— Что ж они такое делают? — нахмурился святой отец, почувствовав неладное.

— Да это… — пустил дым из ноздрей Мишка. — Покупают свечки и жгут их за здорово живешь.

У отца Феофила подпрыгнули к камилавке брови и задергалось веко.

— Тьфу на тебя, бесовское отродье! — сплюнул он на чью–то обнаженную в поклоне лысину. — Не свечки, а табак, мазепа.

Священник, расстроенный состоявшимся разговором, поспешно скрылся в храме, за ним повалила в распахнутые настежь двери паства.

— А ты куда наладился? — ухватил Мишку за рукав церковный сторож хромоногий Осип.

— На молебен, куда ж еще, — ответил Мишка, пытаясь вывернуться из цепкой пятерни сторожа.

— Знаем мы вас, таких молебщиков. У вдовы Хорохондиной на прошлой неделе не ты часом ридикюль умолил?

— Да что ты, дед? Разве можно в божьем храме… грех ить. Нам бы только к Пречистой приложиться.

— Иди, иди отседа, мазурик. Приложись в «Эрзеруме» к бабке Макарихе.

— Приложись сам, дьявол косондылый… — Мишка, нагнувшись, хлопнул ладонью себя пониже спины и скатился по ступенькам паперти.

Некоторое время он бесцельно бродил вокруг собора, словно прислушиваясь к доносящемуся из него пению церковного хора, потом остановился, посмотрел в небо, по которому вереницей летели куда–то пухлые облака, и вдруг, вскинув над головой руку, заорал так, что у Трофима зашевелились под шапкой волосы:

— Колокольня падает!!!

Все находящиеся внутри ограды люди задрали кверху головы: на фоне быстро движущихся облаков действительно казалось, что пятиглавый великан медленно клонится на сторону.

— Спасайся, православные! — вновь гаркнул Мишка, подбегая к столикам, за которыми стояли местные жительницы, продавая богомольцам разную снедь.

— Осподи! — охнула одна из них, взглянув на купол, и опрометью метнулась к калитке. — Калавур, люди добрые!

Паника — как пожар в сухую погоду. Каждый старался опередить бегущего соседа на пути к калитке. С криком. С визгом. С плачем. Роняя платки и шапки. Опрокидывая столы с кренделями и булками.

— Ффу, дьявол! Чуток сердце не разорвалось…

Остановились за оградой, обернулись — собор на месте.

— А ить он стоит, как стоял допреж.

— Вправду стоит…

— И ишо тыщу годов стоять будет. Игде энтот поганец, што сполох учинил?

А «поганец» в это время находился уже далеко от места несостоявшейся катастрофы. Шлепая голыми подошвами по булыжникам Красной, бывшей Алексеевской, улицы, он хрустел взятой с лотка баранкой и шумно делился со своим приятелем впечатлениями о состоявшемся «шухере».

— Это что… — смеялся он. — Ты бы поглядел, как мы этот фокус проделали в Грозном.

— Так тебе, стало быть, не впервой такое? — удивился Трофим, жуя на ходу пампушку.

— Факт, — горделиво улыбнулся Мишка. — Этот прием проверенный.

— Да ведь на соборе колокольни нет вовсе, а ты закричал: «Колокольня падает!»

— Какая разница. Главное, падает, а что — неважно. Ты меду хочешь?

Трофим даже споткнулся на ровном месте.

— Мало ли чего я хочу? — ухмыльнулся он недоверчиво. — А где ты его возьмешь?

— В «Эрзеруме». Пошли быстрей, пока не весь хлеб съели.

«Эрзерум» или Караван–сарай, или как его еще называли, Меновый двор, занимавший целый квартал между проспектом и Торговой улицей, напоминал собою огромный муравейник со множеством входов и выходов, через которые струились беспрерывной чередой муравьи–обыватели. Двухэтажный, с круговой крытой галереей, он образовывал собой правильный четырехугольник с огромным двором внутри, предназначенным для торговли в небазарные дни. Последняя шла здесь не менее успешно, чем на основной рыночной площади. Все пространство двора завалено кучами всякой съедобной и несъедобной всячины, над которой стоит непрекращающийся ни на минуту гам торгующихся голосов.

Трофим пробирался вслед за Мишкой в лабиринте, образуемом людьми и товарами, и прикидывал, каким образом он добудет мед. Вот он стоит, торговец этого лакомства, с огромной деревянной ложкой в руке, вокруг которой вьются сластены–осы. Рядом с ним кадушка.

— Кому мэду? — воспрошает он бесстрастным голосом. — Дюже гарный мэд. Ось подывытесь, сладкий та чистый, шо твоя слиза божа.

Что же будет делать Мишка? Может быть, он попросит у хозяина облизать половник?

— Чего толкаешься? — заорал в это время Мишка на проходящую мимо бабу с курицей под мышкой. — Из–за тебя булку уронил… А ты тоже, дед, хорош! — развернулся он тут же к торговцу медом, — расставил свои кадушки — пройти негде добрым людям. Хочешь, чтоб мильтона кликнул?

Старик озадачен. Ему совсем не хочется, чтобы звали милиционера. Он горячо оправдывается перед оборванцем, порывается к кадушке, чтобы достать из нее злополучную булку.

— Но–но! — еще выше поднимает голос Мишка. — Куда хватаешь немытой лапой? Я — сам… — и он запускает в кадушку свою, не сверкающую белизной руку с зажатой в ней еще одной булкой.

Ну и ну! У Трофима дух захватило от такой наглости приятеля. Обругал ни в чем не повинную женщину, пригрозил одновременно старому человеку, выкупал в его меду две булки и как ни в чем не бывало отправился дальше, на ходу слизывая с ладони медовые потеки. Вывалившись с толпой из «Эрзерума» на Торговую улицу, самодовольно рассмеялся.

— Ты кем хочешь быть, щипачом или домушником?

— А как это? — не понял Трофим, тоже облизывая слипшиеся от меда пальцы.

— Ну, щипач — это вор–карманник, как наш Чижик, к примеру, а домушник — мастер по квартирам.

— Не хочу ни щипачем, ни домушником.

— А кем же ты хочешь?

— Летчиком.

— Можно и налетчиком, — осклабился Мишка. — А всего лучше — медвежатником.

— Я хочу летать на аэроплане, — повторил Трофим, хмуря брови.

— Ну и хоти себе на здоровье, — согласился Мишка. — Я тоже, может быть, хочу — комиссаром. Чтоб шинель с буденовкой и маузер сбоку. Да только кому я такой нужен… беспризорщина?..

Мишка выхватил из–под отрепьев ремешок, сложил вдвое. Опустившись на четвереньки, свернул его на земле кольцами:

— Попадай в петлю.

Трофим ткнул пальцем в центр круга в полной уверенности, что попал куда следует. Не тут–то было. Мишка потянул за конец ремешка, и он змеей вывернулся у него из–под пальца.

— Ловко… — перевел Трофим изумленный взгляд с пальца на сияющее довольной улыбкой лицо приятеля.

— Вот таким макаром, — сказал тот, водворяя ремешок на прежнее место под своим архалуком. — Верный заработок и без уголовщины притом. А сейчас айда к маклакам, а то на тебя, пижона, нашему фартовому брату глядеть тошно.

Трофим не стал уточнять, кто такие маклаки и чем они занимаются, а молча последовал за своим вожатым, который, свернув за «Эрзерумом» в какой–то переулочек, вскоре привел его к выстроившимся в ряд на окраине базарной площади дощатым ларькам. Между ними на протянутых веревках висели видавшие лучшие времена носильные вещи: пиджаки, сюртуки, плащи и даже фрак, лениво шевелящий на ветру съеденными молью фалдами.

— Граждане клиенты! — из перекошенной двери одного из ларьков высунулся горбатый, приличных размеров старческий нос. — Что же вы проходите мимо своего счастья? Если вам нужно–таки прилично одеться, то милости просим в наш мага́зин.

Клиенты не заставили себя долго уговаривать.

— Нам, дед, нужно поменять барахло, — сразу приступил к делу Мишка, едва переступив порог сработанного на живую нитку из необтесанных горбылей «мага́зина».

— Вы–таки пришли вовремя, граждане–товарищи, — потер большие моклакастые руки его владелец, старый седой еврей в длинном лапсердаке, окинув молниеносным взглядом водянистых, близкопосаженных к носу глаз босоногого клиента. — Вам, молодой человек, подойдет вот этот шевиотовый костюм. Если бы вы знали, кто поручил мне его продать, ого!.. — Продавец закрыл на секунду глаза и огладил закрученную штопором изжелта–серую бороду. — Там такой начальник, такой начальник, даже подумать страшно! Он надевает костюм раз, надевает еще раз, и что же вы из–под себя думаете? — несет его ко мне и покупает себе новый. Hy–кa, примерьте, как на вашу фигуру, ваше подобострастие.