Моя должность — экономист коммерческого отдела. Скучно, не правда ли? Не надо думать, что коммерческий отдел занимается торгашескими делами. Нет, совсем нет! Но мы так или иначе подсчитываем барыши и убытки, все время связаны с мукой, цементом, аптекарскими товарами, гвоздями, рижским фарфором, цыбулей, вином, приемниками, казанским мехом и конфетами. Правду сказать, только связаны — не больше; наше дело принять с транспорта и передать в полной сохранности груз получателю — какому-нибудь потребсоюзу, аптекоуправлению или рыбокомбинату. Недополучил заказчик долю товара — стоп, к порту претензия! А уж порт расследует, по чьей вине произошла недостача. Разбором претензий занимается юрист-претензионист, служитель Фемиды, наш строгий, неподкупный Пров Сергеевич Дудаков, высокий худой мужчина лет пятидесяти, в темных очках. На Камчатке работает он давно, хорошо знает судебное дело, до этого служил адвокатом в суде, а потом в оптовых торговых базах по всему восточному побережью от Усть-Гремучего до Красной Яранги. Начальником у нас Петр Федорович Карпухин, пожилой дядька, немного шепелявящий и очень гордящийся тем, что может достать по блату сколько угодно красной икры и чавычьих брюшек. Не многие знают, что это такое! О, чавычьи брюшки!.. Разве сравнишь балыки семги с ними? Объеденье! Стоит только попробовать.

Никто из коммерческого отдела до открытия этого порта, кроме меня, на флоте, вернее сказать — в портах, не работал, но, как говорится, нужда заставит есть калачи, — суда приходили, шла разгрузка, погрузка и нужно было оформлять документы, а с оформлением их сплошной ужас — хоть за голову берись. Транспортно-экспедиторской конторы в порту еще не было, и все ведение грузовой документации лежало на коммерческом отделе. Грузовые отчеты со дня открытия порта — а прошло уже около четырех месяцев — не были отправлены в Камчатско-Чукотское пароходство, взимание доходов с клиентуры сильно запущено — я обнаружила много недоборов, а кое с кого взято и лишнее. Работы — с ума сойти. Но меня больше всего возмущало состояние складского дела. Через Усть-Гремучий шло много лесогрузов — засольных сараев, клепки, бочкотары и пиловочника. Разгружать эти материалы нужно было обдуманно, по отдельным видам, как у нас говорят, «по партиям или коносаментам»[1]. А здесь повелось так: пришла баржа с Пристани — бери на «ура». Разгружают клепку и бочкотару прямо на землю. «Вали кулем, потом разберем!» Я не привыкла к такому порядку, меня это возмущало. «Безголовые черти! — думала я о стивидорах и складских работниках. — Ни крупицы совести». Мне приходилось наблюдать в Ленинградском, Владивостокском, Панинском портах, как складывали груз, а тут полная неразбериха. Когда я стала говорить о неполадках, меня местные «боги» окрикнули:

— Здесь Камчатка, а не материк, и нечего заводить свои порядки!

Лешку Крылова назначили капитаном катера «Прибой». Судном он очень гордился. В Панине Леша был всего лишь помощником капитана, а здесь, в этих тяжелых условиях, ему доверили судьбу всей команды — он хозяин катера! Там, в Панине, Леша привык к дисциплине, чистоте на судне, а тут, в Усть-Гремучем, к его огорчению, ни того, ни другого не было. А когда он взялся за дисциплину, команда пригрозила ему: «Доносчиков не терпим, только попробуй нафискаль!..»

Лешка парень умница, фискалить не собирался, а засучив рукава принялся сам, один, драить и красить катер. В этом ему очень помог Сашка Полубесов, работавший диспетчером. В свободную от вахты минуту они приводили в порядок судно.

А чем же занимались остальные?

Пьянкой… Однажды на вахту пришел хмельной матрос. Насчет выпить парень, говорят, слабак слабаком: с трехсот граммов начисто идет под откос. Леша не допустил его к работе и послал в отдел кадров. Матрос туда не пошел, а стал подкарауливать Лешу за углом, ожидая, когда тот пойдет домой. И вот они встретились.

— Ах ты дешевка! Понаехали тут!.. — зашипел матрос. — Авторитет зарабатываешь?

— Малахольный! — злобно сплюнул Лешка. — Совесть надо иметь. Залил фары-то!

Они подрались, и довольно крепко, но жаловаться ни тот, ни другой не пошел. А на следующее утро матрос проспался и пришел в палатку извиняться…

Пили не только старые камчадалы, как мы называли работников, уже несколько лет проживших на Камчатке, пили и вновь прибывшие с нами из Панина, и ребята из Находки.

В порту негласно, ради озорства, какой-то шутник учредил «день моряка». Выдадут зарплату — выпивка. И тот, кто остался в этот вечер на вахте, стоит больше положенного, пока люди не проспятся после пирушки.

Толя хмельное недолюбливал и очень злился на ребят. Присел в день получки к Лешке на топчан, и стали они кумекать, как прикончить это зло. Сашка Полубесов и тот смылся обмывать окончание покраски Лешкиного катера.

— Катер-то обновили, а вот люди… — проговорил в раздумье Толя.

— Сам черт не поймет, что за люди тут! — горячился Лешка. — Работают за троих…

— А пьют за четверых! — вмешалась в разговор Лена. — Если ты у меня хоть раз…

— Вот тебе и на! Мы ломаем голову, как от пьянки избавиться, а она… — Лешка с обидой посмотрел на жену и продолжал: — Ты понимаешь, Толя, есть у меня на судне такой Валентин Пересядько. В порту он считается механиком из механиков. Скажи откровенно, обращался он когда-нибудь к тебе за помощью?

— Нет.

— Вот то-то и оно. Потеет этот самый Пересядько, как вол, чуть ли не по двадцать четыре часа в сутки, на палубе грязь, а у него в машине — блеск, диплома только у парня нет. Как тут быть?

— Учиться надо. Без диплома продержится он только до приезда капитана порта, а там хоть какой будь золотой работник, портнадзор не выпустит в море.

— Да, хозяйство у нас… — почесал затылок Лешка. — Отдали нам рыбаки самые что ни на есть плохие катера, да и люди…

— Людей ты не трогай, — проговорил Толя, — сам же сказал, что работают все как черти, а то, что пьют, так пьют от скуки: делать в свободное время нечего, клуба нет, спортом тоже не занимаются. Вот нам и надо…

— Почему нам?

— Кто-то должен начинать, не можем же мы, как Сашка, идти по каждому случаю в забегаловку.

— Ты прав….

На следующий день ребята объявили Сашке бойкот за пьянку. У него, бедолаги, и без того с похмелья котел трещит, белый свет не мил, а тут навалились…

— Хоть раз еще напьешься, опозоришь нашу палатку, пеняй на себя — выставим твой топчан на улицу, — сверкнул глазами Толя.

Утром Толя забежал ко мне в коммерческий отдел, попросил бумаги.

— Зачем?

— Рапорт надо настрочить. Вчера Пересядько так нализался, что даже свалился с катера в воду и чуть не утонул.

— Ну и что же, при чем тут рапорт?

— Потребую перевести Пересядько во вторые механики, чтобы другим неповадно было. Что такое пьянка на катере? Прогул. Понимаешь, пришлось вызвать на вахту другого механика.

— А вы знаете, кто такой Пересядько? — спросил вдруг Карпухин, многозначительно прищурясь.

— Нет.

— Так вот, милейший, советую с ним поосторожнее — он лучший механик, а потом… — Карпухин почему-то умолк.

— Ну и что? — допытывался Толя. — Начали — так договаривайте.

— Зубы на нем сломаете!

— Не сломаю!

Толя написал рапорт, подготовил проект приказа и отнес Булатову.

В обед он зашел за мной, грязный, веселый.

— Галина, айда в столовую!

— Пошли. А чего ты такой грязный?

— С катера только. Понимаешь, Лешкин катер стал, а тут надо, как назло, срочно Булатову на ту сторону ехать. Бегает по пирсу, ругается: «Видите, что вы делаете своими рапортами, до чего флот довели, разгоняете знающих свое дело работников».

— А что случилось?

— Пересядько этот, узнав, что я написал рапорт, специально отключил топливный насос, открутил еще какую-то гайку и ушел. Я сразу раскусил его, черта, сам когда-то таким был, быстро нашел повреждение, исправил, вызвал Пересядько и говорю ему: «Вот что, химик, давай-ка я повернусь спиной к машине, а ты колдуй сколько влезет, лишь бы мотор работал, по звуку я определю, что ты нахимичил». Два раза прямо при Булатове проделывал он всякие штучки, я сразу догадывался, где, в какой части дизеля барахлит. Тогда я его заставил отвернуться, а он ни бе ни ме, знай только моргалками хлопает. Между прочим, ты его видела хоть раз?