— То есть? — насторожился Бичерахов.

— Среди личного состава соединения много настроенных пробольшевистски элементов. Вспомните митинг на подступах к Петрограду и отказ горцев выполнить приказ командования. Генерал Половцев довольно красноречиво описал мне эту возмутительную сцену.

— Но, господин атаман, корпус отказался выступить против законного правительства, — возразил Бичерахов.

— Армия не должна заниматься демагогией, она должна выполнять приказы не рассуждая. Вчера она отказалась воевать против немцев, сегодня — против, как вы изволили выразиться, законного правительства, а завтра — откажется выступить против большевиков, которые активизируются и наглеют с каждым днем. Вы, наверное, уже, знаете из печати, что так называемый владикавказский Совдеп, — тут атаман скривился, словно глотнул самогон, — на днях стал полностью большевистским. Вы слыхали о Кирове?

— Да, наслышан. Он был организатором «мусульманской делегации», отговорившей туземный корпус выступить на Петроград.

— «Наш пострел везде поспел», — зло рассмеялся атаман и даже со стула встал. — Мало он нам здесь попортил крови, так еще и там удосужился. Вы с ним не знакомы лично?

— Не имел чести.

— Обаятельнейшая личность. Дьявольски умен и образован. Замечательный собеседник. Поспорить с ним — одно удовольствие. Но — враг. Сильный, с железной логикой и мертвой хваткой. И компания у него подобралась все один к одному молодцы. Взять хотя бы Орахелашвили: убежден в марксистском учении, как мусульманин в Коране. Остроумен, как Эзоп. Черти принесли его к нам из Грузии, как будто у нас и без него мало революционеров. Или поручик Мамсуров. Жаль, что большевик, а то б я его своим помощником сделал. О Буачидзе и говорить нечего: непревзойденный оратор и любимец толпы. Недаром он вместе с Лениным приехал из Германии в Россию в опломбированном вагоне.

— И вы верите в эту чушь, Михаил Александрович? — усмехнулся Бичерахов.

— А почему бы не верить? — вывернул глаза шагающий по комнате атаман и тут же их лукаво прищурил. — Для пользы дела. А вы что, располагаете более точными сведениями?

— Я служил в армии Корнилова и потому знаю подоплеку этой инсинуации, — ответил Бичерахов. — Сфабриковал «дело» Ленина генерал Деникин, возглавлявший при штабе верховного контрразведку. Он подговорил какого–то прапорщика, вернувшегося из немецкого плена, «признаться» в том, что он якобы был завербован германской разведкой за пятьдесят тысяч марок и направлен в Россию для подрывной деятельности. Перед отправкой ему «сообщили» под большим секретом фамилии большевистских лидеров, ставших якобы, как и он, за деньги германскими шпионами.

— Позвольте, Георгий Сабанович, вы с таким жаром отстаиваете честь Ленина, что можно подумать, вы влюблены в него и его партию! — воскликнул Караулов и снова сел за стол.

— Большевиков я ненавижу, — поморщился Георгий Сабанович, — но я просто считаю своим долгом сообщить вам правду. И потом... вы сами только что нахваливали владикавказских большевиков, словно они ваши самые закадычные друзья.

— А вам палец в рот не клади, — расхохотался Караулов. — Я сам ужасный объективист и способен трезво оценить достойного противника. Ну, а теперь ближе к делу, господин разжалованный комиссар Временного правительства. Пожалуйста, не хмурьтесь, меня тоже не так давно лишили этого почетного звания. Вы куда намерены податься в настоящий момент, извините за прямоту?

Бичерахов не удивился вопросу, он ждал его.

— Думаю пойти на работу в железнодорожные мастерские, ведь я по профессии инженер, — ответил он безразличным тоном.

— Мне кажется, вы больше администратор и даже политик, чем инженер. Что если я вас назначу пока комиссаром в один из казачьих советов. Пока... — подчеркнул еще раз это слово Караулов.

У Бичерахова под френчем сильнее забилось сердце: прав оказался его адъютант, предполагая назначение на новую должность.

— Какой совет, господин атаман? — спросил, преодолевая волнение.

— Моздокский. Думаю, он вам будет больше всего по душе. Так сказать, родные пенаты, — улыбнулся Караулов. — Только давайте договоримся: никаких компромиссов с другими советами и комитетами, вся власть — в одни руки.

— Разве в совет назначают, а не выбирают?

— Э, не старайтесь казаться наивным. Выбирают как правило заранее назначенных. Итак, вы сегодня же отправляетесь в Моздок.

— Слушаюсь, господин атаман, — поднялся со стула Бичерахов.

— Главное внимание — формированию сотен, подбору преданных казачьему делу командных кадров. Запасайтесь оружием, используя любые источники. Одним словом, готовьтесь к серьезным боям, гражданин комиссар Казаче-крестьянского совета. В работе опирайтесь на полковника Рымаря и есаула Пятирублева: преданные казачьему делу люди, я их давно знаю. Ну, желаю успеха, — Караулов протянул руку.

Бичерахов с чувством пожал широкую ладонь.

— Разрешите вопрос, господин атаман? — он посмотрел в глаза своего патрона.

— Да, пожалуйста.

— Почему с вашей стороны такое ко мне доверие? Ведь вы меня мало знаете.

— Зато другие знают больше, — вновь улыбнулся атаман. — Мне вас рекомендовал Гойтинский, а я этого пройдоху хорошо знаю по Государственной думе. Беспринципный человек, но — голова.

— Да разве Гойтинский во Владикавказе? — удивился Бичерахов. — Как он здесь оказался?

— Так же, как и вы: в результате неудачи Корнилова под Петроградом. Сам Лавр Георгиевич, как вы знаете, после побега из–под ареста остановился на Дону, ну а Гойтинский решил на всякий случай забраться еще дальше.

— А почему не в Петроград, поближе к Временному правительству?

— Во-первых, он опасается Керенского за свое к нему двусмысленное отношение, а во-вторых, в Петрограде последнее время сильно попахивает порохом. Временное правительство само переживает небывалый кризис. Боюсь, что оно плохо кончит, если события будут развиваться в столь нежелательном для него направлении. Кстати, когда вы последний раз видели Бьюкеннена?

— В августе.

— Весьма полезное знакомство. Я уверен, что наши союзники далеко еще не сыграли свою роль в международном спектакле, называемом «Спасение России». Последний акт еще не наступил, в котором мы будем им долго и горячо аплодировать.

«Здоров, как мастодонт, и мудр, как змий», — думал Бичерахов об атамане, выходя из его резиденции на проспект, где в древесной тени бульвара ждал его Микал.

— Мастерские отменяются, — сказал он ему весело.

— Слава всевышнему! — обрадовался Микал. — Мы остаемся в корпусе.

— Нет, мой друг, мы отправляемся в Моздок. Отныне вы будете личным секретарем комиссара моздокского Казаче-крестьянского совета. — Бичерахов окинул торжествующим взглядом небо, на синем фоне которого белели вершины гор, остановил его на великане Казбеке в заломленной на бок папахе-облаке и сам вдруг сдвинул набекрень свою офицерскую фуражку: ему по душе пришелся этот символ могущества и независимости.

Степан вошел в зал ожидания, скользнул взглядом по заполненным пассажирами диванам — Мироныча нигде не видно. Не приехал, значит. Задержался в Смольном или в доме Сергиевского братства на Фурштадтской улице, в котором временно расположился ЦК большевистской партии. Очень остался доволен Мироныч действиями «мусульманской» делегации. «Рабочие Петрограда никогда не забудут оказанной вами помощи» — сказал он взволнованно и прижался лицом к обожженному лицу Степана. Теперь можно возвращаться домой. Оружие и боеприпасы погружены в вагон. Осталось только последний прицепить к попутному составу. Степан присел на диван рядом с какой–то барыней, держащей на коленях клетку с попугаем, напоминающим своим зеленым оперением кавказского щура, что живет в норах по обрывистым берегам Терека. Только у щура клюв тонкий и прямой, а у попугая — толстый и крючком, как у деда Фидарова. И важный он, как хуторской долгожитель: сидит неподвижно на палке, как дед на кошме, и ни на кого не обращает внимания.