Варвара сидела в своем кабинете, маленькой комнатке, и скрупулезно проверяла разную отчетность. Заместитель директора Рогов, неприметный человек лет пятидесяти, слабый вследствие распространенного порока, тихонько приглаживал остатки бесцветных волос сбоку головы, начесывая их на лысину. Рогов сам не заметил, как быстро впал в зависимость от Варвары, несмотря на то что был старше ее по должности. Он смиренно ожидал, когда она кончит просматривать бумаги, как и всегда в такую пору, в конце рабочего дня. Варвара наконец закрыла папку и, покосившись на посапывающего малиновым носом Рогова, через плечо приказала повару Шустиковой:

— Сообрази.

Та знала, что ей следовало делать, и мигом принесла шипящую сковородку с жарким и вынула из шкафа бутылку водки. Рогов, с тактом покашляв и воздев глаза к потолку, с излишней почтительностью, как провинившийся подчиненный, произнес:

— За этот квартал тебе будут начислены в двойном размере премиальные.

Варвара сочла нужным умолчать, взяла свою тяжелую, с засаленными ручками сумку, и отправилась домой. По дороге она пошныряла по магазинам, потолклась в баре нового ресторана, не забыв несколько раз оглядеть свою модную прическу и новое темно-зеленое платье; ей понравилось, как оттопыривались все ее женские прелести, и мельком заметила взгляды мужчин, значение которых нетрудно было угадать. Выпив чашечку черного кофе, Варвара не заспешила домой — зашла еще в парикмахерскую и сделала маникюр.

— У вас, Варвара, и в лице, и в осанке есть что-то начальственное, — польстила ей мастер, желая подмаслиться, дабы поживиться хорошими продуктами, хотя находила, что в лице Варвары было больше базарного.

Выйдя оттуда, она повернула (будто машинально) к дому завуча Раисы Вильямовны Щуровой. «В конце концов, какой-то великий писатель сказал, что учиться никогда не поздно. Без диплома нынче — швах. Дорога открыта грамотным. Совсем не поздно мне поступить на заочное обучение. Хорошо бы в институт управления. В Москве есть такой. Кажется, там преподает сестра Щуровой?» С такой мыслью она и вошла. Та, облачившись в халат, убирала квартиру. Щурова не любила нахрапистых баб, но, сообразив, что через Варвару можно добывать копченую колбасу и мясо, смягчилась.

— Я ведь, Раиса Вильямовна, сама кончила десятилетку, — скромно проговорила Варвара, — и есть у меня желанье… попробовать поступить на заочное в институт. По годам я вроде подхожу. А у вас, я знаю, большого ума сестра. Не ошибаюсь, она в институте управления? Как раз мне подходит. А за мной, Раиса Вильямовна, сами понимаете, не пропадет…

— А экзамены вы выдержите?

— Так учтут, что с практикой иду туда. Кроме того, охлопочу в области характеристику. Пусть сестра только замолвит там, где и когда надо.

Раиса Вильямовна после порядочного молчания ответила:

— Постараюсь переговорить. Но только заранее я не обещаю…

— Вполне понимаю, Раиса Вильямовна, — поднялась Варвара.

«Да, я делаю нужный шаг», — сказала себе она, подходя к своему дому.

Прохор столярничал на кухне — работал стол. Дочь Наташа, тринадцати лет, худая и плоская девочка, тихонько сидела за уроками. «Вида у дочки нету. Придется прозябать. Больно тихая растет — вся в недотепу муженька. Ох, умаялась, уморилась». Варвара, тяжело отдуваясь, присела к столу. Хозяйски-придирчиво оглядела мужа. Ну да, затрапезный мужик, никаких запросов, однако она умолчала: на самом-то деле Прохор был не менее грамотный, чем она, — тоже закончил среднюю школу.

Прохор поглядел в светлые, скользящие глаза жены и продолжал молча и старательно фуганить доску. Давно уже он подпал под ее власть, исполняя все, чего хотела она. Часто у него возникало желание сказать ей тяжелое, крепкое слово, но у него на это не хватало не то что духа, а скорее мужской твердости, самостоятельности; удерживало его также и желание избежать скандалов, всегда угнетавших Прохора. Так постепенно, день за днем, особенно в этот последний год, он утратил остатки своей воли в домашней, семейной жизни. Присмотревшись к другим семьям, он обнаружил то же самое. Окончательно утих под властью жены его лучший товарищ Степан Машкин. К своему изумлению, Прохор обнаружил, что от того боевитого, несгибаемого, если он чего-то хотел добиться, Степана не осталось и следа. Теперь был добряк Степка, из которого можно было лепить все, что надо, как из рыхлого кома теста.

Увидев лицо жены, Прохор отложил фуганок, решив как следует, безо всякого спуску, поговорить наконец-то с ней; пусть она знает, что в семействе должен главенствовать мужчина, как это водилось всегда. Главное же, что он намеревался ей сказать и чему, как знал, противилась Варвара, — о своем желании иметь сына, пока еще не было поздно.

— Варя, мы с тобой не молоденькие, — начал было он решительным тоном, — и может случиться, что родишь не девчонку, а парня. Я, как ты знаешь, сильно хочу иметь сына! Я его, Варвара, давно хочу!

Глаза Варвары не изменили своего выражения, все такие же светлые, остановились на его лице.

— Умен! — иронически усмехнулась. — Пускай, мол, глупая баба копается в грязных пеленках.

— Вместе растить будем его, Варвара!

— Поздновато. И нужды у меня такой нету. Я что тебе говорила? Ты чего белье не постирал?

— Не мужское то дело.

— Нынче нет ни бабских, ни мужских работ — они общие. А мы, будет тебе известно, наравне.

— Хорошо, хорошо. Сейчас начну.

— В магазин ходил?

— Все как ты сказала.

— Купил жиру?

— Не было.

— На горке почти каждый день дают, — сказала строго Варвара. — Мог бы сходить.

Подросток-дочка, все так же прилежно сидевшая за столом уставясь в книгу, однако думала о том, что у взрослых нечему учиться и они любят командовать друг другом. «Они думают, что умные, а сами глупые. Буду всегда девчонкой. Так лучше».

Варвара вытащила то, что принесла в сумке; Прохор, покосившись на кули и пакеты, тяжело вздохнул и произнес в пространство:

— Нехорошо это, Варвара…

— Не ворую, а выписываю. Законно. Ах, Прошка, Прошка! Нищенствовал бы ты, если б не я. Малость развлечься охота. Устаю. Ты уж постирай, а я в кино схожу.

— Ладно, иди. Чего там, — махнул рукой Прохор.

Только Варвара ушла, как на пороге появился отец. Иван Иванович проходил мимо и завернул к сыну; сноха, встретившаяся ему на лестнице, посмотрела на свекра и ничего не сказала ему, только слегка кивнула головой. «Худо, нехорошо», — сказал про себя Иван Иванович, разумея под этим легковесное отношение к жизни снохи. Прохор налаживал стирку на машине.

— Баба-то куда вырядилась? — попытал отец, присаживаясь на край стула.

— На кино.

— Сколько ж она разов на неделе ходит?

— Они, батя, нынче у нас шибко грамотные, — сказал вместо ответа Прохор.

Отец покачал головой:

— Не в грамоте, Прошка, вопрос. Мужики показывают слабину. Рассупонились. Мягкотелые, пористые. Маловато хребтовины. Мокрые мужики. А жизнь — такая штука: она не допущает пустоты, чем-то да заполнит.

— А я, батя, сознательно не сопротивляюсь, — сознался Прохор, открыв крышку и оглядывая белье. — Я даже, если хочешь знать, умиляюсь сердцем. Сознаюсь.

— Характер терять не годится. Скажу откровенно, Прошка: шибко мы со старухой об Николае пекемся. Началось-то с простого — он перед бабой лицо потерял, а та, заместо того чтоб приподнять, еще ниже толкнула. Не знаю, гуляет она, нет, брехунам верить — последнее дело. А вот что у Николая тяга к бутылке появилась, жадность до жизни пропала — тут как раз вина жены. Хотя я не обеляю и его. Нахваталась, как и твоя, ветру. Что, говорят, посеешь, то и пожнешь.

— Мне ничего, батя, больше не надо, — простецки улыбаясь, ответил отцу Прохор.

Иван Иванович посмотрел в его бесхитростные, добродушные глаза, незаметно вздохнул и, как всегда без назидательности, произнес:

— Ты, сын повыше бери.

Прохор не совсем понял отца, но отчего-то не переспросил его.

XXII

Другая сноха Тишковых, Анна, была своя, демьяновская. Отец ее, Кирилл Рытов, помер лет десять назад — кончился прямо на улице от сердечного приступа. Михаил, его брат, по-дурному погиб в одной пьяной драке. Иван Иванович не осуждал братьев Рытовых, как и вообще всех людей, но не мог любить их. И тот, и другой всегда отличались лодырничеством, а в этом Тишков усматривал большое жизненное зло и порок. Неприлежание к работе, как хорошо понимал Иван Иванович, во все времена вносило смуту в народную жизнь. Кирилл Рытов поменял множество мест, и всюду он держался не более года. Срывался он и покорять целину, ударялся в рыбацкую стихию — года два поболтался в портовом городе, пристроившись матросом на корабле, подавался на стройку электрической станции, а к старости оказалось, что ничего определенного не мог делать, так, трын-травою, никому не нужной и пустой, закончилась его жизнь. То же произошло и с его братом Михаилом, ни к чему не пригодным человеком.