода? Мы ели сырой маис, побеги бамбука — все что попадалось. Однажды мы обнаружили дикое просо, растерли его прямо руками и полученную таким образом муку таскали за собой в кожаных сумках. Оле Масаи подбадривал нас, рассказывая о старом Найроби. В тысячный раз повторял он все те же истории: как он направил пистолет на полицейского-европейца и как они дрожали у стен мечети Ходжи, пока мусульмане молились, но истории эти уже не действовали на нас так, как в другие, более счастливые дни. Мы упорно пробирались через густые кустарники, и острые шипы ранили нас и рвали нашу одежду, сшитую из шкур диких животных, и нам нередко приходилось спасаться от ядовитых змей. Время от времени казалось, что идти дальше нет сил, но мы все шли и шли к горе, чтобы услышать, что он нам скажет. Наконец мы достигли вершины горы. Друзья! Что сказано об этом в великой книге? Что есть время для всего под этим небом… время любить, и время ненавидеть. Для нас то было время и для того, и для другого — и для любви, и для ненависти. Сколько собралось народу: на милю вокруг не было ни дерева, ни куста, возле которого не стояли бы люди. Они пели, и их голоса, слившись воедино, были подобны грому.