— Я этот полк знаю. Там много друзей твоего отца. И командир части Орлов, и замполит Бочаров, да и другие.

Юрий густо покраснел, встал и вытянулся по стойке «смирно».

— Товарищ генерал! Не подумайте, что я хочу туда поехать в надежде на помощь и послабления со стороны товарищей отца. Если у вас есть такие сомнения, то прошу направить меня в любую другую часть.

Кареев улыбнулся, подошел к Юрию, положил на плечо мясистую тяжелую руку.

— Знаю, знаю и ни одной секунды не сомневаюсь. Да и не такой человек полковник Орлов, чтобы ради памяти об Алексее потворствовать его сыну. У Орлова характер правильный. А ты, Юрий, не горячись. Выдержка во всем нужна. Я тебя пойму, Орлов поймет, но могут найтись и такие, что не поймут. Жизнь — сложная штука. В романах читаешь — и то не все гладко идет, а живая жизнь — не беллетристика.

Ну, это между прочим. Твое решение ехать в полк, как я уже сказал, одобряю. Отличный полк! Большая честь в нем служить. И сыну советовал, и тебе советую. Правда, Анну Ивановну жаль — одна останется… Что ж, участь солдатских матерей. Михаилу передай, что у нас все благополучно, мать здорова… Посмотришь, как он там с молодой женой… — в глазах генерала вдруг промелькнуло выражение не то боли, не то смущения. Но только на одно мгновение. С неожиданной для его крупного тела живостью он подошел к распластанной во всю ширину стены карте Советского Союза.

— А ехать тебе далеко. Полк у самой границы расквартирован. Вот здесь, — и Кареев провел рукой по карте. — Эх, сам бы поехал, если бы не эти бумаги, телефоны да сейфы, будь они неладны!..

И такая зависть прозвучала в словах Кареева, что Юрию стало даже совестно, что он молодой, здоровый и на все четыре стороны — только стремись вперед — лежит перед ним открытый путь.

Говоря молодому Верховцеву о том, что командир полка Орлов человек твердых правил, строгий и взыскательный, генерал не грешил против истины. Он не кривил душой, оценивая эти качества Орлова весьма положительно.

Но, когда за Юрием Верховцевым закрылась дверь, Кареев задумался. Своего сына он без колебаний и сомнений, несмотря на сопротивление его жены Нелли, послал в полк Орлова. За Михаила он не боялся. Пусть послужит в далеком гарнизоне под началом строгого и требовательного командира. Лучшей закалки и не надо для молодого офицера. Отцу легче решать такие вопросы. А Юрий без отца. Словно берешь на себя ответственность за его службу, жизнь…

И генерал сделал то, чего бы никогда не сделал для своего сына: написал Орлову частное письмо, в котором наряду с разными текущими делами упомянул и о предстоящем назначении в его полк лейтенанта Юрия Алексеевича Верховцева.

Кареев писал:

Кареев понимал, что сам факт такого письма может поставить Юрия в несколько привилегированное положение. Никакому другому командиру полка он не послал бы такого письма. А Орлову послал. Был убежден: Орлов все поймет правильно!

И на сердце как-то легче стало: хоть что-нибудь да сделал для сына Алексея Верховцева. И подумал: «Стареть ты стал, Степан. Дряблость в душе появилась, слезу пускаешь. Видно, пора и на покой!»

II

Степан Андреевич Кареев не ошибся. Полковник Орлов правильно понял мотивы, какими руководствовался генерал, посылая свое письмо. И письмо обрадовало Орлова. Во-первых, в том факте, что молодого Верховцева посылают в его полк, он увидел доверие со стороны Кареева. А Кареева он уважал: честный, принципиальный коммунист, знающий дело генерал. Во-вторых, Орлов был рад увидеть сына Верховцева: Алексея он любил, был его помощником и другом.

Сразу же позвонил Бочарову:

— Василий Васильевич! Зайди, дело есть.

Прочитав письмо, Бочаров задумался.

— Ты что, Василий? Недоволен?

— Дьявольская штука — время! Как сквозь пальцы бежит. Давно ли к нам в батальон прибыл майор Верховцев? Помнишь, стояли мы вечером возле его блиндажа и «сухарем» ругали?

— Было дело! Это ты тогда так его окрестил. Видишь, как обманчиво первое впечатление.

— А вот теперь приезжает в полк его сын. Офицер! Поневоле задумаешься.

Орлов проговорил невесело:

— И у меня дочь уже десятилетку окончила. Что же ты думаешь? В театральный институт решила поступать. Взбрела же в голову такая ересь! Я ей написал, чтобы ко мне приезжала. Пусть год здесь поживет, а там посмотрим… Не нравится мне эта филармония.

Бочаров рассмеялся:

— Отсталые у тебя взгляды, Петр! Может быть, у нее призвание?

— Какое призвание! — махнул рукой Орлов. — Наследственность. Мать артисткой была, вот и завихрение получилось. И бабка виновата: плохо смотрела. Я и ее на расправу выписал.

— Нет худа без добра: будешь по-семейному жить. А то все как фронтовик. Сколько лет Лене?

— Паспорт уже получила.

— Вот для молодого Верховцева и невеста. Чего лучше!

— Будь старое время, приказал бы. А теперь: «любовь», «чувства», «я сама», «я не хочу!..»

— Домострой типичный получается. К такому гвардии Тит Титычу попадись — воли не даст.

— А какую давать волю! — уже серьезно заговорил Орлов. — Вон у лейтенанта Кареева жена, известная тебе Нелли. Много ей воли дали, вот и вертится, как стрекоза. Генерал спрашивает в письме: «Как Михаил служит, как живет?» А что ответишь? Служит хорошо, а насчет личной жизни ничего утешительного сообщить не могу. Не такая жена у офицера должна быть! Если хочешь знать, так я твою Варвару Петровну идеалом офицерской жены считаю.

— О-го-го! — усмехнулся Бочаров. — Нашел идеал. Это со стороны мило: жена работает, общественница. А я прибежал сегодня домой голодный как волк, обеда нет, и Варвары нет. С утра до вечера в своей поликлинике торчит: то прием, то консилиум… Не жизнь, а существование.

— Вот где настоящий домострой, — засмеялся Орлов. — А еще политработник! — И уже серьезно: — Так куда Верховцева пошлем? У Щурова в роте взвод без командира.

— С этим Щуровым служить радости мало. Сам шаляй-валяй и своих командиров хорошему не научит. По его вине первый взвод и завалился.

— Что с Щуровым делать, и сам не знаю! Командир батальона предлагал в академию выпроводить на учебу.

Бочаров усмехнулся:

— На тебе, боже, что нам не гоже! Кое-где есть такая порочная практика. Вместо того чтобы никчемному офицеру честно, по-партийному сказать: «Подавай-ка, друг, рапорт об увольнении в запас да ищи себе, пока не поздно, работу по плечу», с ним возятся, как с писаной торбой, — то на курсы посылают, то усовершенствуют, то в академию… Так до отставки и обучают! Нет, пока я в полку, Щурову академии не видать. Учить надо людей способных, перспективных, а не таких оболтусов. Даром они народный хлеб едят!

III

Жизнь в далеком, у черта на куличках расположенном военном гарнизоне была малопривлекательна для Леонида Щурова. Все строже становились порядки, требовательней, придирчивей старшие командиры: расписания, планы, учения, инспекции, поверки… Тоска смертная! С завистью думал он о тех счастливчиках, что умудрились обосноваться в Москве, в Ленинграде или, на худой конец, в Киеве. Фланируют они теперь в кителях индивидуального пошива и хромовых щегольских сапожках по Невскому или Крещатику, шляются по театрам и ресторанам, не без успеха увиваются за выхоленными фифочками из институтов иностранных языков и субтильными воспитанницами хореографических училищ, а главное, прижились на теплых местечках, поближе к начальству. Не все такие пентюхи, как Мишка Кареев! Генеральский сынок, богатые возможности, а прозябает в полковой дыре, тащит пехотную лямку да еще делает вид, что рад и счастлив. Чудак!

В такой обстановке слух о предстоящем приезде дочери командира полка, естественно, не мог не заинтересовать Щурова. Пора подумать о женитьбе. А какие невесты в этом захолустье!