— Друзья! Честь имею объявить вам о моей помолвке с Валентином Пересядько!..
В палатке стало совсем тихо, будто похоронили кого-то. Я оторопела…
— Нет, ребята, она не в своем уме… — проговорил наконец Лешка. — Ты шутишь, Галина?
— Ничуть, — ответила я. — Заявляю вполне серьезно — завтра едем в загс!..
Все молчали. В углу вдруг послышался шелест газетного листа. Это Шура, отшвырнув газету, встала с топчана, подошла ко мне и впилась в меня глазами.
— Ты, балаболка, знаешь, с кем связалась? — спросила она строго. — Чего хорошего нашла ты в этом… своем Пересядько?
— А что ж в нем плохого? — огрызнулась я.
Лешка стукнул в последний раз костяшкой домино о стол и тоже подошел ко мне.
— А как же Игорь? Ведь вы так долго дружили…
При упоминании об Игоре я вздрогнула, но тут же ответила:
— При чем тут Игорь? Ведь мы просто-напросто хорошие знакомые…
— Так ли? — подскочил Сашка.
— Не верите? Давайте прочтем письмо Игоря — увидите…
— А если в письме он предлагает тебе руку и сердце? Тогда что? — вмешался вдруг все время молчавший Толя Пышный.
— Не предложит… Почему тогда он не поехал с нами? Струсил?..
— Дура! — выпалил Сашка. — А что ты ответишь, если Игорь сделает тебе предложение? — допытывался он.
— Тогда… подумаю… — ответила я и, подойдя к топчану, с какой-то робостью взяла конверт, аккуратно, не торопясь, вскрыла его и с замиранием сердца развернула письмо.
— Читай вслух, без пропусков! — категорически сказал Сашка.
— Хорошо!
И я начала:
«Панино, 22 октября 196… года
Салют, Галина!
Только что пришел с очередной вахты, никак не мог совладать со своим истрепанным, бедным, еще чуть-чуть теплым сердцем и решил излить исстрадавшуюся по тебе сбою душу. О, сколько она пережила, переждала и сколько еще в состоянии ждать! В ней натянуты все струны, испытанные на кручение и на изгиб и лишь, наверное, не испытанные на разрыв. Да, сопромат — это сложная штука. Но есть сложнее наука — о человеческих отношениях. Они бывают так запутанны, и жизнь так чертовски не устроена, что просто опускаешь руки. В такие минуты я вспоминаю тебя. Но ты вряд ли поймешь меня, поэтому я с олимпийским спокойствием (о, если бы ты знала, чего это стоит!) перехожу ко второй части ноты.
С тех пор как мы с пышным букетом хризантем проводили тебя в этот Усть-Гремучий, прошло немногим больше месяца, а от тебя ни слова. Великий срок! В моей жизни свершилось немало событий, и одно из них — сие послание. Борис за это время успел влопаться по уши в одну приемосдатчицу из второго района. А случилось это несчастье по пути в Совгавань. Бедняга страдает и чахнет, никак не дождется свадьбы, а она, кажется, будет на Октябрьские. Мне остается оплакивать еще одну погибшую холостяцкую душу. Сколько ни убеждал, что в наши годы и жениться-то рано, и любить-то некого, он все с гневом отвергает. А сейчас затих, храпит в кровати и даже совсем перестал реагировать на дружеские укусы клопов. То-то им раздолье! «Погиб и кормщик и пловец. Лишь я, таинственный певец… Я гимны прежние пою». А что же делать?
Между прочим, мы дважды собирали драмкружок, но, увы, без тебя и Сашки ничего не получается, и наши гаврики постановили по вечерам ездить в клуб на Сортировку.
Ба! Едва не забыл — мы тут недавно чуть не объелись морковью и капустой. Понимаешь, понавезли в Панино овощей для Сахалина — в порту пробка, грузчиков не хватает, и из нас создали бригаду «белой кости». Целую неделю паслись на подножном корму, тем и ликвидировали пресловутую пробку.
Что тебе еще черкануть, чтобы заполнить чем-то этот огромный лист бумаги? Черт побери, и откуда он взялся, этот лист! Ну, так вот, новостей особых нет. А как вы там устроились? На много ли больше получаете грошей? Стоит ли менять шило на мыло, как сделала ваша милость?
Не поторопилась ли ты с отъездом? Если ответишь, а я успею отпечатать за это время твою физиономию, то в следующем письме вышлю несколько фото. К счастью, стоит отвратительная погода, и не хочется никуда выходить, а чем-то, кроме работы, заниматься надо.
Бывай! Желаю счастья в твоей молодой жизни. Приветик всем сбежавшим на вулканическую Камчатку, Сашке особый — пусть охраняет тебя от камчадалов и медведей.
Поясно кланяюсь
Я аккуратно сложила письмо и протянула его Сашке, а сама села на топчан и задумалась.
С Игорем мы росли в одной квартире, и хотя он был старше меня на два года, всегда и везде первенствовала я. К нему я относилась как к младшему брату.
Мы вместе бегали в школу, вместе окончили в Одессе институт, вместе поехали работать на Дальний Восток. Люди незаметно взрослеют. Мы с Игорем тоже повзрослели. Что-то новое, недетское появилось в наших отношениях. Серые с голубизной, большие глаза Игоря стали теплыми, ласковыми. Я поминутно искала его взгляд, всюду мне чудился его голос. Не знаю, любила ли я Игоря. Я и сама толком не могла разобраться в своих чувствах. Знаю одно — иногда я о нем тосковала, мысленно упрекала за безрассудство. Я и теперь стою на одном — как можно было так легко расстаться? Почему он не поехал со мной на Камчатку?
Валентин вошел в мою жизнь совсем внезапно, как входит неожиданный гость, не стучась и не предупреждая. Я искала опоры в трудную минуту. А Камчатка, хочешь того или не хочешь, сближает, роднит людей.
Мы ходили с Валентином по берегу океана. В сумерках рейд казался отдаленным, а на пустынном берегу изредка кричали засыпающие чайки. Сердце мое сжалось от необъяснимой тоски, я почувствовала себя ничтожно маленькой, беспомощной, заброшенной на край света. Холодный, сырой ветер пытался сорвать плащ, я прижалась к Валентину, и он, спасая меня от стужи, взял под руку и повернул спиной к океану. Прямо против нас на берегу приютился домик смотрителя маяка Сливы. Окна манили ярким электрическим светом. Там, за этими окнами, было тепло и уютно, кто-то слушал радио, кто-то возле печки, наверно, уткнулся в книгу, весело потрескивали дрова, гудело пламя.
Мне страшно захотелось войти в этот домик…
— И нам бы вот так… — словно разгадав мои мысли, нерешительно проговорил Валентин.
Я ответила молчанием. Тогда он, осмелев, добавил:
— Одна век не проживешь.
Украдкой я бросила взгляд на Сашку и Лешку — они о чем-то шептались. О чем? Возможно, о Валентине и Игоре. Я тоже думала о них. Игорь ясней, понятней мне, я его знаю с детства, а Валентин — нераскрытая книга. Может, эта неизвестность и влечет? Кто знает. Каждый из нас бесконечно жаден до всего неиспытанного, нового. «С чем идешь навстречу мне, человече? — хочется спросить у того, с кем знакомишься. — На радость ли ты послан судьбой мне или на горе?..»
Игорь чудит. Знаю — под его острословием и пижонством скрывается грусть. Разве нельзя близкому человеку написать по-людски? Я ждала от него настоящих писем, а он… Выкину из головы навсегда и бесповоротно.
— Чего задумалась? — обняла меня Шура. — Бери свои слова обратно, Галка.
— Это еще почему?
— Да потому, что у тебя есть друг, давний, настоящий. Пусть едет сюда. Пересядько этого выбрось из головы, слишком разные вы люди, слышишь, выбрось!
— Отстань, Шура, в советчиках не нуждаюсь! — сказала я и вышла из палатки.
Шура не пошла за мной, — наверно, обиделась. Меня охватил озноб. Небо вызвездило. К рейду бежала зыбкая лунная дорожка. Где-то далеко пели грузчики. Хорошо пели. За сердце так и хватало. Почему-то захотелось плакать. Что делать? Как быть мне?..
ГЛАВА VI
Жизнь вязала один узелок за другим. Однажды вечером сидели мы, играли в кем-то принесенное лото. Лешка спросил у Шуры:
— Сколько человек должно быть по штатному расписанию на катере?
Шура, немного удивившись неожиданному вопросу, ответила:
— Шесть.
— А почему не девять?