— Не торопитесь, мой друг. Между нами говоря, ваш приезд туда ничего уже не изменит в надвигающихся событиях. Вы ничего не заметили в городе?

— Приподнятый дух у военной братии, как бывает перед генеральным наступлением? — ответил в форме вопроса Бичерахов.

— Вот-вот! — воскликнул, словно обрадовался, первый помощник фронтового комиссара. — Именно, наступление! Оно уже началось. Только что пришла телеграмма от Станкевича: из Пскова двинулся в неизвестном направлении 3-й казачий корпус. Думаете, действительно направление неизвестно? Как бы не так-с. — Гойтинский понизил свой и без того глухой голос до шепота. — Корпус двинулся на Петроград, понятно? И не сегодня-завтра Корнилов направит туда же главные силы. Для государственного переворота-с...

— Позвольте, — нахмурился Бичерахов, — вы так спокойно об этом говорите, словно вам безразлична судьба правительства.

— Хе-хе-хе! — затряс бородой Гойтинский. — Нельзя же в самом деле серьезно говорить о правительстве этого опереточного кривляки. Керенского вот-вот прихлопнут большевики. Так пусть его прихлопнет Корнилов, а заодно с ним и большевиков. Одним выстрелом — двух зайцев!

— Но ведь это измена, — возразил Бичерахов.

У Гойтинского в глазах сверкнули хищные огоньки, хотя губы его по-прежнему растягивала ласковая улыбка.

— А альянс с английскими посланниками это, по-вашему, от избытка патриотического чувства? Вы же умный человек, Георгий Сабанович... Вы давно не были на Кавказе? — переменил разговор Гойтинский.

— С начала войны.

— А я вообще никогда не бывал там. Говорят, весьма гостеприимный край. Кстати, как поживает атаман Терского войска Караулов?

— Я его также давно не видел.

— Славный человек. Знаю его по Государственной думе... Но мы несколько отклонились... Вступив в должность, постарайтесь не мешать командованию в ратных делах. Да не забудьте связаться с местным Советом: в нем большинство наших людей. Клембовского, командующего Северным фронтом, берите за жабры смело, он колеблется, но в конечном счете наш мужик. А вот с Бонч-Бруевичем обойдитесь поделикатнее: у него брат — красный, да и сам он сиреневого цвета, в любой момент может переметнуться к большевикам. На вокзал вас отвезет наш шофер. «Фиат» стоит у левого крыла здания.

— Мне можно идти? — поднялся Бичерахов.

— Да, пожалуйста, — встал из–за стола Гойтинский и проводил своего гостя до двери.

Бичерахов вышел из кабинета, покачал головой: «На одних подметках семерым господам служит», — подумал он о первом помощнике фронтового комиссара, направляясь к лестнице.

«Фиата» у подъезда не оказалось. Бичерахов закурил папиросу и в ожидании автомобиля стал прохаживаться под сенью растущих перед дворцом берез. На душе было пакостно. Гойтинский не зря намекает на его связь с английским послом. Пусть не все, но кое–что этому вертлявому проныре известно: не об одних лишь туманах и закупленных автомобилях говорили в Лондоне осенью 1916 года представители союзнических держав. Немалое место в их беседе занимал вопрос об отделении Северного Кавказа от России и образовании самостоятельного Терского казачьего государства, президентом которого мог стать человек, пользующийся поддержкой правительства Великобритании и разделяющий его точку зрения на этот вопрос. Предстоящая служба при штабе Северного фронта тоже не вызывала радужного настроения. Во-первых, налицо прямая измена пусть неуважаемому, но все же правительству, во-вторых, неизвестно как поведет себя Корнилов, захватив государственную власть. А вдруг он восстановит монархию, против которой меньшевик Бичерахов боролся в свое время? И все же прав Гойтинский: лучше военная диктатура и даже самодержавие, чем власть большевиков.

Внезапно ход его мыслей прервал цокот копыт. Бичерахов оглянулся и увидел подскакавшего к ставке всадника-горца. Вздыбив коня, он лихо соскочил с него, и в глаза прогуливающемуся полковнику сверкнуло солнце, отраженное полным бантом Георгиевских крестов и медалей, висящих на газырях его черкески. Привязав коня к березе, георгиевский кавалер подхватил левой рукой богато украшенную серебром шашку и легко взбежал по ступеням подъезда. В это время из дверей выходил генерал. Увидев перед собой полного георгиевского кавалера, он первым отдал ему честь.

— Каков, а? — выразил он свой восторг вслух, обращаясь к Бичерахову.

— Геройский хорунжий, ваше превосходительство, — подтвердил тот.

— Вот именно — геройский. Орел! — поднял палец кверху его превосходительство и грузно плюхнулся на сидение своего лимузина.

Генерал уехал, а Бичерахов вновь заходил по дорожке от березы к березе.

— Анцад арлауу, халер да фахасса! [28] — раздалась у него за спиной осетинская речь, и, обернувшись, Бичерахов снова увидел героя-хорунжего. Он стоял возле своего коня и подтягивал седельную подпругу,

— Да бон хорж [29], — сказал Бичерахов, подходя к нему и протягивая руку.

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие... — вскинул ладонь к папахе георгиевский кавалер, но тут же поняв, что перед ним стоит осетин, улыбнулся и пожал руку. — Салам [30].

— С Терека родом?

— С Терека, — подтвердил хорунжий. — Из Моздокского отдела.

— А из какой станицы?

— С хутора Джикаева. А вы?

— Из Новоосетинской станицы. Может, слыхали про Бичераховых?

— Как не слыхать. На скачках в Моздоке первые призы брали. Клянусь моим попом, который чуть не утопил меня в купели, — вскричал казак обрадованно, — я узнал вас, ваше высокоблагородие! Вы Георг Бичерахов.

— А вы... — Бичерахов прищурил светло-карие глаза, стараясь по чертам лица определить род и фамилию случайно встреченного земляка. — Уж не Васо ли Хуриева старший сын?

— Нет, господин полковник, — рассмеялся казак, — я сын Тимоша Хестанова. А зовут меня Микал.

— Кстати, вы не хотели бы, Микал, стать моим адъютантом?

— Это не от меня зависит, ваше высокоблагородие. У меня ведь есть командир бригады.

— А кто у вас командир бригады?

— Генерал Мистулов.

— Эльмурза! Отцы небесные! — Бичерахов шутливо воздел руки к небу, — И где же находится ваша бригада?

— На станции. Грузится в эшелон.

— Куда же она направляется?

— Не могу знать, ваше высокоблагородие.

— Я бы хотел встретиться с вашим генералом. Проводите меня к нему.

Микал растерянно перевел взгляд с полковника на коня и обратно.

— У меня только один конь, — сказал он с притворным вздохом.

— А мы прогуляемся пешком, тут не очень далеко. Кстати, по дороге — расскажете, за какие подвиги удостоились таких высоких наград.

— Хорж, — кивнул папахой Микал и, взяв в руку повод уздечки, пошел рядом с полковником.

Степан брился, сидя на койке в «кубрике» — классной комнате, превращенной революционной братвой в общежитие. Хороший этот парень Малюгин. Энергичный. Находчивый. За несколько дней, проведенных в его обществе, Степан успел побывать с ним чуть ли не во всех районах столицы. Объездил все заводы и склады, даже в Кронвернском арсенале побывал, что находится рядом с Петропавловской крепостью. Кое–что достал. Будет теперь чем вооружить моздокскую Красную гвардию. Осталось только разжиться товарным вагоном для груза и можно отправляться восвояси. При мысли о доме у Степана дрогнула рука и он чуть было не порезался. Вместо своих глаз увидел в осколке зеркала глаза жены, большие, печальные. Зря он ее обидел...

— пришли ему на ум слова шуточной осетинской песни, которые пропела Сона в ту ужасную ночь, когда, спасаясь от похитителей, угодила в кадушку, с брагой и допьяна надышалась алкогольными парами. Права оказалась его суженая: не нажил с тех пор Степан Журко ни палат каменных, ни нарядов парчовых. «Одежи, что на коже», — про него, наверное, поговорка сложена. Он усмехнулся: а разве это не богатство — сто штук винтовок и несколько ящиков патронов и гранат?