— Ага, у Сона.

— Нравится тебе в городе?

— Очень нравится.

— А мэни не дюже... — вздохнул дядька Митро. — Тиснота, як в той кошаре або на тырле [36]. Шагу не сробышь, щоб не наступить кому на черевик. И смрад — дышать нечем. Сбегу я, мабуть, друже мий, витцеля знов в степь. Вчера приезжав до мэнэ Вукол Емельяныч, просыв вернуться в отару... Ну, пидемо, княже, посидим трохи, расскажешь, як тэбэ живется в Моздоку.

Встречал Кирова на владикавказском перроне Маркус, худощавый интеллигент с высоким лбом и грустными, застенчивыми глазами.

— Какие новости, Яков Львович? — спросил приезжий, обменявшись со своим шурином крепким рукопожатием.

— Вот первая, Сергей Миронович, — Маркус достал из кармана пальто газету «Вперед», издаваемую Терским войсковым правительством.

Киров взял газету, пробежал глазами отмеченный карандашом абзац. «К тебе, казачество, обращаются теперь с последней надеждой взоры страдающей Родины, — не говорила, а прямо–таки рыдала газета. — Скорей организуй свою мощь! Организуй вокруг себя все оставшееся здоровым в России и выступай против темных сил!».

— Знакомый стиль, — ухмыльнулся Киров. — Я карауловскую патетику среди тысячи других голосов различу. Ну и что этот терский государь уже успел предпринять против, как он выражается, «темных сил», то бишь против народа?

— Во-первых, 27 октября созвал «конвент», на котором было решено не признавать Советскую власть; во-вторых, сговаривается с «Союзом горцев» о совместной борьбе против Советской власти; в-третьих, прилагает все усилия и средства для провозглашения автономии Терского, с позволения сказать, государства; в-четвертых, мобилизует и укомплектовывает в срочном порядке казачьи сотни.

— Ну, подобные действия Караулова не такая уж и новость, — заметил Киров, доставая папиросу и закуривая. — Было бы наивно ожидать от махрового монархиста радости по поводу свершившейся революции. А как встретили ее наши партийные союзники-эсеры?

— На редкость недоброжелательно. Они заявили, что не могут «быть в руководящем органе такого Совета, где проходит линия, против которой они категорически протестуют», и отозвали своих депутатов из городского Совета.

— И это не ахти какая новость, — глубоко затянулся дымом Киров. — Истинно сказано: «Черного кобеля не отмоешь добела». Ну что ж, ушли и черт с ними, — он смял окурок, бросил в урну. — Необходимо сегодня же собрать расширенное заседание Совета. Желательно в театре — там больше места. Я расскажу трудящимся о совершившейся в Петрограде великой революции и о втором съезде Советов, на котором мне посчастливилось побывать. Пойдем, Яша, не будем терять понапрасну времени, дабы реакция не опередила нас.

Киров шел как всегда без лишней торопливости, но энергично и твердо, при этом полы его застегнутого на одну лишь верхнюю пуговицу пальто вскидывались при каждом шаге, словно птичьи крылья. Он уже встал на подножку ожидавшего их фаэтона, когда с другого конца привокзальной площади донеслись возмущенные, крики и тотчас на нее выкатился огромный клубок дерущихся людей.

— Опять, должно, казаки с ингушами схватились, — поморщился Маркус. — Что ни день, то драка.

Киров сошел с подножки. Сунув руки в карманы своего разлетающегося в стороны пальто, стремительно направился к разгорающемуся с каждой секундой побоищу.

— Я тебе покажу «гяура», басурманская твоя рожа! — хрипел в центре свалки чей–то яростный голос. — Нажрешься ты у мене земли по самые бельмы.

— Сын собаки! Падхади — твоя голова долой будет! — отвечал ему другой, такой же яростный голос, но повыше тоном.

— Аааа... так вашу! — над головами дерущихся взметнулся кинжал, и от его удара пошатнулся и схватился за свое плечо пожилой не то ингуш, не то чеченец.

— Уо, проклятый урус, дэлль мостаг [37]! — прорычал он сквозь оскаленные от ярости и боли зубы и перебросил собственный кинжал из правой руки в левую.

И вот перед этим разъяренным горцем остановился безоружный, с засунутыми в карманы руками Киров.

— Остановитесь! — крикнул он и вскинул руку над своей толовой. — Ведь вы же разумные существа — люди!

Раненый в бешенстве занес кинжал над его грудью:

— Убью! — выкатил он на непрошеного посредника бешеные глаза.

— Микирдац [38]! — крикнул Киров, не пытаясь даже прикрыться ладонью. Его властный голос произвел на дерущихся впечатление. На мгновение все уставились в миротворца налитыми кровью и яростью глазами.

— А хто ты такой? — тяжело дыша, проговорил дюжий казак в разорванном чекмене и с зажатым в руке кинжалом.

— Я — Киров!

Эти два слова произвели на окружающих еще большее впечатление.

— Киров? — вытаращил глаза казак.

— Кира? — округлил глаза и его противник-чеченец.

— Ну да, Киров, — повторил Киров и улыбнулся.

И сразу произошел перелом в настроении потерявших было человеческий облик людей. Они еще хмурились и недобро поглядывали друг на друга, сплевывая кровь и трогая синяки под глазами, но постепенно прояснялись лица, разглаживались на потных лбах складки.

— Из–за чего сыр-бор загорелся? — спросил Киров у горца с окровавленным плечом, которое он сжимал левой рукой с зажатым в ней кинжалом. — Что не поделили?

— Спроси вот тот, который на морда кров иест, зачем показал мине уха? — сверкнул глазами на своего противника чеченец.

— Какое еще ухо? — повернулся Киров к казаку в разорванном чекмене.

Тот с виноватой усмешкой покривил разбитые губы, с лязгом забросил в ножны кинжал.

— Да ить я не всурьез, а так пошутковал чуток... показал ему свинячье ухо, а он сразу за кинжал, — стал оправдываться казак.

— Где же ты взял ухо? — поинтересовался Киров.

Казак снова ухмыльнулся, взял рукой полу своего чекменя, сжал ее таким образом, что она формой своей напомнила свиное ухо. Все вокруг прыснули от смеха, только раненый чеченец и его товарищи по-прежнему сохраняли сурово-презрительное выражение на своих горбоносых лицах.

— Ну, а ты сразу — за кинжал? — улыбнулся Киров чеченцу.

— Я не сразу за кинжал, — возразил пострадавший. — Я ему сказат, что он из Николаевской станица казак.

— А почему ты решил, что он из Николаевской?

— Не видишь, какой бешмет на нем худой и сапог сапсем рваный — тьфу!

Толпа одобрительно заржала, а казак снова побледнел от злости. Чеченец угадал: он действительно был жителем станицы, название которой стало нарицательным на Кавказе для всех бедно и неряшливо одетых казаков Терской области.

— Дурьи головы, — подвел итог разговору Киров, — мало вас стравливают всякие контрреволюционные элементы, так вы еще сами усиливаете между собой вражду!

— Он еще сказал, что скоро землю у меня отберет свою, — вставил казак. — Пущай спробует, я ему шустро глазья на макушку приложу.

— А много у тебя земли? — поинтересовался Киров.

— Да десятин семь наберется.

— А у тебя сколько десятин? — спросил Киров у чеченца.

— Вот сколько, — чеченец оттопырил три окровавленных пальца и затем тоже спрятал кинжал в ножны.

Киров обвел толпу насмешливым взглядом.

— Видите, товарищи, сколько земли у этих богачей. Прямо один из них Караулов, а другой — Джабагиев, — сказал он. — У князя Капланова сотни десятин плодороднейших земель в Чечне и у князя Туганова не меньше — в Осетии, у Кодера — в Кабарде, у Холода — на Ставропольщине. Они почему–то не грозятся отобрать землю друг у друга, а наоборот поддерживают один другого. А вот эти два голодраных помещика, у которых только и богатства, что кинжалы на поясах, решили отобрать друг у друга землю. Прямо по пословице: «Нищий у нищего палку отнял».

В это время со стороны Московской улицы показалась группа всадников. Впереди всех на караковом жеребце, красиво изогнувшись, скакал молодой стройный офицер. На рукаве у него краснела повязка с бантом.