Меня это задело, и я спросила:

— А в чем выразилась ее «железная выдержка»?

— В спокойствии. Я был у Булатова, когда к нему в кабинет вошла Шура и заявила, что согласна на любую работу. У того от удивления даже брови подпрыгнули. Говорит: «И в приемосдатчицы пойдете?» — «Пойду!» — отрезала Шура, и они минуту, другую молчали, меряя друг друга испытующим взглядом…

— Ну, и что же? — перебила я Александра Егоровича.

— А то, что хоть и получает она на тридцать пять рублей меньше, но осталась в том же отделе труда и зарплаты и опять сможет помешать Булатову, если он будет неправильно действовать.

— На Шуру можно положиться.

— Конечно! Я сначала подумал, что она струсит и воспользуется случаем, чтобы сбежать с трясущейся нашей кошки…

Шура внимательно посмотрела на Александра Егоровича, а потом сказала, вздохнув:

— Мне бежать некуда…

Бакланов попрощался с нами и тихо прикрыл за собой дверь, а Шура отвернулась к стене и не сказала больше ни слова. Вообще мне последнее время ее настроение не нравится. Она стала какой-то задумчивой, глаза ее часто наполняются слезами, но плачущей я ее никогда не видела. Терзания не в характере Шуры. Однако чувствовала, что она не находит себе места. Шура почти ни с кем не разговаривала, стала угрюмой, замкнутой, и только один раз я видела ее смеющейся — в тот день, когда я купила злополучный отрез… Мне было обидно, что Шура ничем не делится со мной, страшно хотелось узнать, в чем же дело, но как и с чего начать разговор, я не знала.

Вот и сегодня, идя домой, я все время думала об этом. В нашей комнате полумрак. Горит настольная лампа под зеленым абажуром. Шура сидит со сцепленными на коленях руками, взгляд неподвижен, задумчив. Мне показалось, что она не заметила моего прихода, Я села.

— Шура, ты давно дома?

— Давно, — как-то безразлично ответила она.

Мне хотелось, чтобы она спросила, где я была, что делала, как прошел день, но она молчала. Ее мысли были, вероятно, далеко-далеко. Я не выдержала, пересела к ней на тахту.

— Что с тобой?.. Может, случилось что-нибудь?..

— Случилось…

— Что же? Что? Скажи, может быть, я сумею помочь тебе?

Шура разняла сцепленные руки, встала, подошла к зеркалу, висевшему на стене, потом повернулась ко мне и тихо сказала:

— Я в положении…

— Ты!.. — От неожиданности я чуть не задохнулась. В голове не укладывалось то, о чем сейчас шепнула Шура. Я ведь знала, что она ни с кем не встречается, не дружит даже, и вдруг — в положении!..

— Ты не шутишь?

— Отстань… И так тошно…

— А я не верю! Чудишь! Понимаешь, не верю!

Не успела я сказать ото, как меня внезапно пронзила мысль: Борис!.. Нет, не может быть… не он… Но кто же?

— Тебе надо выйти замуж.

— В том-то и беда, что нельзя.

— Почему?

— Он… он женат…

— Шурка! — Я порывисто обняла ее. — Что же теперь делать?

Шура горестно опустилась на тахту и сжала голову руками. А я, ошеломленная, сидела против нее и никак не могла прийти в себя — Шура, серьезная, неглупая и, как мне казалось, дальновидная, нежданно-негаданно попала в беду. Как помочь ей, как спасти ее?..

А Шура, вздохнув, вдруг тихо заговорила:

— Жизнь, Галинка, такая пакость — не знаешь, где оступишься. А оступилась — стараешься спрятать концы в воду. Каждый, запутавшись, начинает петлять, обманывать и самого себя и других. К чему? Ну, скажи, к чему? — Шура грустно усмехнулась. — Не по нутру мне все это, Галка. Любовь должна быть чистой, открытой… А уж если нет, тогда…

Вслушиваясь в ее монотонный, усталый голос, я неожиданно вспомнила ее последний разговор с Минцем… Мне показалось, что я вижу не Шуру, а совсем другую, незнакомую мне женщину. Гляжу неотступно на нее, а она так же тихо и медленно продолжает:

— Думаю вот я, как мне быть. Сказать ему — значит, нарушить его покой, развалить семью. Бывает, от больного скрывают, что у него рак. Я это понимаю, это другое дело. Но мы-то должны ли врать?

— Ты знала, что он женат?

— Глупый вопрос! Конечно, знала. В том-то вся беда — знала, и все же… Но я не могла… понимаешь. Беда на мою голову не свалилась врасплох. Я ждала ее с того дня, как он приехал в Усть-Гремучий. Но и не с этого началось все, не с приезда — нитка тянется издалека. История, Галина, такая…

Шура как-то еще больше сникла — воспоминания, вероятно, жгли ее сознание. Мне до сих пор кажется, что не из уст Шуры я слышала эту горькую повесть, а будто сама была свидетельницей всех событий.

— Минца я заметила сразу, — говорила Шура, — со дня поступления в институт. Он уже учился на третьем курсе, когда я только что поступила. Нелегко мне пришлось тогда. Днем лекции, а вечерами и по ночам я печатала на машинке. Как назло, на первом же курсе меня избрали в комитет комсомола — появилась нагрузка. Но я справлялась со всем.

В комитете комсомола мы и подружились. Частенько спорили, цапались, но дружба наша от этого не ржавела. Правда, я не ходила с Евгением ни в кино, ни в театры — у меня на это не было ни времени, ни денег, — но на скамейке под тополем во дворе общежития мы частенько сиживали в свободную минутку. С залива часто дул теплый ветер, а тополь укрывал нас. Женька, Женька, если б знал он… Я тогда жила им, дышала, мучилась. Сама понимаешь, ошалела от счастья, себе же на беду познакомила Евгения со своей однокурсницей Лелькой. Она была красива, хорошо одевалась. И чего бы ей было не одеваться — единственная дочка у родителей. После второго курса многие студенты поехали на целину, уехал и Евгений. А я уговорила декана оставить меня в Ленинграде, устроилась на работу в порт, хотела за лето поднакопить денег на пальто. Расставаясь со мной, в последний вечер Евгений признался, что любит меня. «Я не представляю, Шура, как проживу эти два месяца», — сказал он. Я была счастлива и, когда провожала его, совершенно не обратила внимания на Лельку, кинувшую свой чемодан на одну полку с его рюкзаком… Что и как у них там произошло, не знаю, факт остается фактом — она приехала с целины уже в положении. В день приезда Евгений прибежал ко мне, бледный, с глубоко запавшими глазами, и все рассказал: как она его недели две преследовала, спала в его палатке. А однажды, когда ребята устроили вечеринку, Лелька сумела подпоить его. Он не помнил, что было дальше… Потом, когда узнал, что она в положении, женился на ней. Он честный человек, Галка. Я видела, как он терзался. Я думала, что сойду с ума. Но горе я сумела пересилить. Часами сидела за книгами, работала, немного забылась. Ты спросишь меня, почему я не боролась за Евгения. Не хотела. Нехорошо начинать жизнь, разрушая другую жизнь. А теперь я жалею о том, что не постояла за свою любовь. Я, Галина, убедилась — все это время он любил только меня…

Лелька же после целины бросила институт, родила сына, заставила Минца зарегистрироваться с ней, а когда Евгений окончил институт, они уехали на Сахалин. Я тогда подумала — все!.. Друзей у меня всегда было много, а вот единственного друга, любимого, так больше и не встречу…

Ехала я на Камчатку будто в ссылку. Сначала мне тут страшно не понравилось, сама помнишь, а теперь сжилась. Может, даже и хорошо, что я сюда попала: Камчатка заглушила все мои боли, исцелила душу. Все было бы хорошо, но только на свою беду я опять встретилась с Евгением. Долго пыталась сдерживать свои чувства, крепко держала их в кулаке, а когда нас с ним послали на профсоюзную конференцию… я не смогла больше противиться чувству…

Евгений был внимателен и ласков, ни одним словом, ни одним взглядом не намекал на наши давние отношения. Показал фото сына, смотрел на меня добрыми глазами, и я чувствовала, как всю меня заливает горячая волна. Знала, что сердца не сдержать.

«Что с тобой, Саша? Ты не рада, что мы вместе?» — услышала я его голос. И в первую же ночь на теплоходе «Русь» я… стала его… Если б он не назвал меня так, как называл в былые дни, если б я не почувствовала волнения в его голосе, у меня, вероятно, хватило бы сил встать и уйти… Но… мы сидели в каюте, и я позволила поцеловать себя. Дни во Владивостоке пролетели быстро, как сон. Женя был настоящим другом. Вместе мы готовили мое выступление на конференции, вместе хлопотали насчет библиотеки для Усть-Гремучего и кинопередвижки, ходили в театр. Обратный путь до Питера был для меня мучительным. Все как-то вдруг потускнело, поблекло. «Нет, не бывать нашему счастью…» — твердила я. Он положил мне руку на плечо, посмотрел прямо в глаза и прошептал: «Шура, мы должны быть вместе. Я оформлю развод». Сама не знаю почему, я попросила у него еще раз фото сына.