Они сворачивают к одинокой сосне, что в недалеко от дороги. Гнев привязывает мула к стволу, а Леший достает из мешка хлеб и огромную луковицу. Наконец, устроившись поудобнее, каждый откусывает кусок от хлеба и лука, и передает следующему, после чего отшельники укладываются спать.

Гремори же всматривается в небо, в россыпь звезд. Он ощущает усталость, но сон не приходит. В голове блаженная пустота, именно такая, какая наступает в преддверии масштабных перемен; когда каждая частица направлена на внешнее окружение, и все вокруг кажется знаковым предвестием предстоящих событий. Гремори достает из бокового кармана крошечный сверток мешковины, разворачивает, прикусывая нижнюю губу; аккуратно проводит пальцами по белому перу. Свежему, будто его только что сорвали с крыла. «Ведь это так романтично, — слышит он в голове голос Ситри. — Давай обменяемся». Внезапно воздух наполняется протяжным волчьим воем. Таким странным, будто он зарождается где-то в пространстве, а угасает внутри головы. Глубоко в мыслях. Все отшельники мгновенно просыпаются. Гнев сразу же хватается за топоры, а остальные вытаскивают из телеги самострелы.

Гремори быстро сворачивает перо и убирает обратно в карман.

— Недобрый это знак, — ворчит Рыжий, озираясь по сторонам. — Давно я не видел здесь волков.

— А я такого воя вообще не слыхал. — шепчет Леший. — Обычные волки не могут так выть.

Снова слышится вой. И сейчас, кажется, он тянется из самых глубоких недр сознания, там, где зарождаются мысли, и только затем изливается в реальность.

— Да где этот кусок мяса! — Начинает нервничать Гнев.

Гремори молча всматривается вдаль, вжимаясь спиной о борт телеги.

— А мул-то, спокоен, — произносит Леший. — Будто только мы и слышим.

— Вон там!

Все поворачивается в сторону, которую указывает дрожащая рука Гремори, где на самой линии горизонта, тяжело шагает темная фигура с понурой головой, за которой мерно ступают два исполинских пса.

— Твою мать… — шепчет Рыжий, мгновенно бледнея.

Из дрожащих рук Гнева выскальзывают топоры.

— «И ходит Йама мрачный по земле, что сотворил своею жертвою, и помечает жертв он своих взглядом. Лишь те могут видеть его, бредущем с отпрысками Сарамы. С псами Шарбары перед рассветом», — не своим голосом произносит Леший.

Из-за горизонта появляются первые лучи солнца, и силуэты вдали рассеваются черным дымом.

Отшельники все еще стоят молча, не отводя глаз от того места, где произошло видение. Первым приходит в себя Рыжий: он молча подходит к телеге, некоторое время копается в мешке, извлекает бутылку самогона, а затем осушает ее на четверть с каменным лицом. Гнев протягивает руку за бутылкой и проделывает тоже самое. Затем Леший. А Гремори делает лишь несколько глотков, допивая остатки.

— Есть хочу, — нервно произносит Рыжий.

И уже намного позже в пути, Гремори нарушает затянувшееся молчание и спрашивает Лешего, чтобы хоть как-то разогнать мысли об увиденном утром; кажется, никто не хочет верить в то, что произошло на рассвете.

— А что было дальше, когда отец тебя забрал?

— Ну. Через десять лет я нашел свою мать в лесу. Умирающую, истощенную. С черными глазами. Она стала тем, кого ненавидела.

— И что ты сделал?

— То, что должен был сделать, я спас и отвел в ее новый дом. Как всех. Она меня даже не узнала.

— Новый дом? — удивленно проговаривает Гремори.

— Да. Ты же сам говорил, что шейдимы это не проклятые, и все, что про них говорят, это ложь, верно? Могу сказать, что ты прав. Иногда отшельники находят изгнанных шейдим в лесу, и помогают им. Отводят в новый дом. Хотя, сейчас это уже почти целый народ. Но то, что ты нам рассказал является плохой новостью. Раньше мы часто спасали изгнанных шейдим, забирали детей по просьбам их матерей, выводили тех, кто выходил на нас. Но если теперь архонт решил истреблять их, то это неспроста. Что-то меняется в их мире и мне это не нравится.

Гремори молчит, переваривая услышанное в голове, а впереди Гнев спорит с Рыжим:

— Да не умрем мы, рыжая твоя башка, хватит бредни нести!

— Мы видели и слышали его! Все вместе! Тебе этого мало?

Гнев не отвечает, и общее молчание затягивается до наступления темноты.

— Уж десятые день идет, а мы все ж живы! — говорит Рыжий, бодро шагая впереди. — Может, показалось все?

Гнев потягивается и шумно зевает, встряхивает крылья, а затем обнимает себя за плечи:

— Холодно. Я уже и думать перестал про то утро. Может, и правда, показалось? Может, сон какой или еще что? Ощущение такое, словно мне сказку рассказали, а теперь… теперь, я даже не знаю. Видел отчетливо, но сейчас это воспоминание выветривается, как сон.

— Показалось?! Всем четверым?

Гремори заражается зевотой от Гнева:

— У меня такое же впечатление.

— Ну вот! Все видели! — Рыжий нагибается, проводит ладонью по влажной траве, а затем умывает собранной росой лицо.

Ближе к полудню они добираются до опушки елового леса, проходят немного в глубь; под сень деревьев, где виднеется вытоптанная площадка. Гнев привязывает мула к высокой ели и уходит за водой. Рыжий, кряхтя, садится на поваленный ствол, а Леший достает из сумки кусок сухаря:

— Ждем, — произносит он с набитым ртом.

— Ждем? — спрашивает Гремори.

— Ждем, — отвечает Рыжий.

— Кого ждем?

— Шейдим. Часть добра — для них.

Гнев возвращается с мехом, полным воды. Он выливает немного себе на руку и смачивает волосы.

— А в ручье накупаться не мог? — ворчит Рыжий.

В ответ Гнев опрокидывает мех, и волна из холодной воды врезается в лицо возмущенного товарища; последний, сплевывая, бросается вперед:

— Вот ведь сукин сын!

— Тихо, — Леший удерживает за руку Гремори. — Дай мальчишкам похулиганить.

— Давай! — кричит Гнев, обхватывая руками врезавшегося ему в пояс Рыжего.

Он отрывает его от земли, переворачивая тем самым вверх ногами; а Рыжий сквозь смех ругается и брыкается так, что в воздух наполняется рыжими перьями.

Гремори улыбается, смотря, как два взрослых хегальдина ведут себя, как дети.

— Нельзя хоронить ребенка внутри себя, иначе будешь несчастлив, — говорит Леший, смотря на перекатывающийся ком из двух тел.

И уже позже, отряхиваясь и тяжело дыша, Рыжий произносит:

— Вот ты… куча мозгов!

Гнев отряхивает его крылья от пыли и еловых иголок, а потом хлопает по спине:

— Теперь топай-ка ты за водой!

Гремори удобнее устраивается на траве, закладывая руки под голову и щурясь от скупых солнечных лучей, что проникают между ветвей. Он глубоко вдыхает запах елей, настолько яркий, что на языке ощущается горчинка. Впервые за долгое время душа наполняется спокойствием и тем отрадным чувством, что щекочет в груди; кажется, именно такое состояние возникает, когда все происходит правильно. Как должно. Почти. Гремори освобождает одну руку и касается пальцами кармана со свертком; в тот же момент раскаленной дланью память накрывает воспоминание о последней проповеди, с заплывшей мордой проповедника, с его самодовольством во взгляде. Этот взгляд был, как плевок. Плевок всем содержимым кишечника, всеми привилегиями, которыми обладают «летуны».

И только сейчас Гремори замечает над собой тени, что загораживают лучи солнца. Он начинает всматривается в небо, как в следующий миг, совсем рядом, раздается хлопающий звук. Затем еще один. И еще. Четыре фигуры хлещут воздух черными крыльями, приземляясь на землю. Гремори мгновенно вскакивает на ноги. Озирается, переводя взгляд с одного силуэта на другого.

— Баббар!

— Гнев!

Гремори смотрит, как отшельник обнимает шейдима; смотрит на пернатые крылья хегальдина и раскрытые крылья шеда, которые похожи на черный шелк, на жидкое черное пламя. А глаза, удивляется он, солнце светит прямо в глаза, но они не рассыпаются в пыль.

— Наобнимались, птенчики? — насмешливо произносит шейда с красивыми черными глазами.

— Я тоже рад тебя видеть, — улыбается Гнев. Он отстраняется от шейдима, которого называл Баббаром, а затем подходит к шейде и обнимает, накрывая своими крыльями.