— Осетин моего кровника в свой сакля прятал — теперь он тоже мой кровник.

— Да не он ить? — продолжал дурачиться Кондрат.

— Конечно, не он, — согласился чеченец. — Тот осетин давно уже помирал. И сын его помирал. И внук помирал.

— Ого! — не удержался от возгласа Кондрат. — Неужто ты их всех кончал?

— Э... не то говоришь, — поморщился чеченец. — Как я мог их кончать, если меня тогда совсем на свете не был.

— Ничего не понимаю...

— А чего тут понимать, это было так давно, что и мой отец не помнит. Ему его отец говорил, как его отца стрелял мальчишка из чужого рода, будь он проклят. С тех пор позор лежит на наш род, — скроготнул зубами рассказчик и замолчал.

— Да при чем тут осетины? — не унимался Кондрат, крайне заинтересованный рассказом соседа по камере о кровной мести.

— Ты совсем мальчик, да? — взмахнул руками чеченец и сплюнул. — Убийцу отца моего деда спрятали у себя осетины, и смерть нашего предка осталась неотмщенной. Его кровь, как камень на мой шея. Отец умирал — говорил: «Найди любой мужчина из рода Яндиева, убей кинжалом». А где я его найду?

И тут раздался зазвеневший от напряжения голос Данела:

— Если ты Буцусов, то мужчина, которого ты ищешь, перед тобой: я — Андиев, продолживший род Дзаха Яндиева, отомстившего отцу твоего деда Ушурме Буцусову за смерть своего отца Элсана Яндиева.

Все находившиеся в арестантской снова повернулись на этот торжественно прозвучавший голос: такое не часто увидишь, чтобы встретились кровники спустя сто, а может, и больше лет со дня совершенного убийства.

— Баркалла, алла [16]! —вскричал обрадованно чеченец, вскакивая на ноги с такой стремительностью, словно под ним воспламенились половые доски. — Ты услыхал мой молитва, — и он снова перешел на родной язык, взглядывая при этом на Данела чуть ли не с любовью и нежностью. Так смотрит чабан на ягненка, из которого решил приготовить похлебку, — Как жалко — кинжала нету, отобрал проклятый урус, — вздохнул он, возвращаясь к русскому языку, и всверлился взглядом острых горячих глаз в глаза своего так счастливо найденного кровника. — Скажи свой имя, чтоб я мог назвать его мой предок, когда буду на его могила говорить про твой смерть.

— Меня зовут Данел. Мой предок был беком, — гордо ответил осетин, заложив руку за наборный пояс с потрескавшейся от старости кожей и зелеными от плесени бляхами. — Ему тоже будет приятно услышать твое имя.

— Сипсо мой имя, — сказал чеченец и, еще раз окинув врага внимательным взглядом, чтобы не забыть ни одной его черты, отвернулся к стене и уже больше не оборачивался.

В сарай вошел милиционер. На нем та же самая полицейская форма, что была и при царе, только без кокарды на фуражке.

— Вот ты, — ткнул он в Кондрата пальцем и затем провел им по своим желтым, как подопревшая солома, усам, — иди в дежурку к начальнику милиции. Он тебе счас покажет, как учинять драки в общественных местах.

Кондрат усмехнулся, прежде чем выйти из сарая, положил Данелу на плечо руку, сказал вполголоса:

— Зачем признавался? Аль у тебя своих врагов мало? Ну ладно, не петушись, сказано — горец. Дурака свалял, так теперь уж помалкивай и слушай, что умные люди гутарят. Ежели меня счас отпустят из тюгулевки, то я со своим парнишком буду ждать тебя возле крепости, понял? Прямо туда и подавайся. Дюже я по тебе соскучился, брат Данила. Поедем ко мне в Стодеревскую в гости. Ты один, ай с кем ишо?

— Вот с ним, — показал Данел на Чора, — родственник мой. А еще сын есть.

— Должно, тот самый, что с моим Трофимкой крестился?

— Ага, он самый, да сохранит его на ярмарке святой Георгий — один там остался. Боюсь заблудится, пока мы здесь сидим, будь проклята эта милиция-полиция, за что посадили хороших людей?

Глава четвертая

Боясь быть раздавленным в разгоревшемся вокруг цирка побоище, Казбек забрался под чью–то телегу и сидел под нею до тех пор, пока вызванная на ярмарку вслед за пожарниками местная команда казаков-пластунов не угомонила разбушевавшиеся страсти. Когда последний драчун был эвакуирован в сарай-участок и ярмарочная площадь вновь огласилась вытьем резиновых чертиков и шарманок, Казбек вылез из–под спасительного укрытия и побежал к духану, где оставил деда Чора, обмывавшего с приятелями найденный пятак. Однако деда там не оказалось. «К арбе ушел», — решил Казбек и побежал разыскивать свою арбу. Но куда же она подевалась? Кругом десятки таких же арб — попробуй найди. Нет, лучше и не пробовать. Поесть бы сейчас. Всюду куда ни посмотри лежат кучи всякой вкусной пищи, а не возьмешь, потому что без денег брать чужое нельзя. Казбек подтянул спадающие штаны и побрел с ярмарки к городу: нужно найти сестру Сона с зятем Степаном, пока сияет в небе солнце. Отец с дедом Чора тоже к ним приедут, когда продадут пшеницу. Отец говорит, что Степан стал в городе большим начальником — комиссар называется. Может быть, он ему подарит настоящий револьвер, какой он видел на ярмарке в руках у милиционера. Размечтавшись о подарке, мальчик перешел вброд ручей, отделяющий ярмарочную площадь от города, и побрел по главной улице, лавируя между встречными горожанами.

Сзади зацокали копыта.

— Эй, берегись, худая жисть!

Казбек оглянулся: посредине улицы, шурша о камни мостовой резиновыми колесами, мчался блестящий черный фаэтон, запряженный парой серых лошадей. На передке одетый в кумачовую шелковую рубаху восседает лихой кучер, за его спиной полулежит на кожаном сидении, раскинув в стороны руки, седок в высокой кожаной шапке.

— Чабан гуляет! — услышал Казбек рядом с собой завистливый голос. — Должно, деньжищ у него пропасть.

И правда: сидит в фаэтоне чабан и не просто чабан, а дядька Митро — собственной персоной, как бы сказал Василь. А где же ярлыга? Выглядывает блестящей закорючкой из другого фаэтона. Ого! Да их, этих фаэтонов, штук пять! Несутся один за другим, и на каждом лежит что–либо из чабанских принадлежностей.

— Дядька Митро! — крикнул Казбек и побежал следом за фаэтонами.

Чабан оглянулся на звонкий мальчишеский голос, повел по толпе обывателей мутным взглядом и отрешенно махнул рукой.

— К Каспарке в «Сан-Рено» покатил! — решили в толпе.

Остановился Казбек возле кинотеатра, над входом в который была нарисована на бумажном листе красивая тетя с кинжалом в груди. С трудом отдышался после быстрого бега. Огляделся по сторонам: где же живет этот Каспарка, к которому умчался дядька Митро? К нему подошел мальчишка, лупоглазый, как рак, и длинный, как цапля, — на целую голову выше его самого. На нем белая рубашка, подпоясанная ремнем с блестящей пряжкой, и такая же белая фуражка с блестящим черным козырьком.

— Ты зачем взял гнездо от нашей курицы? — спросил он строго.

— Какое гнездо? — изумился Казбек.

— Вот это, — незнакомец схватил с его головы лапух и потряс им в воздухе.

— Отдай мой шапка! — крикнул Казбек, бросаясь к обидчику, но тот еще выше поднял шляпу и засмеялся от избытка игривого настроения.

— Поцелуй, тогда отдам, — протянул он под Казбеков нос ладонь.

Казбек плюнул в ладонь и в ту же секунду скорчился от боли — то незнакомец ухватил его за продетую в ухо серьгу:

— Я тебя научу хорошим манерам, дикарь.

— Пусти! — крикнул Казбек, перехватывая руку мучителя своими руками.

— Проси прощения, — приказал незнакомец.

— Пусти, Фараон, — произнес кто–то сбоку, и Казбек увидел еще одного мальчишку в донельзя рваной рубахе и таких же штанах. У него на голове копна черных, давно нечесаных волос, по бокам которой торчат в стороны большие уши. Он мал ростом и слаб телом, но в зрачках его по-кошачьи зеленых глаз светится неиссякаемая жизненная сила.

— Тебе–то что? — повернулся к нему названный Фараоном. — Иди своей дорогой, мазурик.

— Брось, тебе говорят, — строже прежнего произнес маленький оборвыш, и его тонко очерченные брови гневно сошлись к такому же тонкому носу.