— Задним умом сильны. Ничего, для начала неплохо, можно считать. В следующий раз пойдем без света фар. Водительский состав малоопытный, чтобы сразу вслепую ходить… Ну а радиопереговоры наши при наших радиосредствах не слышны далее шума танковых моторов… Если б не шалая выходка Воскобойникова, то и впрямь я согласился бы с тобой, Иван Иванович, что поход был сносным, бойцы не терялись ни перед речками, ни перед болотами. Дома подробно разберем и недостатки, и достигнутое… Если б не этот Воскобойников! — опять посокрушался Табаков.

Ему не хотелось наказывать командира танка, парень нравился непосредственностью и находчивостью, угадывался в нем отчаянно неустрашимый солдат, который в любой боевой ситуации не растеряется. Табаков встречал таких ребят и в Испании, и на Халхин-Голе, они всегда первыми напрашивались на самые рискованные операции. И на таких всегда можно положиться — не подведут. Зато и с дисциплиной у них, как правило, взаимоотношения натянутые, любви меж ними не наблюдалось, нет.

Впрочем, Табаков узнавал в Воскобойникове себя. Это сейчас, «повзрослев», стал Табаков сдержаннее, вдумчивее, осмотрительнее, ибо опробован за малый срок и огнем, и железом. Лихим был. И никто другой, а сам нынешний командующий военным округом Павлов представлял его, Табакова, и к первому, и ко второму ордену Красного Знамени. Первый раз за бои в Испании, второй — за бои с самураями на Халхин-Голе. И никто другой, а, пожалуй, сам Павлов взыщет с Табакова за промахи нынешнего похода. Ведь не может же быть, чтобы ему не доложили о стрельбе по немецкому самолету. Стрелять запрещалось в самой категорической форме. И хорошо, что Воскобойников в спешке и ярости не попал в проклятого разведчика, иначе бы вообще…

Не хотелось думать о том, что было бы «вообще», если б пробитый пулями самолет рухнул на землю, да еще по ту сторону границы, у немцев. Если не судить — значит, поощрять партизанщину, значит, сквозь пальцы смотреть на всякие нарушения воинской дисциплины.

— Стало быть, под суд Воскобойникова? — не выдержал табаковского молчания комиссар. — Жалко, право.

— Странно слышать такое от человека, отвечающего за всю политико-массовую работу в части. Может быть, объявить Воскобойникову благодарность за бдительность?

— Ну не благодарность, конечно. Но и не так строго. Будь это на «гражданке», вызвали бы мы Воскобойникова на бюро райкома, поставили бы перед собой на коврик и закатили выговор.

Табаков усмехнулся:

— И правильно бы сделали! Потому что один Воскобойников не смог бы у вас сорвать посевную или хлебоуборку. А здесь один недисциплинированный красноармеец может вызвать целый международный конфликт, войну, в которой погибнут тысячи людей. Видишь, чем отличается воинская часть от твоего райкома?

— Наверное, зря меня призвали из запаса, — вздохнул Борисов. — Мягкотелый я для военной службы.

— В политотделе дивизии это учтут, когда поставят на тот самый коврик. А может, и на Военный совет округа пригласят для объяснений.

— Но война-то будет или не будет?! — рассердился Борисов. — Должны мы быть готовыми или не должны?! Мы же с фашистами имеем дело, черт подери!

— И поэтому должны поддаваться на провокации и первыми открывать огонь? Первыми нарушить договор о ненападении? Для начала прошлой мировой войны хватило одного револьверного выстрела в Сараево, он стал поводом. Сбей мы самолет, и он тоже мог стать поводом. — Табаков помолчал, покосился на начштаба Калинкина, по-прежнему мурлыкавшего свою «пташечку-канареечку». — А война, видимо, будет. Немцы, похоже, всерьез готовятся. Как сказал один здешний житель, лапти плетут и концов не хоронят.

Табаков рассказал, что сообщил ему мельник, а потом протянул комиссару письмо бывшего хозяина мельницы. Борисов сначала про себя прочитал его, а потом вслух, для Калинкина. Калинкин перестал напевать и даже скорость сбавил. Сощурился, перекатывая желваки под бритой кожей щек, снял и положил рядом с собой щеголеватую фуражку.

— Письмо чрезвычайно любопытное, — произнес наконец тоном, не обещавшим ничего хорошего. — И вы, товарищ командир полка, не взяли с собой того мельника? И даже не поручили проверить, прощупать работникам контрразведки? Странная близорукость…

Калинкин замолчал. Табаков развернулся к нему всем телом, ждал, одна бровь замерла над другой, ступенькой. Ждал продолжения и Борисов, подавшись к переднему сиденью.

— Ну что вы на меня уставились?! — передернул плечами Калинкин. — Вы уверены, Иван Петрович, что самолет-разведчик — не его работа? Может, он немецкий шпион. Матерый, хитрый шпион. У него где-нибудь и рация припрятана, допустим, под мельничным колесом.

— Фантазия у тебя разыгралась, начштаба, — с досадой отвернулся и сел прямо Табаков.

— Вон как! — Калинкин оскорбленно сжал губы. На щеках поигрывали желваки. Обе ладони прочно лежали на черном колесе руля. — Странная близорукость…

— Еще более странная дальнозоркость. Скорее даже не дальнозоркость, а дальтонизм. Когда путают черное с белым, хрен с редькой, бузину в огороде с дядькой в Киеве и так далее.

Борисов рассмеялся на заднем сиденье, положил руки на плечи одного и другого, как бы обняв:

— Хватит вам пикироваться! Вражеский резидент, я допускаю это, сидит где-то в лесу, он мог сообщить о движении танков. Но необязательно мельнику быть резидентом или просто рядовым шпионом. И не было смысла ему вызывать самолет, если своими глазами мог увидеть танки, пересчитать их, сфотографировать из-за кустов. Мельник тут ни при чем, и ты не ершись понапрасну, Иван Артемыч.

— А проверить надо. Если не немецкий, то, возможно, английский шпион. И выполняет задания английской разведки. А англичане спят и видят, как бы столкнуть нас с немцами лбами. Для этого, понятно, все средства хороши. Даже письмо, подсунутое мельником. Логика простая. Где сейчас польское правительство? В Англии. Чьим подданным был мельник? Польским. Мельника надо поручить контрразведке, она ему развяжет язык.

Табакову вспомнился немолодой кряжистый Степан, запорошенный мучной пылью, как бы наяву увидел его темные от тревоги глаза, услышал глуховатое, с болью: «От того, что рассказывает племянник, холодно… мерзну. Сугробы на душе…» А еще — его слова: «Гадаю — хто будзе бить меня у третий раз…»

Искоса взглянул на Калинкина. Тот непроницаемо холоден, следит за дорогой исподлобья, колюче, словно она виновата в возникшей размолвке. И Табакову подумалось, что в решительности и упрямстве Калинкину, видимо, не откажешь, знает себе цену. И еще подумалось Табакову, что он, к сожалению, почти ничего не ведает о своем начальнике штаба. Знал, конечно, что ему двадцать семь лет, что по служебной лестнице продвигался быстро, знал даже, что при Ворошилове, когда тот был наркомом обороны, Калинкин носил усики и короткий чубчик с «зализом», а заменил его в прошлом году Тимошенко, и Калинкин сбрил усики, а заодно и голову обрил — под нового наркома. Такие подробности в шутливой форме сообщили Табакову в штабе дивизии, коротко аттестуя молодого майора, назначенного в танковый полк. А что собой представляет Калинкин как личность, каково его жизненное кредо, каковы его внутренние принципы, взгляды, привычки? Каков он в быту, в кругу близких, среди друзей? Всего этого Табаков не знал. Калинкин любил петь, без стеснения шел на сцену, и за это его любили танкисты. Но, пожалуй, никто из сослуживцев не бывал у него дома: он сам не ходил в гости и к себе никого не приглашал. Как начальник штаба полка был, пожалуй, неплох, расторопен, грамотен, но как-то так получалось, что и в дивизии, и в округе в первую очередь от него узнавали о самых незначительных промашках Табакова, Борисова или других командиров. Причем подавались эти промашки или просто недочеты в этакой ласково-мимоходной форме, что и обижаться вроде бы неудобно было: «В полку все отлично, учения прошли безукоризненно. Одним словом, все в полном порядке. Ну была у товарища имярек махонькая ошибочка, но на нее, право, не стоит обращать внимания…» И если вышестоящее начальство все же спросит, в чем заключается эта «махонькая ошибочка», то Калинкин ее выложит. С многочисленными оговорками, чуть ли не с реверансами, но выложит, причем так, что у вышестоящего исподволь возникает вопрос: а соответствует ли данный товарищ, допустивший «махонькую ошибочку», занимаемой должности?