— Сей момент! — осклабился Мухин и направился с другими бандитами к землянке. Послышались тяжелые удары в дверь, потом — торжествующие возгласы, и вскоре вокруг сбившихся в кучу хозяев коммуны уже шел пир горой: незваные гости, не сводя с них стволов своих винтовок, словно голодные волки пожирали заготовленную провизию.

— Темновато, кубыть. Как бы таракана не съисть при такой освещении, — выразил опасение атаман, в отличие от подчиненных сидящий за столом под навесом и хлебающий ложкой сметану из глиняной миски. — Сеня, не в службу, а в дружбу зажги, за ради Христа, люстру.

— Какую люстру? Где я ее возьму? — удивился верзила в опорках.

— А вон тама… — кивнул атаман головой в сторону общежития. Он уже успел выпить чапуру найденного в кладовке вместе со сметаной и салом доброго прасковейского вина и ему было весело. Сеня понимающе ухмыльнулся и, вынув из кармана фуфайки коробку спичек, направился к плетневому сооружению.

Казбек, разбуженный суматохой, не сразу сообразил, что произошло, а когда понял, то схватил лежащую в головах одежду и нырнул под нары. Вначале он лежал, уткнувшись носом в глиняный пол и боясь пошевельнуться, чтобы не выдать себя расположившимся вокруг общежития бандитам. Затем, когда все внимание последних сосредоточилось на сгрудившихся у входа коммунарах, он тихонько пробрался на верхние нары, стараясь как можно меньше производить шума, раздвинул камыш на крыше и, никем не замеченный, скатился по ней в растущий под стеной бурьян. Теперь — бежать. Но куда? Может быть, к чеченцам на тот берег? Одноглазый Гапо, давший ему своего коня на скачках, так сказал тогда при расставании: «Молодец джигит! Якши джигит! Не захотел счастья на беде товарища. Приходи в аулсовет, я тебе седло дам». Это он — о призе, который Казбек не получил, прекратив борьбу в скачках за какие–нибудь сто саженей до финиша. Гапо поможет. Ведь он воевал против белых в гражданскую войну и против бандитов Конаря — после войны. Нет, к чеченцам нельзя. Где он там ночью будет искать аулсовет? Да и на пароме через Терек пока переберешься туда–сюда, бандиты всех коммунаров перестреляют за это время. Надо бежать в станицу к Макару Железникову. Хоть и тоже неблизко… И тут Казбек вспомнил, что в коммуне имеются лошади. Скорей к конюшне, пока бандиты их не захватили. Пригибаясь в зарослях полыни и прячась за стоящими там и сям коммунарскими телегами, Казбек прокрался к конюшне, перелез через прясло — почуяв человека, навстречу ему с тихим ржаньем потянулась Зибра. Казбек снял со стены конюшни первую попавшуюся оброть, надел на голову норовистой кобылы. «Хоть бы опять не сбросила», — подумал невольно, выводя ее из загона.

Высушенный солнцем и степными ветрами шалаш вспыхнул от первой же спички, сделалось так светло, что можно было разглядеть каждую соломинку под ногами, каждую прядь волос на встрепанной голове Дорьки. Она с презрением и ненавистью глядит на своего бывшего возлюбленного, и тот, чувствуя на себе ее взгляд, готов провалиться от стыда сквозь землю или броситься в этот огромный, стреляющий горящими сучьями костер. Что же делать? Как объяснить Дорьке, что он не бандит и оказался здесь не по своей воле. Всадить Котову кинжал в горло? Остальные бандиты прикончат тут же его самого и вместе с ним всех коммунаров. Может быть, попытаться уйти незамеченным и кликнуть на помощь станичников? Поздно. Не успеешь добежать до станицы, как бандиты сами уйдут отсюда.

Между тем разыгравшаяся возле горящего общежития драма шла к завершению. Полураздетые коммунары, окруженные со всех сторон захмелевшими бандитами, с трепетом ждали своей участи.

— Что, блудодеи, жарко стало от вашей горящей бордели? — продолжал издеваться над коммунарами предводитель банды, разомлевший от обильной пищи и жара горящего костра. — Побросать бы вас живьем туда, прихвостни большевистские.

— Заздря ты так про нас, Василь, — возразил ему угрюмо Денис. — Пошто обижаешь трудовых людей?

— Да разве вы люди? — сделал Котов удивленные глаза. — Вы антихристы, а не люди. Дьяволы в человечьем образе. Распутством занимаетесь, ровно пятидесятники али какие другие сектанты.

— С чужого голосу поешь, Василь. Отпустил бы ты нас с миром, не брал греха на душу…

— Пою, говоришь? — нагнул по–бычьи голову Котов. — Чужим голосом? Ну, в таком разе ты у меня сейчас попляшешь под энтот голос. А ну давай танцуй «наурскую».

Денис переступил босыми ногами, поддернул холщовые подштанники.

— Ну, ну, чего мнешься? Выходи на круг, — не отставал oт него Котов. — А вы, бабы, подпевайте.

Денис продолжал стоять на месте, нагнув лохматую голову.

— Танцуй! — атаман поднялся со скамьи, шагнул к бывшему сослуживцу.

— Не буду, — взглянул исподлобья Денис.

— Танцуй, мерзавец!

— Сам танцуй…

Ррраз! Атаман влепил пощечину строптивому коммунару.

— А ну, братцы, — обернул он перекошенное злобой лицо к своим подчиненным, — прибавьте ему прыти.

Бандиты окружили Дениса.

— В остатный раз спрашиваю: будешь танцевать? — спросил Котов, раздувая ноздри.

— Иди ты… — взорвался Денис и был похож в это время на ощетинившегося перед гадюкой ежа.

— Бейте его! — крикнул атаман, и сам поднял с земли суковатую палку. Над Денисом замелькали дрючки и прутья истязателей.

— Папаня! — вырвался из толпы коммунаров истошный девичий крик.

— Денисушка, голубчик! — вслед за ним раздался еще один женский голос, — да спляши ты им, иродам!

— Аааа… так вашу! Сейчас вы у меня все запляшете! — выпучил глаза атаман и, взмахнув палкой, бросился к толпе. — Ас–са! Асса! — приговаривал он в такт своим ударам. Толпа, крича, стеная и охая, двинулась по кругу, подгоняемая палками и выкриками бандитов. Трофим дрожал, словно от озноба, видя, как избиваемые люди неуклюже топчутся по кругу, «танцуя» лезгинку.

— Не надо! — крикнул он, подскакивая к атаману и хватая его за рукав черкески.

— Чего тебе? — вытаращил ничего не видящие от бешенства глаза Котов.

— Бить не надо! Там Дорька… моя невеста.

— Отстань! — тряхнул рукавом Котов. — Я тоже хочу невесту, — и он схватил за руку ковыляющую мимо пышногрудую молодуху. Глядя на атамана, и остальные бандиты стали выхватывать из круга пляшущих женщин. Последние визжали, отбиваясь от мужских похотливых рук. В это время рухнуло объятое пламенем общежитие, но и в его угасающем свете Трофим успел заметить, как Сеня Мухин схватил в охапку Дорьку и понес ее, барахтающуюся, из освещенного костром круга в ночную полутьму.

— Пусти! — кричала она, изворачиваясь и царапаясь. Но верзила Сеня лишь пьяно гоготал.

Ярость, нет, что–то большее, чем ярость, затопило кипящей волной мозг Трофима. Позабыв обо всем на свете, кроме попавшей в беду Дорьки, он кинулся вслед бандиту и повис у него на плечах, словно молодой тигренок на загривке у матерого буйвола. От неожиданности Сеня выпустил из рук свою жертву — та перепуганной насмерть серной метнулась прочь, — но тотчас резким движением могучих плеч отшвырнул в сторону соперника, словно матерый буйвол молодого тигренка, затем, сбив его с ног ударом кулака, навалился на него многопудовым телом и ухватил за горло. У Трофима поплыли перед глазами оранжевые крути. Чувствуя, что задыхается, он выдернул из ножен кинжал и сунул в сопящую тушу. Она дико вскрикнула и стала кататься по земле из стороны в сторону. В это время раздался топот множества конских копыт, загромыхали винтовочные выстрелы, и Трофим увидел в свете догорающего общежития мечущиеся человеческие фигуры: они пятились из освещенного пространства в темноту, отстреливаясь и крича что–то друг другу. «Надо уходить», — сообразил Трофим и понесся во весь дух подальше от этого страшного места.

Глава шестая

Опомнился Трофим перед насыпью железной дороги. Тут неподалеку должен быть разъезд, пришло ему на ум, в то время как ноги продолжали отмеривать сажени, оскользаясь на песке и спотыкаясь о шпалы. Постепенно он успокоился настолько, что перестал слышать за собой шум погони и свист шальных пуль. Зато стал различать шум приближающегося сзади поезда. Трофим прибавил ходу: поезд наверняка притормозит на разъезде, а то и вовсе остановится, тогда можно будет вскочить на тормозную площадку вагона.