Он пожимает Рихарту руку и, спешно переодевшись, торопится домой. Поднимается по лестнице с цокольного этажа казармы, где проводятся спарринги в помещениях с высокими потолками, огороженных стальной сетью — для воздушных маневров и использования цепного копья. Мимо анфилады кабинетов по длинному коридору. Еще два этажа вверх, и Волак выходит на одну из аватаран; дает время глазам привыкнуть к солнцу, а затем, опустив мигательные перепонки, взлетает в небо.

Поток воздуха превращается в нечто материальное, густое, даже живое, что своей гигантской дланью мешает набрать скорость. И эта преграда вызывает странную тревогу, от которой свербит все тело. Волак делает несколько запрещенных маневров, чтобы сократить время полета — в спину врезаются скабрезные словечки от задетых хегальдин. На мгновение он выхватывает взглядом полуразрушенную башню Лифантии, и ее образ затягивает сознание к тому дню, где на проповеди закололи несчастную девчонку. Как животное. Закололи и утопили в болоте. Никогда еще преступление, каким бы оно не было, не каралось так жестоко. Без позволения архонта, без его ведома. Неужели власть перетекает в религиозное русло, принимая его направление? Невозможно. Тем более ходил ведь слух, что Корда отчитали за выходку по полной. Оправдали тем, что закон относится к хегальдинам, а шейдимы… — никого же ведь не посадят, если тот убьет домашнего анси. Хотя, прилюдное линчевание и изгнание не подобно ли смерти? Претензия на жизнь.

Волак делает мощный взмах, зависая в воздухе, а затем прижимает крылья к спине и пикирует к земле, выставив по сторонам лишь края маховых перьев для маневрирования. И только у самой аватараны он вновь раскрывается, меняет угол полета. Раньше его всегда встречала жена и дочь. Даже в дни болезни последней. Но сейчас аватарана пуста, а судя по пыли, Вильева даже не выходила на нее. Ладони Волака увлажняются. Волнение заставляет забыть обо всех возможных правилах приземления. На полной скорости он едва касается подошвой сапог площадки, как сразу уходит в кувырок через бок. По инерции катится до самого ограждения, а затем вскакивает и бежит по лестнице в дом прихрамывая.

— Вильева!

Молчание.

Он спускается в гостиную — пусто.

— Вильева?

На кухне тоже никого нет. Волак смотрит на входную дверь, осматривает коридор. Все на месте. Никто не вламывался, но это не значит, что в доме никого не было.

— Вильева? — голос Волака срывается, когда он входит в спальню.

Его взгляд останавливается на влажных покрасневших глазах жены. Она сидит на полу, напротив Лилит, играющей с куклами. Сердце постепенно успокаивается, но до того момента, как дочь оборачивается.

— Папа! Папа вернулся! — Лилит, улыбаясь, запрыгивает на руки к отцу.

— Все хорошо? У вас… — дрожащим голосом спрашивает Волак. Его взгляд судорожно дергается из стороны в сторону. С зеленого глаза на кромешно черный, в отражении которого видит себя самого, как в черном зеркале.

С зеленого на черный.

С черного на зеленый.

— Не волнуйся пап. Все, что пишут и говорят — это все вранье. Я себя очень хорошо чувствую!

Волак смотрит на дрожащие губы Вильевы, и сам стискивает зубы, поглаживая дочь по черным волосам.

— Я и не волнуюсь. Я знаю. Только другие этого не знают. Пока еще не знают. Так что давай обойдемся без прогулок на улице. — Он видит, как Лилит начинает хмуриться. — Временно. Пока я не найду способ убедить всех, что ничего плохого нет. Ничего плохого в черных глазах. Хорошо?

— Пап?

— Что такое?

Лилит улыбается, наклоняет голову в сторону, а затем приближается и шепчет на ухо:

— Я теперь шейдим! Бу!

Она наматывает на пальчик темную прядь и прячет черный глаз под ней.

— Вот так, и не видно ничего.

Волак опускает дочь:

— Поиграй пока одна, милая, хорошо? А мы с мамой пока немного побеседуем.

— Хорошо! — отвечает Лилит, шагая вприпрыжку обратно к куклам.

Волак кивает Вильеве, и она следует за ним, прикрывая лицо ладонями. Они выходят из спальни, поднимаются на кухню. Волак сразу же хватает бутылку вина из шкафа.

— Это все ее игры с «серыми»! Я же говорила, что не надо было ее отпускать, — выпаливает Вильева, опираясь руками на подоконник. — Позволять гулять в этом районе мелкокрылых! Ведь только «серые» превращаются в этих!..

— Прекрати, — перебивает Волак, а затем делает нескольких огромных глотков. — Никто не виноват. Да и поздно искать виноватых.

— А что еще остается делать? Что?! Рассчитывать на милость архонта? Может пастыря и его древа? А может, твои офицерские связи способны ее спасти?! — Вильева отворачивается от окна и обнимает себя за плечи. — Я не знаю… не знаю что делать?

Она начинает плакать. Тихо. Почти неслышно.

Плечи Волака вздымаются от тяжелого дыхания, а мышцы рук сводит от напряжения. Мысли в голове рикошетят от одной стенки черепа к другой, и кажется, что они разносят мозг на куски.

— Пожалуйста, скажи, что ты знаешь, как нам поступить, — шепчет Вильева сквозь плач. — Как поступить, как уберечь Лилит.

Волак долгое время молчит, всматриваясь в столешницу так, будто на ней изображена карта всех возможных событий, а затем он коротко поизносит:

— Бежать.

— Что?

— Подальше от стен. В горы.

— Но… как же дом?.. Как же?.. Как мы будем жить вне стен?!

— Все вместе вне стен или вдвоем — внутри.

Вильева прячет в ладони заплаканное лицо и опускается на пол.

— За что нам такое? — едва слышно шепчет она. — Что мы сделали?

— Завтра на рассвете выйдем, — подытоживает Волак, переводя взгляд на жену. — Мы не сможем прятать Лилит вечно. Не сможем никого убедить в том, что она такая же, как прежде. Если ее не казнят, то отправят, как и других детей в исправительный приют.

— Может, ей там помогут? Почему ты против того, чтобы отдать ее туда? Ей там будет лучше, чем!..

Вильева замолкает, замечая, как воздух начинается потрескивать от нарастающего гнева в глазах мужа.

— Я тебе не раз говорил, что, отдавая Лилит в этот приют, ты больше никогда ее не увидишь. Никогда! И не узнаешь, как она, что с ней там делают! Никто из офицеров даже понятия не имеет о том, что там творится. В этих подземных камерах. Только Тени архонта и их приближенные. Сравнимо с тем, как бросить ребенка в голодную волчью пасть. Ты этого желаешь нашей дочери? — Волак бьет по столу кулаком. — Этого? Не позволю к ней притронуться! Никому!

Ближе к вечеру, Вильева опускается в кресло, равнодушно смотря на собранные вещи: две сумки с едой и одеждой. Две фляги.

— Нам надо поспать.

Вильева вздрагивает от голоса мужа.

— Прости. — Волак обнимает ее. — Все будет хорошо. Пойдем.

Она встает и делает первый шаг, но тут же замирает.

— С тобой все хорошо? — Волак обхватывает ее за талию, а Вильева поворачивает голову к входной двери.

Раздается стук, тяжелый и настойчивый.

— Волак? — звучит голос Аима. — Открывай! Мы знаем, что ты дома, нам нужно поговорить.

— Мы… — одними губами повторяет Волак. Затем обращается к Вельеве: — Можешь идти?

Она кивает.

— А лететь?

Снова кивок.

— Быстро собирай Лилит.

— Волак? Открой, мы только хотим поговорить! — Стук в дверь становится громче, а в голосе Аима чувствуется угроза.

— Минуту! Дай только оденусь!

Волак ощущает, как мышцы наливаются кровью. Он быстро натягивает боевую кирасу, перчатки. Смотрит в сторону цепного копья. Сегодня ты мне не понадобишься, думает он. Вместо него, Волак снимает со стены трофейные щиты шиагарр, оставшиеся от прадеда.

В этот момент в коридор вбегает Вильева со сонной дочерью в руках.

— Я их отвлеку, а вы улетайте подальше и спрячьтесь, — отвечает он на ее вопросительный взгляд. — Я вас найду.

Волак медленно надевает шлем, закрепляет ремешок на подбородке, смотря на дверь дрожащим взглядом, в котором борются отчаяние и решимость. Сердце отсчитывает мгновения, а в голове — пустота, все мысли гаснут, уступая место инстинктам.