На меня в упор, укоряюще смотрел мальчик, ребенок, который мог быть нашим. Мысли мои смешались. Я просто не знала, на что решиться… Глядя на фото, я не могла сказать «да». В конце концов мне стало ясно, что я не имею права отнять у его жены и ребенка внимание и ласку, которые он должен дать им. Встречаться тайно? И я и он не смогли бы пойти на это.

«Как же мог бы он учить тогда своего сына честности и правдивости, если бы сам обманывал и его и мать?..» — подумала я. Да и я не смогла бы вполне быть счастливой, не смогла бы ходить с поднятой головой, открыто смотреть людям в глаза. Нет ничего дороже, чем сохранить уважение к себе и остаться честной по отношению к другим.

Еще в Питере договорились мы, что он никогда больше не зайдет ко мне домой. Как бы ни было нам тяжело, мы твердо решили не встречаться. Но легко сказать — не встречаться… Сердцу не прикажешь. Когда я встречаю Евгения, я потом часто вижу его во сне. А на днях мне стало яснее ясного — я в положении… Что делать — ума не приложу! Иметь ребенка, у которого не будет отца, не хочу, не хочу! Да, как бы ни были наши люди сознательны, но понятия «мать-одиночка», «безотцовщина» у нас еще существуют.

Я уже заранее вижу — идешь по улице и слышишь, как шипят из-за угла кумушки: «Добесилась!», «Добегалась!..» Ведь позор же, честное слово, а позора, Галина, позора я… — и Шура горько расплакалась.

За все время, пока она говорила о своей беде, я не перебивала ее, а сейчас, когда она рыдает, не знаю, как успокоить. Слишком неожиданной явилась для меня вся эта история, и я еще никак не могу поверить в ее реальность.

Наконец я спросила ее:

— А он-то знает?

— Нет… — ело слышно ответила Шура. — Я не могу разбить его семью, и ты это хорошо знаешь…

Закрыв глаза и передохнув минуту, Шура продолжала:

— У меня хватит сил не встречаться с ним. Помоги мне, Галина! Я готова на все!..

Шура встала, подошла к умывальнику и сполоснула над тазом лицо.

— Пройдусь к океану, — проговорила она. — Мне нужно разобраться в себе. Не беспокойся за меня, скоро вернусь. — И, быстро одевшись, вышла.

А я чуть не закричала ей вслед: «Растревожила мою душу и бежишь. А мне самой не легче!..» Но потом я поняла — ей действительно надо побыть одной. Да и мне захотелось отвлечься от всего того, что только что рассказала мне Шура, и я решила чем-нибудь заняться. Неожиданно вспомнила — Шура просила меня просмотреть книги в ящиках, из которых сложена тахта, — книги плесневеют, углы комнаты у нас частенько промерзают, а после топки сыреют. Я, не теряя времени, занялась разборкой книг. В первом ящике лежало несколько томов Драйзера, Голсуорси, альбом фотографий. Плесень их пощадила, едва тронув корешки. Я обтерла переплеты, заглянула в альбом с фотографиями. Воспоминания сразу нахлынули, властно захватили меня. Мне стало и горько и радостно. Студенческие годы… Я улыбнулась и отложила альбом в сторону, взялась за второй ящик. Сверху лежали учебники для шестого и седьмого классов — я купила их Валентину… Мне хотелось, чтобы он учился, рос.

Надежды?.. Да, они у меня были. Но куда же улетучились эти надежды, что случилось? Я взяла в руки физику — ведь Валентин так любит машины… И мне вдруг очень захотелось увидеть его, почувствовать его сильную мужскую руку на своем плече. Почему он сбежал? И тут же внутренне я обрушилась на себя: а что я сделала для того, чтобы остановить его? Что? Я лгу себе, лгу людям. Я не могу вычеркнуть его из своей памяти, не могу!

ГЛАВА XXV

Бывает, идешь навстречу колючему зимнему береговику, задыхаешься от его ледяного напора, лицо иссечено, глаза слезятся, плечо, выставленное вперед, устало, ноги послушны, а тут вдруг, ни с того ни с сего, ударит тебя, шатнет совсем с другой стороны горный разбойничий ветер — едва опомнишься…

В субботу мы с Шурой зашли в магазин, взяли мороженой оленины. Шагах в двадцати от крыльца повстречался нам взволнованный Кириллов.

— Галина Ивановна, спасайте! — торопливо заговорил он, едва переводя дыхание.

— Кого спасать?.. Что случилось?

— Жорка недоброе затеял!..

Мы с Шурой тревожно переглянулись.

— Идемте к нам, расскажете, что там случилось.

— Вы, пожалуйста, извините, иначе я не мог, понимаете, не мог…

— Не тяните…

— Жорка вовлек в картежную игру Матвея и Виктора…

— Покровского-Дубровского?

— Да.

— Матвей с неделю назад начал проигрывать и уже четвертый день не выходит на работу, а сегодня и Виктор не вышел…

Я вспомнила тот вечер, когда какой-то грузчик продал мне «отрез». Тогда я заметила Жорку и Матвея. Никому из бригады я не сказала об этом, кроме Бориса. Незнакомого грузчика я с тех пор больше не видела.

— Значит, говорите, оба не вышли на работу? — спросила я у Кириллова.

— Да, но сейчас не это главное.

— А что же?

— Сегодня Виктор проиграл в карты Степанова, нашего старосту!..

— Как это проиграл Степанова? — одновременно воскликнули мы с Шурой.

— Очень просто. Игра в «буру» — любимая у воров. Вы знаете, Галина Ивановна, последнее время Виктор сам не свой, черт его знает, что с ним творится. А все Жорка! Весь день сегодня они пили и играли. Витька зарвался, в азарте поставил на банк голову Степанова и… проиграл…

— Ничего не понимаю… — развела руками Шура.

— Я тоже.

— Дело такое, — решил уточнить Кириллов, — у уголовников есть закон: проиграл — рассчитайся чем хочешь и как хочешь. Витька проиграл все, что имел, и тогда стал играть на голову Степанова, рискнул его жизнью. А сейчас — карта бита… Он должен порешить Степанова. Ясно? Иначе сам будет заигранным.

— То есть как «заигранным»? — хрипло спросила я.

— А вот так. Попробуй не выплати карточный долг, не сдержи слово — свои же дружки прикончат, Покровскому-Дубровскому дали срок. Он должен выполнить свое обещание в течение десяти дней. Где и как сумеет убить он Степанова — дело его. Ему, конечно, помогут собутыльники Жорки. Потом постараются упрятать Витьку в надежное место, после того, как все свершится. Закон есть закон. Воры не отступятся. Покровский-Дубровский, конечно, ничего против Степанова не имеет, да вот попал Жорке в лапы и сам не рад.

— Но ведь этого никак нельзя допустить! — воскликнула Шура.

— За этим и пришел я к вам, — продолжал Кириллов. — На вас, Галина Ивановна, на шефа нашего, вся надежда.

— А что могу сделать я?

— Многое. Вас и диспетчера Полубесова знают в общежитии все. Надо провести собрание, чтобы изолировать Жорку и его дружков, а главное — поскорей бы выселить, но так, чтобы по решению наших жильцов и без помощи милиции и начальства.

— Где Борис? — спросила я.

— С Виктором. А меня послал за вами. Помогите, справиться с Жоркиной компанией, Галина Ивановна. Все в общежитии пойдет по-новому, уверяю вас. Наши будут довольны, что избавились от этих паразитов и их воровских порядков.

— Да, но как же сделать это? — воскликнула я.

— Вот что: надо сейчас же позвать Александра Егоровича и посоветоваться с ним. Это лучше всего, пожалуй, — подсказала Шура.

— Сходи, пожалуйста, за Александром Егоровичем, — попросила я.

Шура вышла.

Кириллов сидел на табуретке и мял в руках шапку. Оленина начала оттаивать. Капли крови одна за другой падали на пол. Я отодвинула мясо от края стола.

— Вынести бы надо, Галина Ивановна, — посоветовал Кириллов.

— Ничего, за ночь оттает — утром будем жарить котлеты.

— Эх, Галина Ивановна, до чего надоело маяться по свету, хочется пожить вот так, как вы. Хочется о ком-то заботиться и самому заботу чувствовать. Как вы думаете, Таня от меня не отвернется, если узнает про то, что у нас творится?..

— Не отвернется. Ведь вы же не играли в карты, — не совсем удачно успокоила я его и тут же добавила: — Таня девушка умная, все поймет.

— Поймет, думаете? — Взгляд Кириллова сразу посветлел. В эту минуту дверь открылась и в комнату вошли Бакланов и Шура. Кириллов коротко поведал Александру Егоровичу обо всем.