Под утро ветер достиг ураганной силы. Телефонная связь в поселке была нарушена. Валентин и Александр Егорович из-за шторма не ночевали дома. Сердце мое точила тревога. Еще не было и семи, когда я, надев длинные резиновые сапоги, вышла из дому. Скорее в порт! Ветер сбивал с ног. При слабом свете качающихся фонарей почти ничего не было видно. Где-то сипло, простуженно гудел катер. От дождя вдоль дорог текли настоящие реки.
На причалах творилось что-то невообразимое: все бегали, ругались. Я зашла на склад. Крыша кое-где протекала, но грузы, прикрытые брезентом, были вне опасности. Гораздо больше беспокоили меня клепка и детали засольных сараев. Сгрузили этот материал под открытым небом, на самом берегу, и, чего доброго, разбушевавшаяся река могла смахнуть его и унести в океан. А ведь где-то на побережье все это добро с нетерпением ждали рыбаки — началась путина…
Я побежала в отдел, чтобы поведать Кущу о своих опасениях, но в кабинете его не было. Дудаков, надевая брезентовый плащ с капюшоном, буркнул:
— Соль подмывает. Кущ где-то у пирса.
Я помчалась на берег искать Куща. Он действительно оказался у штабеля соли. Набегавшая волна смывала горсть соли, на секунду откатывалась, облизываясь, и тут же вновь с жадностью наваливалась на штабель, стараясь схватить как можно больше. Низ был уже весь в воде. Кущ ахнул, схватившись за голову. Увидев меня, он крикнул:
— Бегите на лесной, узнайте, как там!..
Я коротко доложила ему о том, что видела.
— Быстро организуйте грузчиков и перетащите клепку и все остальное повыше. — И тут же, глянув на штабель соли, закачал головой и тяжело вздохнул: — Черт бы побрал эту соль! Солоно придется нам от нее! Теперь уже не перескладируешь… Разве только верхние ряды…
Я побежала в общежитие. На мое счастье, все грузчики были дома. Мы быстро направились с ними к лесному причалу. Чулки мои были мокры насквозь. И кто только придумал короткие плащи — вся вода в сапогах! Чтобы согреться, я побежала быстрей. А откуда-то сбоку меня толкал в сторону адской силы ветрище.
Множество бед натворил шторм: наш плавучий клуб «Богатырь» сорвало, такелажку затопило.
Около лесного причала собралось все начальство: тут были и Булатов, и Бакланов, и Минц, и Ерофеев. Булатов отдавал какие-то приказания, что-то кричал капитану буксира, выходившего на спасение «Богатыря».
Вдруг страшный крик потряс воздух. Почти на краю причала стоял кран, и как-то так получилось, что буксир зацепил тросом за стрелу. Когда капитан дал команду: «Полный вперед!», буксир едва не стащил кран в воду.
Ерофеев вскочил на кран и резко опустил стрелу. Послышался скрежет надломившейся мачты, кран отсоединился. Все облегченно вздохнули. Я увидела Ерофеева, слезавшего с крана. Он был бледен.
— Вот это мужик! — восхищенно сказал Покровский-Дубровский.
Вскоре грузчики весь груз перетащили на указанное мной место.
Часам к трем шторм утих. На причалы было страшно смотреть. Особенно досталось нашему «Богатырю». Он был наполовину залит водой, и когда его поставили на прикол, старое судно обиженно склонилось набок.
Булатов был с утра не в духе. Увидев меня, он сразу ощетинился:
— Где Кущ? Долго спите, коммерсанты!..
— Да она здесь с семи утра носится — организовала неработающих грузчиков на спасение клепки и пиломатериала! — вступился за меня Бакланов.
Булатов хотел что-то возразить, но махнул рукой и понесся в развевающемся плаще к бригаде Кириллова.
Диспетчерский час вместо одиннадцати утра состоялся только в пять часов вечера. Когда Кущ вернулся с него, я уже собиралась уходить домой.
— Галина, тебя включили в комиссию по определению убытков, — сказал Кущ, снимая пальто.
Я выслушала его и задумалась. Убытки от шторма порт понес огромные. На втором причале нельзя было обрабатывать баржи — причал подмыло, въезд автомашинам на него запретили. Подошедшие на рейд суда требовали разгрузки, а что мы могли в такой обстановке предпринять?
С грузом все обошлось более или менее благополучно. Пострадала только соль — добрую половину ее слизнула жадная волна…
Едва минули сутки после шторма на океане, как начался другой, не менее грозный шторм — в управлении порта. Наконец-то Ерофеев решил дать кое-кому бой…
Контора капитана порта, или, как у нас ее называют, портнадзор, получила от него приказ не выпускать в океан катера, на которых судовая команда укомплектована двухсменной вахтой. В Усть-Гремучем, нечего греха таить, катера все до единого имели команду лишь по шести, а то и по пяти человек. Как же скомплектуешь из них три смены? Работа в порту приостановилась. В управлении порта явно запахло грозой. Кущ с диспетчерского часа пришел злой-презлой.
— Паны дерутся, а у холопов чубы летят! — ворчал он.
— А что случилось? — спросил Дудаков.
— Суда простаивают — штраф идет: грузчики лежат, дожидаются, когда начальство помирится…
— Кто же с кем дерется?
— Да Ерофеев с Булатовым.
— На чьей же вы стороне?
— Оба неправы. Нашли время, когда спорить!..
Зазвенел телефон. Кущ взял трубку и тут же передал ее мне. Я услышала голос Толи Пышного. Он сообщил, что сейчас, сию минуту, начнется срочное заседание партийного бюро.
— Иду, — ответила я.
В парткабинете за длинным столом сидели Минц, Ерофеев, Бакланов и Пышный. Булатов же, покрасневший, взвинченный, бегал из угла в угол по комнате и все старался в чем-то убедить сидящих за столом:
— Нет, вы поймите — каждая минуту решает судьбу плана порта, каждая минута обходится нам на вес золота. Я повторяю — каждая! Я уже не говорю о простое катеров, барж и грузчиков, я напоминаю о самом главном — о только что пришедших судах. На рейде их сейчас два, к вечеру подойдет еще одно, а любой час простоя одного только судна влетает нам в изрядную копеечку. Я еще раз прошу привлечь Ерофеева к партийной ответственности и заставить, — да, да, заставить его выпустить катера на рейд!..
Пышный забегал глазами по лицам присутствующих. С Ерофеева взгляд его перескочил на меня, с меня — на Булатова.
— Как вы думаете, Илларион Ерофеевич? — спросил Толя у Ерофеева.
— Работы хватит и в порту, надо сперва ликвидировать последствия шторма… А катера… Ни одного катера не выпущу, пусть хоть десять пароходов стоят на рейде!
— Вот вам и государственный подход к делу! — возвысил голос Булатов. — Почитали бы новую Программу партии! И какого черта вы притащились сюда, на Камчатку! Сидели бы себе во Владивостоке на пенсии, цветочки разводили да посматривали бы в окошечко на Золотой Рог…
— Сами отправляйтесь туда. А насчет новой Программы КПСС — я как-нибудь знаком с ней не луже вас!
— Если знакомы, чего же вы подставляете ножку всему коллективу? Люди взяли обязательства, у нас есть план…
Ерофеев резко вскинул голову.
— Уважаемый Семен Антонович, — сдержанно проговорил он, — вы думаете только о плане. А кто же будет думать о людях? О них-то вы и забыли.
— Это я забыл?.. — Булатов даже потемнел от гнева. — А вон домики стоят, посмотрите! — задыхаясь, крикнул он. — Кто позаботился о людях, кто построил дома? Не спишь день и ночь, все голову ломаешь… Лес нужен северу Камчатки — Олюторке, Корфу, Усть-Хайрюзову. Люди под открытым небом там, дети буквально на снегу… а вы устраиваете саботаж, не даете грузить суда. Возьмем хоть и нашу долину: не отправь я по реке баржу с мукой в Пристань, жители опухли бы с голоду. Что же такое получается, товарищи! Ведь это вредительство, непонимание задач сегодняшнего дня! Я предлагаю голосовать за выговор саботажнику!
— Подождите-ка немного с голосованием, рановато еще, — спокойно произнес Бакланов, вмешавшись в перепалку. — Не надо утрировать. На Пристань, пожалуйста, посылайте хоть сию минуту баржи, но ведь грузить-то их негде. Грузчики простаивают, дорогой Семен Антонович, только по вашей вине и по вине диспетчеров. Дайте им работу на пирсах, пусть ремонтируют их, пусть занимаются уборкой территории после шторма. В остальном, я считаю, Ерофеев прав. Вы прекрасно знаете, товарищ Булатов, что команды на катерах работают по трое суток. А разве может человек без отдыха простоять на вахте семьдесят два часа? Нет, не может. Ежечасно, ежеминутно жди аварии из-за переутомления людей. Я за то, чтобы не посылать на рейд катера с такими командами.