— Пойдем пройдемся.
Борис оделся, и они вышли. На Минца больно было смотреть. Побледнев, он опустил голову, а потом тихо сказал:
— Ведь я совсем забыл, зачем пришел!.. Полубесов, завтра в пять выезжаешь в командировку.
— Это еще куда?
— Вверху на реке затор. Топляков накопилось много. Понимаешь, сигара засела — целый пучок бревен… Надо заставить лесников поработать баграми, иначе флот станет. Ты, конечно, справишься, у тебя опыт… Ясно?.. — И тут же, закурив, Минц шагнул к двери. — Извините, тороплюсь в порт.
Минц ушел, и сразу воцарилась тягостная тишина. Все почувствовали себя как-то неловко.
— Заглянем к старикам, — предложил Валентин.
Мне не хотелось расставаться с друзьями, но что поделаешь, надо идти. Я теперь все стараюсь делать так, чтобы Валентин не мог ни на что обидеться. Идти же к его родителям было для меня поистине мукой. Мне казалось, что я берусь за какую-то очень трудную задачу, решение которой никому не нужно…
Стучались мы с Валентином долго. Дверь открыла мать. Как бы нехотя поздоровавшись с нами, она собрала губы в оборочку, смерила меня испытующим взглядом.
— Что же это не пришли с утра? — наконец проговорила она. — Отец ждал, а теперь спит, да и я скоро лягу…
— Мы сейчас уйдем, — ответила я поспешно, — зашли поздравить вас с праздником…
Свекровь опять собрала губы в оборочку.
— Из ваших поздравлений платья не сошьешь. Вот бы деньжат к празднику матери с отцом подкинули — другое дело. Своей-то матушке небось послала…
Я так и вспыхнула — как раз и не послала! С приездом Валентина у меня все вылетело из головы, я даже не поздравила маму телеграммой…
— Пойдем, Валя, — сказала я.
— Пойдем.
— Идите, идите, мать, отца забыли, ишь какие благородные, и сказать ничего нельзя, — ворчала свекровь, идя за нами.
Я, пересилив себя, тихо сказала:
— Может быть, к нам зайдете завтра к обеду?
— Благодарим! — язвительно произнесла она и вновь — в который уже раз! — собрала губы в оборочку, потопталась с минуту и добавила: — Вернитесь-ка, я отца разбужу…
Мне было тяжело, Валентину, кажется, не легче. Я не ответила свекрови. Валентин что-то сказал на прощание. Мы шли с ним молча. Отовсюду были слышны песни, музыка. Нам поскорей захотелось добраться до нашей комнатенки.
По пути мы зашли на почту, и я отослала маме телеграмму. Когда подошли к бараку, я открыла дверь и ахнула. Что такое?.. По всему коридору разбросаны вещи Валентина: телогрейка, сапоги, туфли, шарф… А вот и сам виновник, Малыш, тащит из комнаты сумку с инструментами.
Валентин вдруг рассвирепел, пнул медвежонка ногой, тот со стоном отлетел в задний угол коридора и, закрыв мордочку лапами, так и остался лежать там…
— Валька, зачем же ты так?..
— А ты посмотри, что он натворил!
Я бросилась к Малышу. Взяла его на руки и крепко прижала к себе, чуть не заплакав.
Валентин, подняв телогрейку, повесил ее на крючок, взял сапоги и зло выругался.
— На, посмотри…
Голенища сапог были исполосованы острыми зубами Малыша. Мне вдруг подумалось, что медвежонок не хочет, чтобы в моей комнате жил Валентин!.. Невзлюбил он его за что-то… Все ушли куда-то, и Малыш похозяйничал как следует. Я еще крепче прижала его к себе — было до боли жаль медвежонка.
— На кой черт он нужен тебе? — крикнул Валентин. — Мало того, что ты ему каждый день покупаешь сгущенное молоко, деньгами соришь, он еще и вещи портит!
Я не узнавала Валентина. Куда девались его ласковость и мягкость. Уже не встреча ли с матерью расстроила и ожесточила его? Ведь Валентин мечется теперь между мной и родителями. Ему, конечно, нелегко…
С улицы вошла бабушка Баклановых. Остановившись в коридоре, она всплеснула руками:
— Батюшки, что это случилось?..
Валентин бросил ей под ноги сапоги!
— Вот, посмотрите!…
— Господи, — запричитала бабуся, качая головой, — и ведь подсказывало мне сердце: не ходи в гости, не ходи. Так нет, утащили, глупые. Знала, что может беда случиться, знала. Малыш не в первый раз ваши вещи вытаскивает из комнаты…
— Почему же вы молчали до сих пор? — нахмурился Валентин.
— Не хотела Галю расстраивать: любит она Малыша…
— Любит!.. — вспыхнул Валентин.
Я стояла как вкопанная, прижав к груди медвежонка, и он, будто чувствуя, что речь идет о нем, прильнул ко мне.
Бабушка, видя мое состояние, взяла медвежонка, а мне сказала:
— Погляди, может, что можно сделать с сапогами… А нет, так сложимся да купим новые.
— Еще чего не хватало! — сверкнув глазами, выпалил Валентин.
Мы вошли в комнату. Я разделась, присела на тахту. Валентин никак не мог успокоиться. Я тоже была расстроена. В Валентине мне почудилось что-то чужое.
— Видали, она еще и надулась! Медведь мою обувь порвал, и я еще виноват…
— Не в том дело, Валя…
— А в чем же?
— Почему ты так относишься к Малышу, почему ты невзлюбил его?
— Не хочу портить комнату… Неужели ты не можешь расстаться с этим… зверем?
— Не могу… — тихо ответила я.
— Ну, ладно, — махнул рукой Валентин, — не будем ругаться из-за пустяка. Договоримся закрывать комнату на замок — и все.
Валентин включил радиоприемник — шел веселый праздничный концерт. А у меня на душе кошки скребли. Не раздеваясь, уткнулась в подушку и дала волю слезам…
Проснулась от громкого стука. Было уже светло. Я лежала на тахте. Валентин устроился на кровати. Стук повторился. Я поднялась и приоткрыла дверь. Это стучала Шура. Войдя к нам, она расхохоталась:
— Ой, не могу!..
— Чего это ты заливаешься?
— Алка… Алка прорубила окно в Европу! Вы только полюбуйтесь!
Я в недоумении смотрела на подругу. В какую Европу, что она выдумала?
От шума проснулся и Валентин. Протерев глаза, хмуро спросил:
— Что там случилось?
Шура опять залилась хохотом и с трудом поведала нам, как услышала стук топора в новом доме.
— Пойдемте, сами посмотрите, — сказала она.
Мы оделись и вышли. На улице было еще пустынно. Все отсыпались после вчерашнего веселья.
— Понимаете, — продолжала рассказывать Шура, — Сашка в пять утра уехал в командировку, а Алка… Утром слышу где-то рядом стук топора. Неужели, думаю, какая-нибудь дурная голова на рассвете умудрилась колоть дрова в доме? Накидываю халат — и в коридор. Стук повторился из-за Алкиной двери. Я к ней. Гляжу — Алка топором кромсает стену, которая отделяет ее комнату от Сашкиной…
— Зачем же это ей понадобилось? — одновременно выпалили мы с Валентином.
— А вот спросите ее, — смеясь, пожала плечами Шура.
Мы вошли в коридор барака. Никого. Откуда-то доносился звук пилы. Приоткрыли дверь Алкиной комнаты — и что же? Борис в поте лица своего орудовал пилой.
— Ты что это делаешь? — спросила я.
Борис криво усмехнулся:
— Пришел приглашать девчат ехать на маевку в лес, а вот Алка запрягла меня в работу.
— Алка, что все это значит?
— Ничего особенного — хочу соединить наши комнаты.
— Тебе что, мало одной?
— Мало! Как будто не знаете, что у нас с Сашкой скоро свадьба!..
Валентин, Борис и я переглянулись. Алка же, нимало не смутясь, продолжала?
— Почему же мы в таком случае должны торчать по разным углам?
— Ну и живите себе в одной комнате. А другую кому-нибудь отдадут. Ты же знаешь, как много у нас нуждающихся.
Алка промолчала. Тогда Валентин спросил:
— А он, Сашка, согласен на это самое… на… окно в Европу?
Алка растерянно улыбнулась. Заметив это, я подошла к Алке:
— Когда приедет Сашка?
— Через три дня…
— Так чего же ты торопишься?
— А вдруг он не согласится?
Мы так и покатились со смеху. Борис, отдышавшись, изрек:
— Вот приведу дверь в порядок — и сразу же на почту, дам Сашке телеграмму. Надо же порадовать дружка таким событием!
ГЛАВА XXXII
Как-то вечером, сидя за столом Куща, я заметила, что барометр, или, как все мы привыкли его называть, «колдун», резко начал падать. «Будет шторм!» — мелькнула тревожная мысль. Я еле добралась домой. Порывистый низовик, несущийся с океана, исступленно сек лицо.