— Видели, — ответил Лешка.

— Ты, верно, думаешь, грачи их свили? Как бы не так. Их тут и нету. Это мискина работа!

— Ври больше. Что же, по-твоему, медведи на черемухах живут?

— Какой ты глупый, однако, Леска! Как поспеет ягода, медведь лезет на дерево. Сядет в развилке больших суков, сломит ветку, оберет ягоду, съест, а ветку под себя полозыт, потом другую, третью, и так пока всю черемуху не очистит. Сидит как барин в прузинном кресле, лакомится. Сыбко любит миска черемуху. Хитрый, подлец!

— Хитрый-то хитрый, да не совсем, — просипел простуженно Борис. — Вот послушайте. Сели два брата медведя на берегу реки рыбу ловить. Один из них изловчился, цап лапой горбушу — и тянет на берег. Здоровенная попалась горбуша, он ее под себя, а горбуша, не будь дурой, подпрыгнула — и обратно в воду. У медведей слюнки, текут, зло разбирает. Подозрительно покосились друг на друга. «Ты виноват!» — «Нет, ты!» Бац лапой один другого меж глаз, и пошла потасовка, только знай шерсть клочьями летит. А рыбе того и надо, вильнула хвостом — и поминай как звали.

Борис окинул друзей хитрым взглядом и улыбнулся. В шуме охотники не заметили, как вошел Бакланов.

— Шубу убитого медведя делите? А где моя доля? — строго спросил он и, не выдержав серьезного тона, рассмеялся.

— Есть и ваша доля, садитесь, — пригласил его, вставая, Лешка.

Свободного места за маленьким колченогим столом больше не было. Получилось это оттого, что я, боясь, как бы стол не повалился, поставила его впритык к окну. Ребята потеснились, и Александр Егорович сел на Лешкино место, а Лешка втиснулся между Борисом и Ваней.

— Штрафную товарищу Бакланову! — закричал Борис и налил Александру Егоровичу полную рюмку.

— После охоты на медведей — медвежья услуга?

— Это за опоздание.

— Ну, бывайте! — И Александр Егорович легко опрокинул рюмку. — Напьешься, старый черт, веди себя честно: в одну сторону качнись, в другую поправься.

Наколов вилкой дольку чавычи, он загадочно улыбнулся.

— А Крылов-то наш, братцы, чуть не упустил зверя, сдрейфил немного. Посмотрел я — лица на парне нет…

— Так уж и сдрейфил! — обиделся Лешка и начал оправдываться: — В первый раз же! Понимать надо…

— Идем мы, Галина, след в след, — обращаясь ко мне, заговорил Борис. — Бурелом, коряги. Где тут найдешь берлогу? Но у Вани собачий нюх — ведет нас от зарубки к зарубке. Медведя он выследил еще по первому снегу. Остановимся, замрем — слышно, как тикают ручные часы, приглядываемся к Ване, к его знакам. И вот наконец подходим к толстой поваленной березе. По глазам Вани видим — тут!.. Я скидываю полушубок. Ну, думаю, сейчас будет жарко! Приготовил фотоаппарат — как не сфотографировать такой момент! Краешком глаза наблюдаю: ружья поднимаются… Медведь, конечно, слышал нашу возню, но, наверное, ему так же нелегко вставать с теплой постели, как и мне по утрам…

— Не тяни, побыстрей рассказывай! — попросила я. — Знаем, что любишь поспать.

— Галина, не мешай ему пули отливать, — вмешался Александр Егорович.

— Ладно, ладно, пусть я отливаю, — с напускной обидой проворчал Борис. — У меня на фотопленке, между прочим, все зафиксировано, кто как драпал от берлоги. Учтите это! Так вот, по знаку я отскочил назад, а про полушубок забыл. Ваня хлопнул в ладоши — тишину разорвало. Я увидел, как рыхлым пирогом вздулся снег под березой, что-то черное с ревом встало на дыбы. Нюхая воздух, двинулся медведище прямо в мою сторону. Ваня почему-то медлил с выстрелом, эти соколики тоже, — наверное, ждали, пока я сфотографирую лезущего на меня косолапого, а мне и без того баня — запутался в буреломе. Каюк, думаю. К счастью, наткнулся мишка на мой полушубок — и ну рвать его.

— Постой! — воскликнул я. — Тут что-то не так. Почему они не стреляли?

— Это ты у Вани спроси, — усмехнулся Борис.

Ваня посмотрел раскосыми глазами на Бориса и сказал:

— Однако, я думал, ты хоросый парень, а ты балаболка. Из-за тебя не стреляли, чуть не упустили зверя…

От обиды Ванино лицо покраснело.

— Не обижайся, Ваня, ведь Борька шутит, — вмешалась я.

Покачав головой и постучав пальцем по лбу, Ваня безнадежно махнул рукой.

— Церт с ним! Пусть говорит…

Борис, улыбнувшись, продолжал:

— Сделал я два снимка и вдруг слышу выстрелы. Все это длилось, может, сорок, а может, пятьдесят секунд. Отогнало дым, гляжу — Александр Егорович со спокойным видом продувает ружье…

— А меня ты щелкнул около мишки? — спросил Бакланов.

— Как же, в первую очередь!

— В порядке подхалимажа, — ввернул Лешка. — Это он к вам, Александр Егорович, подмазывается, чтобы вы его ко мне на катер послали.

— К тебе на катер? Как бы не так! Сам-то у причалов бегаешь, все примеряешься, на какую бы посудину хоть матросом попасть.

Хотя Лешка и отшутился, я же догадывалась, что на душе у него кошки скребут. Обвинение в том, что он виновен в гибели катера «Прибой», не подтвердилось, а все же Булатов не торопился назначать Лешку на другое судно… За столом ненадолго воцарилось молчание. Из коридора отчетливо доносились хохот ребят и урчанье Малыша.

— Нефтянка горит! — раздался вдруг под окном чей-то отчаянный крик.

Тут же распахнулась дверь и в комнату влетела Наталья Ивановна.

— Саша, скорей в порт!.. Булатов вызывает!..

Мы выскочили на улицу. Народ валом валил к реке. Меня догнала Лена Крылова.

— Галина Ивановна, подождите…

— А с кем Ромка?

— С Дусей. Лешка у вас был?

— Уже умчался!

— Что там горит?

— Говорят, баржа-нефтянка. Пошли скорей!

Через минуту мы были уже у реки. Темная вода вся светилась блестками перебегающих огней. По Гремучей, меж льдин, плыл кунгас с сеном и тоже горел. Жутко и красиво…

Люди, собравшиеся на берегу, взволнованно переговаривались.

— Неужели нефтянка?..

— И вовсе не нефтянка, а плашкоут. Разве не видишь — рядом с ней впритирку бьется! Грузили на него бочки с бензином, и вот пыхнуло… Если нефтянка займется, тогда все взлетит на воздух. И от нашей кошки следа не останется.

И тут вдруг действительно раздался взрыв.

— Галина Ивановна, давайте поищем Лешку, он где-нибудь здесь, подойдем поближе…

— Стой!.. Там же искры летят!..

— Лешку надо пойти посмотреть, боюсь я за него…

— Ничего с ним не случится, не беспокойся!

— Ну, пойдемте же…

Мы стали пробираться ближе к нефтянке. Оказывается, взрывались бочки на плашкоуте. На берегу стоял тревожный гул — плашкоут был весь в огне. К горящему плашкоуту на полном ходу шел катер.

— Вот это смельчак! — раздались голоса. — Ведь на верную гибель идет!

Катер подошел к плашкоуту, кто-то перескочил с него на горящее судно, завел буксир, и вдруг в это время взорвалась еще одна бочка. Я закрыла глаза от ужаса. Ленка, закричав: «Лешка!», бросилась бежать вдоль берега, поближе к барже.

Секунду спустя я открыла глаза — да ведь это и впрямь Лешка на плашкоуте! Лешка!..

Я бросилась вслед за Леной и догнала ее. Бледная, с трясущимися руками, она остановилась, тяжело дыша, сцепив на груди тонкие дрожащие пальцы. Я обняла ее. Глаза наши неотступно следили за пылающим плашкоутом и за Лешкой. Вот он уже снова на катере и выводит горящий плашкоут за бары, в океан… Все это время над Лешкой металась огненная грива… Так и ушел с ней в океан. А на нефтянке в это время пустили паротушение, и с пожаром было покончено. Молодцами оказались ребята на барже, не растерялись! Это, наверно, они по примеру Лешки…

Мы долго наблюдали, как полыхают на воде островки бензина, а далеко за барами догорает злополучный плашкоут. Нефтянку моряки отвели и поставили на рейде среди льдов. С минуты на минуту мы ждали возвращения Лешки, а он где-то задерживался. Держа Лену под руку, я ощущала, как дрожит она. Но вот наконец показался и Лешка. Он шел вразвалку, устало, брови и ресницы его были опалены, стали рыжими и торчали в разные стороны, как тычинки цветка, шапка вся в грязи. Вместо того чтобы присесть и отдохнуть рядом с нами на бревне, он вдруг подхватил Лену и закружил ее.