— Говори.

Минц мял в руках шапку. Очевидно, я все-таки мешала их предстоящему разговору.

— Вы извините, мне на минутку нужно выйти к Баклановым… — сказала я.

— Никуда тебе не нужно — посидишь и послушаешь самые последние новости. Ну, говори, — еще раз кивнула Шура Минцу.

Мне было неловко, я чувствовала, что мешаю Минцу начать разговор.

— Шура, я только что от Булатова, — с трудом проговорил Минц.

— Ну и что?

— А то, что должность твоя сокращена и Булатов сказал — ты получишь все, что положено по договору, а затем можешь ехать, куда угодно, мол, осенью ты не очень-то была рада назначению сюда… Так что теперь обрадуешься.

Минц замолчал. Шура подошла к нему, взяла за пуговицу пальто.

— Женя, посмотри мне в глаза. Ты хочешь, чтобы я уехала? Да?

— Если бы я хотел этого, то не пришел бы… Я просто боюсь за тебя. Пойми…

— Так вот, передай своему Булатову, что никакими сокращениями он меня отсюда не выживет. Найдется для меня дело, пойду на любую работу. Откровенно говоря, я ждала этого, ждала о тех пор, как стала воевать с Булатовым из-за штатного расписания на катерах… Он рвет и мечет, а мне плевать на него… Не уеду с Камчатки! Но все останется, Женя, так, как мы договорились в самолете. И ты никогда, слышишь, никогда не придешь ко мне больше… Я не хочу, чтобы ты приходил. Понятно? Теперь иди. Я устала, а мне еще надо с Галиной перемолвиться парой слов.

— Хорошо, Шура, только не волнуйся, работа найдется.

— Я сама знаю, что найдется. Иди…

Шура устало опустилась на кровать. Я вышла в коридор, чтобы закрыть дверь за Минцем, так ничего и не поняв в их отношениях. Когда вернулась, Шура лежала на кровати, плечи ее вздрагивали. Она глотала и никак не могла проглотить слезы…

ГЛАВА XXIII

Утром меня разбудили шум и смех. Я быстро накинула халат и выскочила в коридор.

— Что тут происходит? — спросила я у Лешки, державшего в обнимку чью-то подушку.

В дверях Шуриной комнаты стояли Алла и Сашка Полубесов и тащили в разные стороны перину.

— Ну, Аллочка, милая, у тебя бока и так мягкие, дай мне поспать на перине хоть несколько деньков! — хохотал Сашка Бес.

— А я на чем спать буду? У тебя матрац есть.

— Так ведь матрац-то жесткий.

Я поняла — Алка переезжает. Вчера Шура намекнула мне, что Алку уговорили перейти на частную квартиру и вот Сашка и Лешка помогают ей перевозить вещи. И дьявол же этот Сашка! Медом его не корми — любит доводить Алку до белого каления.

— Ладно, так и быть, спи на перине, — смилостивился наконец Сашка. — Это пока ты на частной квартире, а как только перейдем в новый барак и ты станешь моей соседкой, нежиться на перине буду я.

Все засмеялись, а Алка ответила:

— Ладно, — и потащила перину к выходу.

Вскоре все утихло. Сашка, Лешка и Алла уехали. Ко мне подошла Шура.

— Помоги перебраться, Галка, — сказала она, вздохнув.

Я взяла ее чемодан, платья, висевшие на палочных плечиках в углу под простыней, Шура прихватила книги, и мы пошли ко мне в комнату.

Все получилось так, как нам хотелось. Аллу уговорили временно перейти на частную квартиру. Толя пообещал ей, что к Первому мая ЖКО даст комнату в новом бараке, рядом с Сашкой. Как все-таки легко уговорить нас, женщин!

Очевидно, пока мы с Шурой будем на работе, Лешка и Сашка перевезут в наш дом вещи новой соседки — Дуси, Ромкиной кормилицы. Лешка после этого хоть немного успокоится, а то Булатов поедом его ест за катер.

Прошло уже недели две со времени приезда Семена Антоновича, а я еще с ним не разговаривала. Встретиться же и потолковать очень хотелось. Многое накипело. Но идти к Булатову на правах родственницы не хочу, да и не могу. С каждым днем мне все больше кажется, что я никогда не была замужем и никогда наши дорожки с Валентином не сойдутся. Где он, что с ним — не знаю. И больше того — мне совсем не скучно!

Откровенно говоря, скучать некогда — время до единой минуты занято. И хотя здесь постоянно свирепствуют штормы, то и дело повторяются подземные толчки, я уже привыкла, и жить без всего этого мне, пожалуй, было бы просто скучно. Что там Панино!

В закрытой бухте построили порт. В Панине мы не знали, почем фунт лиха, а тут живем на намывной косе, распахнутой всем ветрам и волнам, строим другой, более крупный порт. Все панинцы, что приехали со мной, обжились. Шуру я тоже теперь причисляю к нашим. Только лишь точит меня совесть за Пышного. Вчера Шура метко назвала его «карманным секретарем». Ловко! А оно так и получается. Толя ловит каждое слово Булатова и, как попугай, повторяет вслед за ним. Разве парторг может быть таким? Нет! Но Толя слишком мягок и еще неопытен, а Булатов этим и пользуется, вьет из него веревки. Сегодня будет бюро, и надо перед заседанием поговорить с Толей. Нехорошо, если «карманным секретарем» его будут называть и другие.

Булатова я до сих пор не могу понять. У меня для него всегда как бы две чаши весов. На одной — его высокомерие, самомнение, зазнайство, на другой — дела. И дела зачастую перетягивают все остальное. Чего не отнять, того не отнять. Руководитель он неплохой и людей знает, да только понять его я все же не могу. В мнении о нем я день ото дня запутываюсь все больше и больше. То восторгаюсь, то ненавижу. Ненавижу за то, что он окружил себя подхалимами, вроде Карпухина, а от тех, кто выступает против него, старается освободиться или преследует. Может, я так думаю потому, что Лешка и Шура мой друзья…

Кущ — другое дело. Он мне по-настоящему нравится. Это не какой-нибудь лизоблюд Карпухин. Пока не было Булатова, Кущ привел все дела с клиентурой в ажур, долги за аренду территории и перевозку грузов со всех друзей Карпухина взыскал до копейки. Бухгалтер прыгает от восторга до небес, а Булатов, как приехал, встал было на дыбы, но теперь, как говорит Кущ, «отошел малость». Кущ подхалимничать ни перед кем не станет.

На бюро сегодня один вопрос — о подготовке к навигации. Я пришла в парткабинет пораньше — хотелось поговорить с Толей. Но не успела я с ним поздороваться, как в кабинет в распахнутом пальто влетел Булатов и закричал:

— Я не понимаю: кто начальник порта? Кто?

— А в чем дело?

— Каждый, кому не лень, распоряжается, дает указания!..

— Кто?

— Да вот хотя бы Певчая. И какого черта лезет она везде и командует! Из-за таких вот и летят государственные деньги в трубу!..

Я сразу догадалась, что речь идет о нарядах грузчикам, и сказала:

— А сколько вылетело денег, когда вы сваливали груз в кучу, а в отчете указывали, что складировано нормально?

— Это дело прошлое…

— Да, но груз портится и может прийти в полную негодность.

— Тогда наведите порядок! На то вы и коммерческие работники, чтобы следить за сохранностью грузов.

— «Наведите порядок»!.. — перебила я Булатова. — Тут сначала надо как следует разобраться в вашем винегрете. Придут суда, и будет простой. Тара вся перемешана. Попробуй покатай бочки из угла в угол, посортируй их по партиям! Без грузчиков не обойдешься, а грузчикам надо платить. Если же вы не хотите платить, отдайте приказ по порту — пусть складские работники этим занимаются, они на окладе, а не грузчики, которые и так мало зарабатывают.

— Слушай, Певчая, скажи ты мне, какое твое-то дело? При чем здесь ты? Ваша милость, по-моему, работает в коммерческом отделе?

— Как это какое дело? Грузчики — моя подшефная бригада!

— Подшефная! И чего ты носишься с ней как с писаной торбой?

— Я выполняю партийное поручение.

Булатов хотел что-то возразить мне, но в это время вошли начальники районов, Минц, Бакланов и Ерофеев. Воспользовавшись минутной паузой, я снова напала на Булатова. Вошедшие с интересом следили за нашей перепалкой. Меня злило молчание Толи.

Если у него есть хоть крупица какого-либо чувства ко мне, то он должен взорваться, должен стать на дыбы, поддержать меня. А как же иначе?

Я была уверена в этом и в то же время почему-то немного колебалась. Секунда, другая… Толя молчал. Да, вероятно, я не ошибалась в своем сомнении. Вот уже сколько месяцев наблюдала я, как Толя на глазах у всех менялся. Припомнились мне его сшибки с механиками сразу после приезда из Панина. Умел же он тогда доказать людям свою правоту, умел работать, а теперь… И куда делись его внимательность, участие. Нельзя же стоять рядом и наблюдать, как люди ругаются, не вмешаться. Ведь он секретарь!.. Булатов, видя, как Пышный по-девичьи скромненько опустил глаза, ринулся на меня с удесятеренной силой: