Трофим на этот раз обошелся без перевода. Он более внимательно «позекал» на неумытую, чертовски жизнерадостную рожу случайного собеседника и тоже расплылся в улыбке.

— Картюх! Мишка! — схватил он за плечи товарища детских лет. — Вот так номер, чтоб я помер! А Шлемка где?

— Не знаю, я его уже сто лет не видел.

— А ты где живешь, в своей хате?

— Нет, во дворце князя Чхеидзе, — засмеялся Мишка.

— Ври больше…

— Без понта. Там такие хоромы, что боже мой. Ну, поканали отсюда, а то красивые уже глазами лупают, да и мент может заявиться с утра пораньше.

Трофим послушно направился за дружком к выходной двери. За нею стоял подросток, одетый в женскую, затасканную до последней степени гейшу и шапку–треух без одного уха.

— Легавых нет, Чижик? — спросил у него Мишка.

— Без шухера, — ответил Чижик, своим видом скорее напоминающий вылетевшего из печной трубы воробья. — А это кто такой? — кивнул он треухом на Трофима.

— Свой в доску. Пошли домой, — сказал Мишка, сходя по ступенькам вокзальной лестницы.

— Без добычи, что ль? — удивился Чижик, шлепая босыми ногами вслед за своим предводителем. — Ухлай ругаться будет.

— Чихал я на твоего Ухлая. Я разве виноват, что сегодня нет карасей, одна лишь камса завалящая.

Камса — это мастеровые да цыгане: у них нечего стянуть, догадался Трофим. Вместе с новыми приятелями он пересек пустырь, отделяющий вокзал от города. Слева проступает из лунной синевы многокупольная громада Успенского собора, впереди — неясно маячат кладбищенские кресты и надгробия.

— В Луковской, что ль, твой дворец находится? — не выдержал Трофим, приближаясь к кладбищенской ограде.

— Да нет, мы уже пришли.

С этими словами Мишка перемахнул через железную решетку и направился к гранитному сооружению с похожим на беседку куполом наверху. «Склеп!» — у Трофима похолодело между лопатками. Впрочем, его давно уже пробирала какая–то лихорадочная дрожь. Слегка кружилась голова. Сохло во рту. В ногах — противная слабость.

— Заходи.

Скрипнула на петлях железная дверь. В нос Трофиму шибануло спертым воздухом.

— Не наступи на квартирантов, — предупредил его Мишка. — Сейчас я лампаду засветю.

Чиркнула спичка, выхватив на мгновенье из могильного мрака черные полированные стены склепа и ворох соломы с лежащими на ней в самых живописных позах «квартирантами». Их было человек пять, а может, и больше. Когда загорелся фитиль в светильнике — он и в самом деле оказался лампадой, — Трофим смог разглядеть их получше. Это были мальчишки разного возраста, одетые, как и Мишка с Чижиком, в грязную рвань.

— А ну, подвинься, шкет. Разлегся, как нэпман, — слегка ткнул Мишка ногой одного из них. Грязный, как поросенок, «нэпман» смачно зевнул и, что–то пробурчав спросонья, откатился в сторону.

— Располагайся, — опустился Мишка на пол и стал подгребать солому в голова. — Тут у нас все удобства, не хуже чем в гостинице. И бесплатно, главное. Ты шамать хочешь?

Гость и на этот раз догадался, о чем его спрашивают.

— Хочу, — не стал он ломаться. — Третий день не евши.

— Чижик, — обратился Мишка к своему соседу по «номеру», — достань мандра.

Чижик достал из–под соломы в углу склепа горбушку хлеба, протянул новенькому. Еще раз пошарил в соломе и добавил к угощению головку чеснока.

— Все одно что с колбасой, — подмигнул он дружески.

Трофим с жадностью набросился на горбушку.

— Ого! — удивился Мишка, — да ты и взаправду… Где это ты так оголодал?

Трофим, не отрываясь от еды, рассказал без утайки все, что с ним произошло в последние дни. Мишка выслушал. Озабоченно хмуря брови, сделал вывод: пырнул бандита — это ничего, так ему и надо, а вот за мешочника могут пришить, потому как уголовщина.

— Да ведь я не сам, — испугался Трофим.

— А кто знает? Свидетелей–то у тебя нет, — выпятил нижнюю губу Мишка. — Ладно, не дрейфь. Ложись спать — утро вечера мудреннее. Я так думаю, что тебе прежде всего нужно одежу сменить. На всякий случай. Вдруг этот твой спекулянт жив остался: ноги отрезало, а сам — живой.

От такого предположения у Трофима так и встали дыбом волосы на голове, а по телу прошла очередная волна озноба.

— А ты почему живешь на могилках, а не дома с матерью? — переменил он разговор.

Мишка вздохнул, поправляя солому под головой:

— Мать в девятнадцатом от тифа померла, а хату бичераховцы спалили.

— Стало быть, ты все это время на кучках жил?

— Не. Я как с Одиннадцатой армией возвернулся из Астрахани, так меня наш взводный сразу в Грозном определил в приют. Вот и жил там до нонешней весны, пока не сбежал.

— А почему сбежал? Плохо жилось?

— Да не то чтобы плохо, а только вроде как в тюрьме — всю дорогу под присмотром: то нельзя, это не смей. А главное, не схотел под одной крышей жить с Димкой Фараоном. Он, падла, контр… революционером был, — запнулся Мишка на трудном слове, — а я должен с ним из одного котла кашу есть.

— Да не он же был контр… этим самым, — возразил Трофим, — а его батя.

— Вот–вот, — подхватил обрадовавшись Мишка, — так мне и заведующий сказал Вадим Сергеич, сын за отца, дескать, не ответчик. А я за своего ответчик? Нас с матерью бичераховцы небось не дюже помиловали. На рабфак собирается поступать…

— Кто?

— Да он же… Димка. Он отличник и активист в детском доме. А ты чего трясешься?

— Н… не зна…аю, — поежился Трофим, догрызая горбушку. — Чего–то зябко…

Мишка снял с себя архалук, накрыл приятеля.

— Ложись ближе ко мне, теплее будет, — сказал он, дунув на лампаду.

…Ох, как холодно! Трофим плывет по Тереку между льдинами и все никак не может достичь берега. А льдины напирают со всех сторон, ломаясь одна о другую со скрежетом и треском. Вот–вот они его раздавят и похоронят под своими обломками. Нет, это не Терек, а бушующее огненное море, и он, качаясь на его волнах, задыхается от нестерпимого жара. Огромные, отвратительные твари ворочаются в пламени и стараются ухватить его паучьими лапами. Невыносимо хочется пить. «На, пей», — доносится к нему сквозь шум клокочущей воды знакомый голос. Да это же Ванька Кут, утонувший в Тереке два года назад. Он подносит к губам Трофима чапуру с водой. Трофим глотает жадной долго, но никак не может утолить проклятую жажду. «Да не обливайся, падла!» — кричит Ванька голосом оборванца Чижика. «Чудно: Ванька утонул и живой почему–то», — удивляется Трофим, а сам уже летит вместе с ним наподобие ласточек в небо. Мимо каких–то голубых и белых, похожих на людей, теней.

— Кто это? — спрашивает Трофим у Ваньки.

— Покойники, — равнодушно отвечает Ванька. — Они освободились от земного бремени и стали легкими, чисто пух. Вон видишь купца Зверилина? Дюже тяжелый человек был при жизни, скольких он задавил из–за своей жадности и злобы. А тут порхает неначе мотылек, и ничего ему не нужно: ни почета, ни денег. Он бесплотен, как сон. Он и есть, и нет его. Ты этого не можешь пока понять. Уходи из жизни и тогда станет все ясно.

— Не хочу, на земле лучше.

— А! Не хочешь? Пацаны — сюда! Держите его! — и тени бросаются со всех сторон к Трофиму, хватая его за руки, за ноги, за голову. Это уже не призраки, а живые люди. Один из них — Мишка Картюхов. Он почему–то держит его за руку. Другую руку прижимает к соломе Чижик, а на ногах сидят сразу двое мальчишек.

— Гля, очухался, кажись, — говорит один из них, с тревогой заглядывая в глаза распластанного на соломе Трофима. — Ну и здоров леший!

Трофим обвел глазами склонившиеся над ним замурзанные физиономии, припоминая, где и с кем он находится.

— Не узнаешь, что лича? — подмигнул ему Мишка, продолжая удерживать прижатую к полу руку.

И тут Трофим вспомнил: да он же в фамильном склепе князей Чхеидзе, в который привел его Мишка ночевать. В нем он бывал и раньше, когда жил в станице Луковской на квартире у своего крестного Силантия Брехова, играли здесь с ребятами в казаков–разбойников.

— Чего это вы на меня навалились? — удивился он, пытаясь освободиться из–под насевших на него могильных жильцов.