Прасковья Федоровна притулился рядом, на корме, в небольшом отсеке — в бане команды. Сначала все шло очень хорошо. При выходе из бухты подняли паруса. Погода стояла тихая, спокойная, ничто не предвещало шторма. Наконец-то мы собрались все вместе, и начались воспоминания о последних минутах в Панине.

Вспомнили, как нас провожали портофлотцы, а когда Толик Пышный начал рассказывать о том, как «пропал» Сашка Полубесов, все расхохотались. В Панине во время отхода «Приморья» произошло вот что. Ребята, расставаясь, выпили, а Сашка как только выпьет — море ему по колено.

Когда пароход отчаливал от пирса, Сашка чуть не вылез из иллюминатора (хорошо, что его удержали), а потом сразу куда-то исчез, и сколько ни искали парня на судне, нигде не могли найти, и уже решили, что Сашка все-таки, наверно, вылез через иллюминатор и остался в Панине, Каково же было наше удивление, когда на следующее утро на рейде в Углегорске, грязный, замерзший, появился перед нами Сашка и угрюмо спросил:

— В какой же каюте еду я?

Вид его был донельзя смешон. Оказалось, что он проспал в канатном ящике до тех пор, пока его не разбудили при подходе к Углегорску швартовщики…

День близился к концу. Начало немного покачивать. Обедом кок нас угостил с опозданием. Стол то и дело кренился из стороны в сторону, миска с наваристыми щами, словно лыжник с трамплина, летела на палубу. Пока мама ходила за тряпками, чтобы убрать разлившиеся жирные щи, в салоне образовался каток. Матросы не ходили, а, балансируя руками, катились к выходу. Вот и наш Прасковья Федоровна, по-видимому неважный конькобежец, шмякнулся с треском — аж задрожала палуба. Попытался было встать, но ему не повезло: шхуна сделала крен на борт, и Прасковья Федоровна оказался под столом. Ребята помогли ему встать, подняли травлю:

— Постарайся зимой, Прасковья Федоровна, научиться стоять на коньках. Умей держать баланс на скользком месте! Сегодня ты заработал первый приз!

Я не переношу качки. Пошла в каюту. Следом за мной — Аллочка и Лена. Мама осталась с ребятами в салоне. Потом она вошла в каюту и спросила: «Как ты себя чувствуешь?» Я сразу поняла, что на море что-то не совсем ладно.

— А в чем дело? — встревожилась я.

— Ожидается шторм, паруса спустили, и капитан жалеет, что вышел из бухты, — ответила она.

Я немного заснула, а когда проснулась, то даже не могла сразу понять, что происходит. Судно так качало, что трудно себе представить. Но ведь это были только цветочки… Потом океан будто бы взбесился: нас швыряло то на гребень волны, то бросало вниз, в темные водяные провалы. Вещи вышли из повиновения: непрерывно хлопала дверца шкафа, каталась по палубе банка-стул.

Шторм все усиливался. Утром мама вышла на палубу и скоро вернулась вся мокрая — ее окатило волной.

— Прошли за сутки всего двадцать восемь миль, — объявила она.

Ребята сидели в кубрике с командой, только Прасковья Федоровна остался в своей бане.

Ко мне зашел Лешка Крылов узнать о самочувствии. Какое там самочувствие! Я не могла произнести ни одного слова, а когда мама дала мне чашку компота, она словно вырвалась из моих рук со скоростью звука. Леша, облитый компотом, выскочил из каюты. Но всего удивительнее было то, что мама, которая никогда не видела моря, чувствовала себя отлично. Ребята на вторые сутки тоже слегли, а она ходит, помогает то одному, то другому. Команда и та удивляется. Ее прозвали «Бабушкой-капитаном».

Прошло трое суток. Очумевший океанище совсем взбесился. Твердолобые волны яростно бодали обшивку «Краба», все его изношенное тело содрогалось и охало. Ветер неистовствовал, набрасывался на вздыбленные косматые валы, рвал их в клочья, бешено сбивал с них пену. Соленые брызги водяной пурги летели над океаном с шипением и свистом, наполняли воздух, и дышать становилось совсем невозможно.

Бедный «Краб» натужно, по-стариковски кряхтел, резко скрипели снасти, его бросало, как щепку, и мы не могли ничего поделать: паруса не подымешь, а машина… да что это за машина — восемьдесят лошадиных сил! И смех и грех, она годна только при швартовке. Измученные бесконечной качкой, мы не можем уснуть. «Краб» раскачивается, как маятник. Взмах — и меня и маму сбрасывает с койки на пол. С трудом улеглись — и вновь наши мучения повторяются.

Для того чтобы умыться, нужно одной рукой держаться за переборку, а другой ловить воду — струя воды в такт качке гуляет по всей раковине.

Только на пятые сутки утром ветер немного ослаб, я с помощью мамы вышла на палубу и сразу же бросилась на чье-то свободное место в палатке.

Понемногу начали приходить в себя. Подошел к нам весь в синяках Прасковья Федоровна. В бане ему не за что было держаться, да и одной рукой не больно-то удержишься.

Выяснили — продуктов, кроме сгущенного молока, нет: ведь брали их на двое суток, а пришлось идти уже четыре дня, и неизвестно, сколько пройдем еще.

— Жаль, блинные да пирожковые тучи прошли мимо. Не попало нам! — зубоскалил Сашка.

Но мир, как говорится, не без добрых людей — команда поделилась с нами своими запасами.

К концу пятых суток вдали показался какой-то мыс.

— А вот и Африка! — воскликнул наш капитан.

Мы переглянулись: с чего бы это вздумал шутить старый моряк? И так едва живы.

— Какая Африка? — спросила Аллочка. — Неужели мы сбились с курса?

Капитан ухмыльнулся:

— Курс верный — Африка! Вот, посмотрите.

Мы начали вглядываться в туманные берега, а капитан раскинул на трюме карту:

— Пожалуйста!

Я заглянула в карту и вижу — точно, мыс Африка. Вот те и на! Оказывается, на восточном побережье Камчатка есть мыс с таким странным названием. «Какой чудак окрестил эту холодную землю Африкой? — думала я. — Наверно, в припадке злой тоски пришла кому-то в голову такая блажь. Африка! Не хватает только львов и крокодилов!»

— Ох, и загорим! — восторгался Сашка Полубесов.

— Загорите! Как бы не пришлось, вроде того цыгана, шубу покупать, — огорошил его капитан. — Здесь бывают годы, когда в мае такая метель завернет — носу не высунешь на улицу. Африка!..

Мыс вскоре остался позади, взяли курс на маяк Усть-Гремучего.

Отдыхая от шторма, мы все время находились на палубе. Туман растаял. Приятно было смотреть на приближающийся долгожданный берег.

Аллочка, позеленевшая, как и я, от качки, увидев вдалеке ослепительно-белые горы, покрытые вечным снегом, повернула голову немного влево: ребята показывали на Ключевскую сопку.

— Божественно, восхитительно! — воскликнула она.

Все рассмеялись. «Восхитительно!» А кто проклинал час своего рождения, когда попал не на комфортабельный теплоход, а всего лишь на небольшую шхуну?..

Мы вошли в устье реки через знаменитые бары́. В том месте, где река Гремучая встречается с океаном, даже в самую тихую погоду сшибаются, ревут на ветру высокие вздыбленные волны. Вот их-то и называют барами.

С обоих берегов реки видны домишки, а среди них какие-то высокие узкие строения. Как потом выяснилось, это рыбокоптильни.

На берегу нас встречал начальник ЖКО порта.

— Начальник есть, а квартиры приложатся, — шутил он. Но квартир у него для приезжающих не было.

Поселили нас в палатке на берегу океана. Вошли в нее усталые, притихшие. Всего ожидали, но чтобы жить в одной палатке всем вместе — и девчатам и ребятам, — этого мы никак не предполагали…

— Да что же это такое? Мы ведь замерзнем! — раздался голос Аллочки.

В ответ ей Прасковья Федоровна заметил:

— А вы что, милая, думали, вам на Камчатке хоромы приготовили? Газ, камин и торшеры? Постройте сами — и пожалуйста, живите, а пока скажите спасибо, что хоть палатку раскинули.

Посредине палатки большой стол, рядом печка, а вокруг стола штук двенадцать топчанов. Жить можно.

Толя Пышный и Сашка Полубесов внесли свои вещички и начали пристраиваться на топчаны, да не где-нибудь, а возле самой печки. Ребята переглянулись, а меня разобрал смех.

— Чего это вы тут хозяйничаете? Да еще поближе к теплу подбираетесь! Помните, что в заявлении писали? «В жилплощади не нуждаемся».