В комнату кто–то вошел. Степан заглянул в зеркало и тотчас подхватился с койки, словно его уколол тот самый кинжал, про который он только что мысленно пел: перед ним стоял улыбающийся Киров. Вместе с ним вошел хозяин «кубрика» Малюгин.

— Клянусь Казбеком, на вершину которого я все–таки взобрался, мои глаза снова видят этого белорусского каторжника! — воскликнул на кавказский манер Киров и притиснул к груди Степана, не успевшего смахнуть полотенцем с щеки мыльную пену.

— Садитесь, товарищи, — Степан схватил на койке пиджак, освобождая гостю место.

— Некогда рассиживаться, Степан Андреич, — перестал улыбаться Киров. — Я только что из Москвы. И, как говорится, попал с корабля на бал. Нужно срочно составить мусульманскую делегацию.

— Какую, какую? — изумился Степан.

— Вопросы потом. Как тебе известно, на Петроград двинулись корниловские войска. Центральный Комитет нашей партии принимает экстренные меры для ликвидации мятежа. Мне поручено Дзержинским составить так называемую «мусульманскую» делегацию и направить ее в «дикую дивизию», которая уже расположилась на подступах к столице. Первый попавшийся мне на глаза мусульманин — это ты. Не перебивай, слушай: дорог каждый час, каждая минута. Вот товарищ Малюгин, — повернулся Киров к матросу, — говорит, что знает на Сестрорецком заводе слесаря Вано Грипандашвили. Он, правда, беспартийный, но вполне сознательный рабочий...

— Какой же он мусульманин, если, судя по фамилии, он грузин? — удивился Степан, стерев наконец–то с лица мыло.

— У него на лбу не написано, — возразил Киров. — Главное, чтоб кавказское обличье и речь с акцентом. Хорошо бы, конечно, найти чеченца или осетина, да где ты их сейчас искать будешь.

— Я знаю одного осетина...

— Кто он? — обрадовался Киров.

— Прапорщик саперного батальона Такоев.

— Где его можно найти?

— В Павловских казармах, рядом с Зимним дворцом.

— Прекрасно! — Киров энергично потер руки, выхватил из кармана портсигар. — Значит так... Ты, Степан Андреич, давай в казармы к нашему земляку. Может быть там, кроме прапорщика, еще кого найдешь из кавказцев. Малюгин — на Сестрорецкий завод, а я — в редакцию мусульманской газеты. Надо повидаться с Ахметом Цаликовым. Он хоть ярый меньшевик и нас, большевиков, терпеть не может, но против Корнилова, пожалуй, пойдет даже вместе с нами. Хорошо бы, если б он возглавил делегацию. Одним словом, к вечеру чтобы делегация была в полном составе, иначе я вас самих обращу в мусульманскую веру, — усмехнулся он, пыхнув в потолок табачным дымом.

В то время, как петроградские большевики в спешном порядке составляли «мусульманскую» и другие делегации к казакам-горцам «дикой дивизии», положение в столице, да и во всей стране осложнялось с каждым днем и часом. Старая Россия рушилась на глазах, как рушится прогнившая, хворостяная запруда под напором паводковых вод. Временное правительство, находящееся подобно зерну между жерновами мельницы, с одной стороны — демократических, с другой стороны — реакционных партий, ничего не могло противопоставить надвигающейся катастрофе. И даже когда оно пыталось предпринять какие–нибудь меры по наведению в государстве порядка, то они, эти меры, неизменно сводились к тому, чтобы силами казачьих сотен подавить стачки рабочих в городах и бунты в деревнях, где уставшие ждать земли крестьяне жгли помещичьи усадьбы и убивали их хозяев. Смута и неразбериха усиливалась повсеместно. С фронта тысячами дезертировали солдаты. На окраинах российского государства разгоралось националистическое движение. Польша, Белоруссия, Украина требовали у Временного правительства автономии и игнорировали его распоряжения. Финляндия настаивала на выводе с ее территории русских войск и отказывалась брать у Временного правительства деньги, а Украина приступила к формированию собственной армии, надеясь расширить свои границы вплоть до Уральского хребта, и поговаривала о заключении с Германией сепаратного мира. Особенно вызывающе вело себя казачество. Донецкая область возомнила себя чем–то вроде казачьей республики, а Кубань пошла еще дальше, нарекшись «независимым казачьим государством». В такой критической обстановке Временное правительство, не пользующееся доверием народных масс и их поддержкой, неминуемо приближалось к своему краху, как то самое зерно, попавшее между жерновами. Верховный главнокомандующий генерал Корнилов, беседуя с членом Государственной думы Львовым, не двусмысленно заявил, что он лично не видит другого выхода, как передача ему «всей военной и гражданской власти». Осуществляя свой мятежный замысел, он назначил генерала Крымова главнокомандующим петроградском отдельной армией, и поставил перед ним боевую задачу: занять Петроград, обезоружить гарнизон и рабочих, взять под охрану все тюрьмы и вокзалы. «Против неповинующихся лиц, гражданских или военных, должно быть употреблено оружие без всяких колебаний или предупреждений», — так напутствовал на ратные подвиги российский Бонапарт своего Мюрата. Над революцией нависла смертельная опасность.

В эти суровые, холодные и голодные дни, когда свинцовые тучи, несущиеся над Петроградом, как бы подчеркивали своим угрюмым видом настроение его жителей, в актовом зале Смольного института по инициативе большевиков было созвано экстренное объединенное заседание петроградского совета профсоюзов и Центрального совета фабрично-заводских комитетов, на котором была принята резолюция с требованием решительной борьбы с контрреволюцией. В ней так же предлагалось установить контроль над деятельностью военных властей и создать рабочую милицию для защиты Петрограда.

Один из отрядов такой милиции расположился у Московских триумфальных ворот, к которым и подкатил грузовик с делегацией, возглавляемой Ахметом Цаликовым. Как и предполагал Мироныч, он согласился съездить в «Дикую дивизию».

— Стой! — на дорогу вышел рабочий, перехлестнутый крест-накрест пулеметными лентами, и поднял руку.

Грузовик тормознул, из него выглянул глава делегации:

— Что надо, земляк?

— Куда направляетесь?

Цаликов назвал железнодорожную станцию.

— Там же корниловцы, — удивился рабочий.

— А нам как раз и нужно к ним.

— Так-так... — рабочий с подозрительностью оглядел сидящих в кузове. — Тоже, стал быть, с офицером, — усмехнулся он зло, остановившись взглядом на прапорщике из саперного батальона, — На подмогу спешите к «диким»? Революцию, значит, помогать душить? Эй, Авдеенко! — обернулся он к своим вооруженным винтовками товарищам, сидящим под колоннами исторических ворот, — иди–ка сюда с хлопцами, арестуй перебежчиков.

— Да вы что, гражданин! — выкатил глаза Цаликов. — Какие же мы перебежчики? Мы — рабочая делегация, направленная петроградским Советом в расположение 3-го казачьего корпуса провести разъяснительную работу среди горцев.

— Ловко брешет, — подмигнул задержавший автомашину рабочий своим подошедшим соратникам. — Так мы вам и поверили. Гляди–ка, подобрались агитаторы один к одному: все горбоносые и чернобровые, такие же, как те.

— Какие еще «те»? — начал сердиться Цаликов.

— А вот сейчас увидите, — пообещал старший милицейской заставы. — Ну–ка слазьте, граждане делегатеры, с машины да пошустрей, — стукнул он ладонью по кузову.

Напрасно Цаликов пытался доказать начальнику заставы, что они не те, за кого он их принял. Напрасно совал ему под нос выскочивший из кузова Степан подписанный самим Дзержинским мандат.

— Не шебуршись, — отмахнулся от мандата бдительный часовой и направился к ближнему дому, кивком головы предложив задержанным следовать за ним.

Делать нечего, делегаты, проклиная чрезмерную бдительность начальника милицейской заставы, побрели в дежурку с красным флажком над дверью. В ней, овеваемые клубами табачного дыма, сидели кто на чем человек десять военных в длинных серых черкесках и мохнатых шапках. Среди них один, особенно суховатый и стройный, с переломленной бровью на чернобородом бледном лице, бросился Степану в глаза. Что–то уж больно знакомая физиономия у этого сотника. Темболат! Да неужели это он, его друг и учитель, собрат по партии и тюремным нарам!