— Дуся опять меня оскорбила! Если ты не поговоришь с ней, то ты не мужчина!
— Что она тебе сказала?
— И Ромку, мол, не так я воспитываю, и балую его. Подумаешь! Если кормит, значит, может и распоряжаться?
Лешка молча вышел, позвал мужа Дуси в коридор. Они покурили, перекинулись парой фраз. А минут десять спустя Лешка вернулся в комнату и сказал:
— Пойдем-ка к Дусе.
Лешка взял Лену под руку, подвел к дверям Дусиной комнаты и легонько, словно шутя, втолкнул туда. Рядом стоял и Дусин муж.
— Запирай их! — закричал он Лешке. — Грех пополам.
— Пока не помиритесь, не выпустим, — сообщил пленницам Лешка.
Лена застучала кулаками по двери.
— Пусти! На плите борщ и вода остывают!
А Лешка спокойно отвечает:
— Сам все сделаю.
Умора! Продержали Дусю и Лену под замком часа полтора. Любопытные усть-гремучинские женщины, проходя под окнами комнаты Дуси, смеялись. Бабушка Бакланова ворчала на них:
— Нечего смеяться. Над собой ведь смеетесь! И чего мужиков в свои дела вмешивать? Жизнь нынче как на масленицу — знай только радуйся, а вы еще ищете, кого бы задеть, про кого бы чего наболтать.
Один только человек старался показать вид, что не причастен к Лешкиной выходке. Это был Александр Егорович Бакланов. Он стоял во дворе с лопатой в руках, подставив лицо слепящему вешнему солнцу, и что-то обдумывал.
— Лида, принеси-ка сюда грабли! — крикнул он дочке.
Через минуту Лида была тут как тут.
— Папа, а что ты будешь делать?
— Клумбу.
— Так рано? Еще снегу полно…
— Ничего не рано. Соберем мусор, вскопаем землю, удобрим ее — пусть преет. А потом георгины высадим. Землица тут не владивостокская, одни супеси, и ветер жесткий. Ну да ладно, акклиматизируются наши цветы. — Александр Егорович прищурился, отдаваясь неведомо каким мыслям. О чем думал он? Вероятно, воображению Александра Егоровича рисовалась картина недавно оставленного владивостокского уголка: дом на улице Лазо, утопающий в радужном венке цветов, ласковый полдень, жужжанье шмеля… Наверно, помнил он белые лохматые георгины… Полюбились они Бакланову за стойкость и мужественный характер. Их родина — суровые горы Мексики, поэтому и не боятся георгины студеных ночей и утренних заморозков. Обо всем этом не раз рассказывал нам Александр Егорович в зимние вечера.
В самом деле, холодна и равнодушна к человеку оголенная усть-гремучинская кошка. Ни цветка, ни травки.
— Жизнь! — проговорил Александр Егорович, окидывая взглядом двор. — Поневоле запьешь на этой чертовой косе или погрязнешь в ругани. Песок унылый, один песок… Зимой заваливает снегом, а чуть сошел снег — глазу не на чем остановиться. Должна принарядиться наша кошка, иначе что же это… Не ходить же гулять за три километра к озеру…
Александр Егорович поплевал в ладони и с жаром принялся копать землю. Я взяла лопату и тоже подошла к нему. За мной вышли Толманы.
— Человек в космосе! — ошалело закричал вдруг, подбегая к нам, Санька.
— Полно врать-то! Приснилось, что ли?
— Гагарин, Гагарин! Бабушка радио слушает!..
Мы взволнованно переглянулись. В глазах у каждого радость, недоумение. Форточка в окне Дусиной комнаты мгновенно распахнулась.
— Что произошло? — привстав на цыпочки и забыв, очевидно, обо всем, что недавно с нею было, спросила, высунувшись из окна, Лена.
— Человек в космосе!
— Ладно вам дурака валять!..
— Честное пионерское! — клятвенно заверил Лену Санька. — Юрий Гагарин на ракете «Восток» летит.
— Да ведь это же, товарищи, невероятно!.. — бросив лопату, подхватил увертливого Саньку Александр Егорович и закружился с ним. — Это черт знает как здорово!
Тень недоверия постепенно сходила с лица Лены, губы ее растянулись в широкой улыбке, Я не могу описать выражения Лениных глаз в эту минуту. Что-то чистое, бесхитростно-детское засветилось в них. Глянув в такие глаза, по-настоящему поймешь, как рождается радость. Из самой глубины их бил светлый, играющий родничок… Какими далекими, несуразно-смешными в эту минуту показались и перебранка с Дусей, и размолвки с Лешкой.
— Галина Ивановна, — попросила Лена, — зайдите к нам, позовите Лешу, пусть выпустит, я больше не буду, мы помирились. — И засмеялась.
Бывает и так: сидишь иногда в кинозале — темно, гулко хлопают где-то в фойе двери. И вдруг ослепительно ярко засветится экран, а на нем, как бы захваченные врасплох, сметаемые светом, побегут прочь уродливые, нескладные тени… Странно как-то, но мне теперь стала заметней, видней грязь во дворе, неуютность его, необжитость. Лишь сиреневые сопки вдали скрашивали наш усть-гремучинский не устроенный пока еще мир.
— Георгины посадим… — мечтательно сказал Бакланов. — Вот здесь пустим веночком белые, а внутри клумбы — темно-вишневые.
— Трудная, однако, земля досталась нам, — проговорил Ваня Толман, опираясь на черенок лопаты. — В Клюсах и Милькове — рай, теплынь, а тут…
— Чего же торчишь здесь?
— Везде надо зыть. Если я не буду, другой не будет, что зе тогда? А потом люблю я это место: океан люблю — рыба есть, тайгу люблю — зверь есть. Хоросо, однако, тут грязновато мало-мало, пыльно сыбко, пепел летит с вулканов… Ну и сто зе, на Камчатке везде пыльно.
— А мы, черту назло, озеленим эти пески! — решительно сказал Александр Егорович. — Вон там, у «Богатыря», разобьем небольшой розарий, а вдоль дорожек пойдут шпалерами астры…
Я слушала его и, как наяву, видела тяжелые шапки соцветий, свежие, прохладные от утренней росы. Игра их красок напоминала зарю в горах. Цветы и горы… Красиво, очень красиво будет у нас!
— Хотите, покажу клубни? — предложил Бакланов.
— Покажите, покажите! — закричали мы, захваченные его затеей.
Я знала, что Баклановы привезли с собой из Владивостока ящик клубней, но каких цветов, я до сих пор не поинтересовалась.
— Попробовал я вывести один сорт. Кажется, что-то получилось. Не знаю, посмотрите…
Мы прошли в барак. Александр Егорович достал из подпола ящик продолговатых клубней. К каждому из них была прикреплена картонная бирка, на которой значился сорт.
— Вот это как раз и есть моя «Куба», — Александр Егорович протянул мне темный могучий клубень, похожий на тяжелый ком земли. — Цветок у него оранжевый, словно пламя. Понимаешь, дьявольски красив!
По тому, как бережно, легко, едва ощутимо, дотрагивался он до клубней, видно было, что Бакланов страстный любитель цветов.
— Вырастут… — кивнул Александр Егорович на клубни, и глаза его наполнились радостью. Так говорят счастливые отцы, глядя на своих детей. — Вырастут… — повторил он уверенно. — Людям для души… — И затем, повернувшись ко мне, поднял многозначительно палец. — Ведь вот что интересно. Попали георгины к нам из Америки, были они похожи на скромные ромашки, а теперь… Послать бы их на ту сторону, — кивнул он в направлении океана. — Черт возьми, приятно вернуться к отчему порогу красивее, чем ты ушел!
«Мы уже послали им свой букет», — подумала я. Гагарин пролетает теперь где-нибудь над Ванкувером или Сан-Франциско. В интересное время мы живем! Инженер Борисов предложил проект плотины через Берингов пролив. Мы сможем протянуть друг другу руки! Если б нам удалось договориться с американцами и построить эту плотину, насколько бы теплее стало тогда в устье реки Гремучей!
Несмотря на то что нелегко пока на нашей кошке, Усть-Гремучий сейчас уже не казался мне таким далеким, заброшенным, как раньше. Я уже не считала, что мы живем на краю света. Земля наша все-таки маленькая-маленькая! Гагарин пролетел над Камчаткой, а уж через полчаса будет над Москвой…
Мы вышли из барака во двор и снова взялись за дело. Вдруг дверь нашего подъезда распахнулась и на порог выкатился Малыш. Дети тут же окружили его. Медвежонок, не обращая на них никакого внимания, заковылял к взрослым, копавшим землю. Подошел к одному, к другому, обнюхивая каждого. Ну конечно, он ищет меня! Я спряталась за Александра Егоровича. Малыш коснулся лапой сапога Бакланова, а потом наконец нашел и меня. Он поднялся на задние лапы — и ну ластиться. Я засмеялась, потом достала из кармана конфетку и отдала Малышу. Он довольно заурчал.