— Эй, сторонись, народ, — дерьмо плывет! Давай дорогу, православный люд: разгорелась душа, простору просит! — мимо въезжающей в ярмарочную сутолоку осетинской арбы прошелся на заплетающихся ногах обнаженный до пояса мужчина, потрясая над головой какой–то рванью. — Налетай кто с деньгами! За полбутылки новый кустюм с собственного плеча! Эх, раздень голого, разуй босого...

— Чора, зачем он бешмет продает, если сам голый? — спросил Казбек у своего деда.

— Подрастешь чуть-чуть, узнаешь, — ответил Чора.

Наконец арба втиснулась между казачьими телегами. Отец подвесил к морде Красавца торбу с овсом и, развязав один из мешков с пшеницей, чтобы показать покупателям, какая она хорошая, обратился к Чора:

— Наш брат, пока я буду продавать зерно, поводи мальчишку по ярмарке, пусть поглядит.

— Хорошо, Данел, сделаем, как ты сказал, — кивнул Чора и, взяв Казбека за руку, повел по торговым рядам. У Казбека разбежались глаза, не зная на чем остановиться в первую очередь. Тут тебе и сверкающие бусы, и разноцветные ленты, и белоснежные кружева.

— Ну как, идет мне? — спрашивает у своих подруг юная моздокчанка, поворачиваясь перед зеркалом с накинутым на голову цветастым полушалком.

— Еще бы, — щурит плутоватые глаза пожилая торговка. — Крас-савица! Вот сняла платок — и уже не та. Бери, душа моя, не раздумывай — последний ведь.

Платок продан, и на его месте уже висит еще один «последний», точно такой же.

Ох, и жара сегодня! Словно весь божий мир превратился в адскую парилку, в которой банщик-черт поддает постоянно пару, черпая ковшом воду из Терека и плеская ее на раскаленные булыжники Кавказских гор.

— Дада, я пить хочу, — пожаловался Казбек, облизывая пересохшие губы.

— Я тоже не против бы выпить, — посочувствовал старик мальчику и вдруг стремительно опустился на корточки, словно сам был мальчиком. — Хвала всевышнему! — воскликнул он полушепотом, тревожно озираясь по сторонам и показывая малолетнему спутнику зажатый в кулаке большой орластый пятак. — Да стану я жертвой за того, кто его потерял.

— Дада, купи мне чертика, — попросил Казбек.

Чора выпрямился, с наслаждением втянул в себя пахнущий вином воздух, исходящий от близстоящего духана.

— Нельзя, зерно души моей, эти деньги отдавать черту, — вздохнул он, благочестиво сложив на груди руки, — Их надо отдать богу. Но где же подевался этот старый мошенник Мате? Целый час уже ищу, а он будто сквозь землю провалился, да простятся ему грехи его.

— Клянусь небом, я тоже давно тебя потерял, — послышался голос Мате Караева, и тощая фигура его с палкой в руке протиснулась между возами навстречу гуляющим землякам.

— А Бехо где? — спросил Чора.

— Там, — показал Мате палкой на духан. — И Михел там, и Яков Хабалонов. А это что у тебя такое? — ткнул он палкой в медный пятак.

— На земле нашел.

— Обмыть надо, — вздохнул Мате, — а то не будет с него проку.

— Надо, — согласился Чора. — Пойдем в духан.

Пока взрослые «обмывали» найденный пятак, Казбек ходил вокруг духана и изнывал от ожидания. И тут его внимание привлек громоподобный голос:

— Последний день! Уникальная цирковая программа с участием всемирно известных борцов «Железной маски» и «Свирепого зулуса».

Казбек оглянулся и увидел высокого мужчину в чудной, похожей на паровозную трубу шляпе, шагающего во главе необычной процессии, состоящей из полураздетых мужчин и женщин.

— Покорнейше просим, милостивые государи и государыни, продолжал кричать горластый мужчина, — посетить наше единственное в своем роде представление.

У Казбека сладко заныло сердце: цирк! С борцами и медведями! С порхающими, как мотыльки, наездницами на красивых белых лошадях! Он взглянул на своего деда: сидит под парусиновым навесом с кружкой в руке и что–то оживленно рассказывает раскрасневшимся от жары и смеха приятелям. «Не скоро уйдут отсюда», — решил Казбек, и в следующую минуту он уже вышагивал позади замыкающего цирковую труппу жонглера, манипулирующего на ходу пустыми бутылками. Унылое выражение на его испитом, морщинистом лице красноречиво свидетельствовало о том, что бутылки — это все, что осталось у него от прежних выступлений на арене жизни.

Вскоре Казбек остановился вместе с толпой перед огромным, увешанным яркими афишами балаганом, в котором скрылись артисты. У входа на невысоком помосте стоял толстый с круглой головой и бычьей шеей дядя, одетый, как и борцы, в короткие штанишки с узкими помочами на плечах, и подбрасывал в воздух двухпудовую гирю, принимая ее всякий раз на плечи, на грудь, а то и на голову.

— Какое трудолюбие! — воскликнула стоящая перед помостом пожилая женщина с зонтом над головой.

— Вы правы: удивительное твердолобие, — отозвался на ее восторженный возглас мужчина, и Казбек узнал в нем того самого офицера-доктора, что руководил на вокзале транспортировкой раненых.

— Ха-ха-ха! — расхохотался сипло другой мужчина, приземистый и круглый, как гиря, с которой упражнялся цирковой силач: — Остер ты на язык, Вольдемар Андрияныч, люблю таких.

От смеха у него выступил пот на лбу. Он достал из кармана носовой платок, вместе с ним вывалилась синяя бумажка. Казбек нагнулся, поднял с земли, — протянул смешливому владельцу.

— Потерял совсем, дядька, — улыбнулся приветливо.

Дядька скользнул по нему круглыми серыми глазами.

— Гляди–ка, — просипел он, обращаясь к офицеру-доктору. — Честный какой нашелся, Сопля Слюнтяевич. Другой бы на его месте с этим билетом уже в цирке сидел. — Он сунул в карман долгополого пиджака рыжеволосую ручищу, вынул из него монету, повертел ею у себя перед глазами, протянул было мальчишке, но передумал и снова опустил в карман.

— Что ж не отблагодарил за честность, Григорий Варламович? — усмехнулся офицер.

— Дюже жирно ему будет, — проворчал в ответ Григорий Варламович. — Он ведь, гривенник, на земле не валяется — его заработать нужно. Пацан–то, вишь, по ярмаркам бегает, а я в его годы не бегал, а кожи таскал за милую душу. Бывало, прешь ее, проклятую, задыхаешься от тяжести да смраду...

— Ну, и скупой же ты человек, Григорий Варламович, — заметил доктор.

— Ха... скупой, — осклабился Григорий Варламович. — А если б не было нас, скупых, как бы заметили вас, щедрых? То–то же. Пойдем, что ль, глядеть представление?

— Что, брат, отхватил на чай? — подмигнул Казбеку молодцеватый доктор и щелкнул его по лапуху твердым, как пятак, ногтем. — У купца Неведова не очень разживешься. Ну, а я и рад бы дать тебе на билет, да у самого нет ничего, кроме щелбанов, — продулся вчера в карты начисто. Хочешь еще один дам? — оттянул он средний палец большим — словно курок взвел у пистолета.

Но Казбек не захотел второго щелбанца. Почесывая под лапухом голову, он поспешил отойти от этого здорового дядьки на безопасное расстояние.

В балагане загремел духовой оркестр. На помост вышел длинный мужчина в шляпе-трубой и взмахнул руками.

— Почтейнейшая публика! — крикнул он, обворожительно улыбаясь и кланяясь, — Сейчас состоится гала-представление с участием всей труппы. Будут показаны неповторимые номера: хождение по канату, смертельный полет под куполом цирка, человек-вулкан или пожиратель огня! — тут он пустил в толпу изо рта струю пламени, от которого она охнула и качнулась назад. — Поспешите занять места согласно купленных билетов!

Так как у Казбека билета не было, он поспешил занять место не внутри балагана, куда хлынула «почтеннейшая публика», а с внешней его стороны, за круглой стеной, вокруг которой уже стояло, уткнувшись носами в дырявую от старости парусину, множество безденежных, но, пожалуй, самых ревностных почитателей циркового искусства. Ему повезло: он устроился по соседству с таким же босоногим зрителем, великодушно поделившимся с ним прорехой в парусине. И вовремя: между затылками зрителей, сидящих внутри балагана, появились под звуки вальса, стоя на крупах белых, как лебеди, лошадей, две наездницы в коротеньких кисейных юбочках. Они одновременно сделали сальто-мортале и послали зрителям по воздушному поцелую.