— Никакого просвету, — кивнул головой старик Князев, — видишь, как обложено!

Но Иван Иванович показал на полоску лазури и поправил их:

— Да нет — вон светлеется.

Он чувствовал, что временное отчаяние и душевная смута во время болезни Дарьи Панкратовны не сломили его духа и что та жизнь, которая порой бывала так несправедлива и безжалостна к нему, обязывала его, маленького человека, жить по совести, по простому и извечному закону — делать добро.

«А все остальное — оно само приложится, — подумал Иван Иванович с твердой уверенностью, — тогда всего в нас будет обильно и навечно».