— Возьми, скажем, этого самого Пышного. Он, если не ошибаюсь, твой друг еще по Панину?

— Да…

— Работает Пышный как будто неплохо, но какая радость от этого «неплохо» и ему самому и другим? С людьми, подражая Булатову, грубоват, заносчив и вообще держится так, будто ему все чем-то обязаны. Я вот не понимаю, как можно работать без искорки, без живинки. Ведь он же ну просто старик! Ей-богу, по работе судя, старик!

— Да не стоит сейчас о нем… — пытаясь успокоить Ерофеева, начала я.

— То есть как это не стоит? — круто повернулся ко мне рассерженный Илларион Ерофеевич и гневно сверкнул глазами. — Кто же будет их одергивать, как не мы?

— Илларион Ерофеевич, а вы бы поговорили с Пышным, посоветовали ему…

— Да разве он вникнет? — махнул рукой Ерофеев. Потом поднялся с бревна, глубоко вздохнул.

— Что это вы вздыхаете? — спросила я.

— Воздуха океанского набираюсь, сегодня думаю начать бой, вот и пришел на берег посоветоваться с батюшкой океаном…

Я улыбнулась. Посоветоваться с океаном! Хорошо сказано.

— Ну, а ты чего, курносая, шастаешь тут?

Я отвела взгляд в сторону.

— Да так… Гуляю, думаю…

— Вот видишь, «думаю». И тебе, значит, иногда приходится с океаном делиться мыслями.

— А с кем это вы, Илларион Ерофеевич, собираетесь бой вести?

— Разве не догадалась? Да все с ним, с Баклановым.

— С Баклановым?.. Из-за чего же? Ведь вы с ним друзья закадычные!

— Друзья мы дома. И войну я объявляю не Сашке Бакланову, а начальнику портофлота, хотя это одно и то же лицо.

— А из-за чего, если не секрет?

— А вот из-за чего… Подойди-ка сюда, — поманил он меня.

Я встала с бревна и подошла к нему.

— Видишь? — показал Илларион Ерофеевич рукой в сторону рейда.

Я увидела океанский простор, несколько белых, как лебеди, кораблей и катера, тянувшие баржи и плашкоуты.

— Видишь? — повторил Ерофеев.

Я пожала плечами.

— Что именно? Вижу океан, катера…

— Хорошо! Что они тебе говорят?

Я недоуменно посмотрела на Иллариона Ерофеевича.

— Пыхтят работяги катера, из сил выбиваются. Тяжело и командам. Вот что они говорят! Сейчас, в тихую погоду, еще туда-сюда, а вот как заштормит — взвоют ребятки. Помнишь зиму? Из-за чего вас тогда таскало по океану? Вы же чуть не погибли!..

Я хотела сказать, что из-за шторма, но Илларион Ерофеевич, развивая свою мысль, не дал мне и слова промолвить.

— До сих пор на катерах команда из шести человек вместо девяти, а Бакланов смирился с этим, молчит. Вот я и думаю дать ему бой, разбудить в нем совесть. Пусть покумекает не только о том, как план выполнить, но и о том, как людям отдых дать.

— Но ведь все это не во власти Бакланова! Булатов…

— А что Булатов? Разве на него нет управы? Булатов!

Илларион Ерофеевич хотел изречь еще что-то не очень лестное о Семене Антоновиче, но в это время тревожно загудел на реке буксир.

— Ну, прощай, Галина, меня ждут дела! Слышишь, парни сигналят? Заходи. Александра Федоровна частенько тебя вспоминает.

— Зайду, — пообещала я.

Провожая взглядом Ерофеева, я долго думала о нем и о Бакланове. Что же все-таки роднит их? И вдруг поняла. Вот что общего между ними: они как бы освещены внутренним светом, и один из источников этого света — скромность. Да-да, это главное! А что, если они поссорятся? Я должна, я обязана предупредить эту ссору. С таким намерением я и пошла в управление.

Около одного из новых бараков меня окликнула Шура:

— Галка, куда мчишься?

— В управление.

— Зайди, поможешь кровать поставить.

Шуре дали крохотную комнатку напротив Алки, и вот теперь она перебирается сюда. Рядом же получил комнату и Сашка. В общем сделали неплохо — неуютный зал общежития разбили на шесть небольших комнаток для инженерно-технического персонала.

— Давай тяни, что ты, как сонная, спотыкаешься! — командовала Шура. — Знаешь, Галка, я начинаю Булатовым восторгаться.

— Не узнаю тебя, Офелия!

— Не дурачься, я серьезно говорю! Посмотри в окно.

Я подошла к окну и увидела целый квартал небольших домиков. Они, словно грибы, выросли за какой-то месяц.

— Ну и что? — спросила я, недоумевая. — При чем тут Булатов?

— Дура ты, если ничего не поняла!

— А что я должна была понимать?

— А вот что. Наш барак строители возводили около шести месяцев, это ясно?

— Допустим…

— А домики, которые ты видишь, грузчики отстроили всего за два месяца. Живут теперь в них и ожидают с материка семьи.

— Так при чем же все-таки тут Булатов?

— Это он организовал грузчиков, раздобыл материал, дал некоторым отпуска, вот они и построили себе эти домишки. Уметь надо!

Я еще раз посмотрела в окно: в самом деле, сколько счастливых семей соединится теперь под этими крышами! «Наверно, и Степанов построил себе домишко», — подумала я.

— Теперь их и клещами не оттащишь от океана, — вслух размышляла Шура о поселившихся в домиках людях. — Теперь навсегда осели тут. Не чета сезонникам, приехавшим за длинным рублем. Только и знай глядят, как бы накопить побольше грошей и удрать отсюда.

— Чего ты ворчишь, Шурка! — сказала я и вдруг подумала, что Шура похожа чем-то на Ерофеева и Бакланова, и мне самой захотелось быть похожей на них.

— Придешь на новоселье? — опросила Шура.

— А разве я не у тебя?

— Ну, тогда делай салат, а мне надо еще занавески повесить, кровать застелить да вот из этих бочек смастерить пуфики.

Я начала чистить картошку. Мысли мои неотвязно кружились вокруг недавнего разговора с Илларионом Ерофеевичем. И Бакланов, и Ерофеев, и Булатов — коммунисты, но первых двух я уважаю, даже люблю, а вот Булатов… Что ж, и Булатов какой-то новой стороной повернулся к людям. Это хорошо, что он стал заботливей, помог выстроить грузчикам дома… Радостней как-то становится, когда замечаешь, что человек на твоих глазах меняется.

— Тетя Галя, тетя Галя! — услышала я голоса Лены и Лиды. — Бегите скорей домой, там дядя Валентин приехал!

Нож выпал из моих рук…

— Что же ты стоишь, — подтолкнула меня Шура, — беги скорей!

Как я выскочила из барака, не помню. Ноги отяжелели, пальто мешало бежать, и я расстегнула его. Валентин приехал, Валька!.. Вот и дом. Я бросила взгляд на окно и увидела Валентина, стоящего у стола. Он как-то ссутулился, широкие плечи его, казалось, стали у́же. «Устал, — мелькнула у меня мысль, — наверно, не в настроении».

Взбежала на крыльцо, едва переводя дыхание, открыла дверь, остановилась на пороге: Валентин неподвижно стоял посреди комнаты. И вдруг какая-то сила толкнула меня к нему. Валентин бросился мне навстречу. Мы молча обнялись, оба ошеломленные, еще не веря, что встретились, еще не зная, что ждет нас впереди, и только чувствуя, что сейчас, сию минуту, в это мгновение, мы вместе…

ГЛАВА XXXI

Трудно понять, что со мной случилось, — к вечеру я слегла. То ли продул ветер на берегу океана, то ли нервы сдали. Я металась в жару. Валентин присел ко мне на постель, коснулся рукой горячего лба.

Я чувствовала, что он охвачен тревогой. Впервые я видела его таким озабоченным.

Валентин намочил полотенце, неумело сделал компресс. Что-то виноватое таилось в его взгляде. Он нервно ходил по комнате, потом вновь присел ко мне на постель, ласково погладил мою руку. Он ничего не говорил, а мне было хорошо от прикосновения его сильной руки. Душа наполнялась успокаивающим теплом. Я была рада, что никто не заходит к нам. Мне так хотелось побыть с Валентином вдвоем!

— Что же это я! — вдруг спохватился он и поспешно открыл чемодан. — Как же это я забыл! Держи, Галина! — протянул он мне шерстяной китайский шарф.

Я очень обрадовалась подарку. Шарф был яркий, красивый, теплый. Значит, он помнил там обо мне! Валентин склонился ко мне, я прижала голову его к своей груди и поцеловала. Вот бывает так в июльский душный полдень: разразится очистительная гроза, опрокинет потоки просвеченного солнцем ливня, и ты вздохнешь свободно, глубоко, с каким-то младенческим облегчением…