— Я вас сюда не тащил силком — сами пришли, спасая шкуру от властей, — продолжал атаман, — так чего ж теперь бузите и занимаетесь самоуправством? Аль не вы меня выбирали командиром нашего отряда?

— Да ить жрать охота — терпежу нету! — выкрикнул любитель колбасы и сала.

— Сознаю, — качнул папахой атаман, — у самого в брюхе кишка кишке кукиш кажет. И я вам авторитетно заявляю: потерпите до вечера. Ежли до тоей поры не придет наш человек с провиантом, я сам поведу вас куда пожелаете.

— И в буруны уйдем?

— Я же сказал давеча. Вот возвернется из города связной и враз передислоцироваемся, — блеснул атаман военным термином.

Удовлетворенные состоявшимся разговором бандиты вновь принялись коротать время за игрой в подкидного дурака, прислушиваясь к лесным шорохам: не возвращается ли связной.

Он пришел в сумерках. И не один, а в сопровождении одетого в брезентовый плащ и кепку старика в очках на широком носу. На ногах у старика болотные сапоги, а за плечами — охотничье ружье.

— Братья–казаки! — с ходу обратился он к столпившимся перед шалашом его обитателям. — Низкий поклон вам от ваших товарищей по борьбе. Вы долго терпели всевозможные лишения, но не покорились врагу. Благодарное отечество никогда не забудет принесенной вами жертвы. Отдавая должное вашему мужеству в борьбе с большевизмом, оно влагает вам в руки меч возмездия и благославляет вас на новые подвиги во имя спасения казачества и всей России в целом.

Изумленные «спасители», пораскрыв бородатые рты, уставились на пришлого.

— Руководство штаба «Спасение России», — продолжал свою речь очкастый пришелец, — оказывает вам честь первыми обрушить этот меч на гидру Советской власти, дабы высечь им искру всенародного гнева. Все, кому дорога истинная свобода, с нетерпением ждут этой искры, из которой возгорится пламя освободительной войны…

— На Москву нас благославляешь, что ли, Владислав Платоныч? — перебил воинственно настроенного гостя Котов и обвел своих подчиненных насмешливым взглядом. — Так моя армия, кубыть, маловата для этого.

— На Москву пойдет другая армия, — не улыбнулся на шутку Владислав Платонович, — а вам руководство ставит задачу поскромней: уничтожить коммуну «Терек» и, соединившись в бурунах с отрядом Федюкина, ждать очередных указаний штаба.

Очкастый еще что–то говорил о долге и чести, о великой миссии, выпавшей на долю терского казачества, о помощи восставшим из центра и из–за рубежа, но Трофим, пораженный страшной новостью, плохо улавливал смысл его слов, в голове у него металась и билась, словно птица в клетке, мысль: там в коммуне Дорька!

Что же делать? Как предупредить коммунаров о нависшей над ними беде, если бандиты уже звякают затворами винтовок в предвкушении скорой расправы над ненавистными «советчиками», а Сеня Мухин не опускает с него настороженных глаз? Сбегу по дороге, решил Трофим, взваливая на плечо котел для варки пищи.

— Сюды мы боле не возвернемся, а без энтой штуки нам и в бурунах не обойтись, — объяснил бандит своему подопечному необходимость тащить на себе такую тяжелую и неудобную ношу.

— Лучше б винтовку дали, — обиделся Трофим.

— Винтовку в коммуне схлопочешь, ежли не будешь рот разевать, — успокоил его Сеня, уступая дорогу на тропинке.

Вот это попал — как мурзач на кукан, подосадовал Трофим, перекладывая край котла с одного плеча на другое и локтямк прикрываясь от хлещущих веток.

Дорьке не спалось. Мешали орущие под горой в старице лягушки и чей–то храп на нижнем этаже.

— Аль блохи тебя кусают? — проворчала, зевая спросонья, Верунька Решетова. — Искрутилась вся, как тая чернобрюшка на песке. Спать не даешь…

Дорька промолчала, лишь вздохнула тихонько, про себя. Нет, не блохи ее тревожат, а мысли о Трофиме: куда ушел давеча? Что с ним? Снова и снова припоминала злополучную ночовку в хате бабки Горбачихи, когда поссорилась с любимым. Зачем обидела парня? Ничего такого особенного он не сделал — зря на него окрысилась. А что если он никогда не вернется домой? Уедет, не попрощавшись, куда–нибудь учиться на летчика и забудет ее, как бы и не любил вовсе? А может быть, он и в самом деле не любил? У Дорьки от этой мысли похолодело в груди. Но она тотчас прогнала ее прочь. Нет, любил. С самого детства. Хоть и дергал ее при случае за косы. А что вчера на ночовку не пришел, так это со стыда за свою неудачу на скачках, а еще — от гордости.

— Кого там несет нечистая сила? — донесся в это время из–за плетневой стенки голос Герасима Говорухина. — А ну стой, а то стрелять буду!

— Свои, свои, служба, чего взъахался? — ответил кто–то часовому спокойно и даже насмешливо. — Заблудились маненько…

— Стой, тебе говорят! — повторил приказание Герасим и клацнул затвором берданки. Но выстрелить не успел. Послышалась короткая возня, и тот же чужой насмешливый голос пророкотал у самой стенки:

— Ну, чего разорался, дурак? Возьми–ка, Ваня, у него оружию, чтоб ею не баловался, а ты, Аким, давай учиняй побудку.

У Дорьки помертвело внутри: бандиты! Те самые, про которых не так давно говорили казаки, сидя у костра. Не помня себя от страха, она вскочила на коленки, стала разгребать камыш в крыше.

— Поскребись мне тама, поскребись, я те враз успокою, — пообещали снаружи.

В общежитии, проснулись, загалдели потревоженными индюками: не поняв спросонья, что произошло. Заплакали дети.

— Выгребайтесь, коммунарии, на свет божий, — перекрыл испуганные голоса голос бандита. — Дозвольте убедиться, чи в самом деле у вас на лбу печать проставлена? Ну, давайте поживей, а то нам неколи. Не стесняйтесь, тута все свои в доску.

Вокруг помещения заржали, а внутри его еще больше усилился переполох — словно ткнули в пчелиный улей палкой:

— Пропали мы, братцы!

Кто–то вполголоса зачастил молитву «Живые в помощь», но его тотчас заглушил истошный женский вопль, от которого так и подрало у Дорьки по спине. Она судорожно напялила на себя юбку с кофтой и, подгоняемая доносящейся извне угрозой: «А то запалю ваш гадюшник!», поспешила вместе со всеми покинуть хворостяное жилье.

— Гля, и девки у них имеются! — услышала она еще один, показавшийся знакомым голос и, повернув голову, увидела в свете луны стодеревца Акима Реброва, а рядом с ним… — кто бы мог подумать! — Трофима Калашникова в той самой синей черкеске и с кинжалом на поясе!

Дорька протерла глаза, думая, что видит кошмарный сон. Нет, все это наяву: рядом с нею жмутся друг к другу овцами застигнутые врасплох коммунары, кто в верхней одежде, кто в одном белье, а вокруг стоят с винтовками в руках ухмыляющиеся бандиты, и среди них он — Трофим.

— Ну, здорово–дневали, — подошел к толпе коммунаров рослый атаманец с пушистыми усами на круглом лице. — Должно, не ждали гостей? Я гляжу, и стол не накрыт да и наряды не того… Чего уставились в землю? Ай стыдно стало, что продали большевикам свою казачью честь и свободу? Молчите, иуды? А ты чего, односум, за бабью рубаху прячешься? — ткнул он револьвером в Дениса Невдашова, так и не успевшего натянуть на себя шаровары.

— Изгаляешься, Василь? — в свою очередь обратился к предводителю бандитов Денис. — Думаешь, похватал сонных людишек, так ты и герой? Вот уж не думал, что бандитом заделаешься.

— Не бандитом, а партизаном, — поправил Дениса атаман и, не меняя насмешливого тона, продолжал: — Мы с тобой, полчок, погутарим по душам апосля, а сейчас надо бы угостить дорогих гостечков. Давай–ка ключи от вашего амбара.

— Откель у меня ключи, я ить не кладовщик.

— А кто ж ты?

— Агроном.

— Ха! агроном, — скосоротился атаман. — Ты ить не отличишь хрен от редьки. А у кого ключи?

— У председателя, должно.

— А где он? Невжли сбежал? Уж с ним мне особливо хочется погутарить про социализму.

— Уехал в Моздок.

— И ключи увез? — прищурился атаман.

— Выходит так, — исподлобья взглянул на него Денис.

— Ну коли так, то мы и без ключей смогем… Мухин! — позвал атаман здоровенного детину в фуфайке и опорках, — а ну давай проверь ихний чихауз. Пошаборь тама чего закусить за ради встречи.