— Тань Юй–э, — робко ответила женщина. — Разве ты не узнаешь меня?

— Зачем ты пришла? — Мудрец сел на кровать и сунул в рот сигарету.

— Значит, ты меня больше не любишь?! — зарыдала женщина, утирая рукавом слезы.

— А кто виноват, что ты так изменилась?

Мудрец яростно чиркнул спичкой и несколько раз затянулся.

— Просто я сейчас меньше напудрена, а ты в прошлый раз больше выпил. Как все это ужасно!

— Ну, так зачем ты пришла?

Тань Юй–э попыталась сдержать слезы.

— Говори, говори, старушка!

Женщина наконец овладела собой:

— Господин Чжао, я пришла к нам с мольбой. Вы ведь уроженец Маньчэнского уезда?

— Да.

— Я тоже, поэтому и пришла к вам за помощью.

Услышан, что Тань Юй–э его землячка, Мудрец заметно смягчился:

— Что с тобой случилось? Расскажи!

— Я уехала из дома шесть лет назад, поступила в здешний пединститут и вышла замуж за одного юношу, вашего однофамильца. Но через год он умер! Институт я бросила, работы не нашла, а домой не могла вернуться — родители от меня отреклись. Единственное, что мне оставалось, это снова выйти замуж, иначе я, умерла бы с голоду. И вот с улыбкой на устах и с болью в сердце я начала ловить мужчин! Мне было тогда двадцать пять, я еще не успела подурнеть, да и одета была лучше. В общем, через три месяца после смерти мужа я подцепила одного торговца солью и спала с ним, потому что не было другого выхода. По ночам, когда он храпел, я плакала. Но и тут мне не повезло: торговца убили солдаты и дочиста ограбили. У меня ничего не осталось, кроме собственной жизни…

Мудрец, заслушавшись, выбросил в плевательницу еще не докуренную сигарету, а Тань Юй–э, вздохнув, продолжала:

— Да, хотя сердце мое умерло, я должна была жить — ведь смерть так страшна! Потом я сошлась с одним офицером, но не прошло и года, как деньги у него кончились, а после войны между Чжилийскими и Фэнтяньскими генералами [44] он остался не у дел. Когда у военных есть деньги, они тратят их не задумываясь, когда нет — идут на все, забыв и стыд, и совесть! Угрожая пистолетом, он заставил меня заниматься вымогательством…

Тань Юй–э устремила невидящий взгляд на картинки, висевшие на стене, и долго молчала, не в силах произнести ни слова.

— Продолжай, Тань! — мягко попросил Мудрец.

— Он каждый день высматривал на улице каких–то юношей, заставлял меня соблазнять их, а потом обирать. Даже говорить об этом тяжело. Наконец очередь дошла до вас, но, когда я услышала, что вы мой земляк, мне стало вас жалко. Я давно знала, где вы живете, и все–таки не приходила. А сегодня пришла только потому, что он уехал в Пекин. Пришла не обманывать нас, а умолять — увезите меня на родину! Я готова быть вашей наложницей, служанкой — кем угодно, если же я вам не нужна, то хоть умру в родных местах. Одна я не могу уехать, потому что он не дает мне ни медяка, боясь, что я сбегу. Красивую одежду, в которой я была в тот раз, он захватил с собой, чтобы я ее не продала. Спасите меня, господин Чжао! Он должен вернуться ночью, так что действуйте быстрее, если вы милосердны!

Женщина бросилась перед Мудрецом на колени. Тот, ни слова не говоря, поднял ее, снова закурил и нахмурился. Он был в большом затруднении: увезти ее на родину значило навлечь на себя гнев офицера. Драки он не боялся, однако человек с пистолетом — это не безоружный ректор! «Надо бы ее увезти, она ведь моя землячка, но что делать потом? Для наложницы она слишком некрасива, а умереть и здесь сумеет. К тому же офицер может за нами погнаться!»

Мудрец снова сел на кровать и, обхватив голову руками, проговорил:

— Я не могу взять тебя с собой… Во–первых, я женат, а во–вторых, дома я не хозяин. Лучше я дам тебе денег, и уезжай, куда хочешь. Пойми, у меня самого уйма всяких трудностей! — Он порылся в бумажнике. — Вот тебе тридцать юаней!

Тань Юй–э робко взяла деньги и спрятала их в карман:

— Спасибо, господин Чжао, это мой единственный шанс, я должна немедленно уехать! Что будет дальше — одному богу известно, но до самой смерти я не забуду вашей милости. И вы не забывайте, что от бутылки водки мужчина способен принять беззубую старуху за красавицу, а напудренное женское лицо может погубить его. Мне удалось проверить это на собственном опыте, именно потому, что я потаскуха, потерявшая стыд. К несчастью, кроме совета, мне нечем отплатить за вашу доброту!

Она поклонилась и, утирая слезы, вышла.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В Китае обычно бьют тех, кто послабее, Наши солдаты бьют крестьян, студенты — преподавателей, потому что и тех, и других легко бить. Зато солдат студенты не трогают, а солдаты не трогают иностранцев. И те, и другие считают, что справедливости в мире не существует: у кого винтовки и пушки, тот и прав. Поэтому бить — значит вершить справедливость во имя неба. Солдаты и студенты великолепно усвоили этот принцип, постоянно им руководствуются, но иностранцам говорят: «Мы за мир, мы против войны!» Студенты рассуждают о патриотизме и в то же время выступают против введения в учебные программы военной подготовки; они ратуют за спасение народа и спокойно наблюдают за тем, как солдаты терзают народ, даже не пытаясь им помешать. Такая «нелогичность», наверное, свойственна только китайской молодежи.

Мудрец — типичный представитель молодежи нового типа — колотил однокашников, связывал ректора, но не посмел тронуть офицера, растлившего Тань Юй–э. Офицер — существо высшего порядка, его бить не положено. Правда, можно было обратиться в суд, но Мудрец не любил хлопот. Почему же он в таком случае поднял руку на ни в чем не повинного ректора? А потому, что Мудрец был труслив, слаб и невежествен. При одном слове «армия» его трясло от страха, хотя он и кричал: «Долой милитаризм!» Мудрец и сейчас воображал себя врагом милитаризма — несмотря на то, что испугался отставного, опустившегося офицера.

Между тем милитаризм не будет низвергнут, если студенты вместе с остальным народом не вооружатся и не начнут действовать. А когда будут уничтожены милитаристы, отведут подальше свои пушки и их защитники — иностранные черти. Если хочешь убить дикого зверя, наточи саблю, иначе уподобишься слабому У Да–лану, хватающему прелюбодеев [45].

Тот, кто не любит «хлопот», недостоин носить звание гражданина республики; кто не имеет настоящей военной подготовки, не выстоит в мире, где сила заменила собой справедливость. Но Мудрец не утруждал себя такими мыслями, поэтому он взял расчет у Яня, написал прощальную открытку Чжоу Шао–ляню и тайком уехал в Пекин, опасаясь преследований офицера.

Два с лишним месяца в Тяньцзине Мудрец провел как герой из приключенческого фильма: жил в гостинице, кутил в ресторанах, целовался, курил — только не стрелял и не поджигал. Сейчас, сидя в вагоне, он думал, что его столичные друзья куда надежнее тяньцзиньских пройдох, которые ели и пили за его счет, сулили ему блестящее будущее, а сами врали, как могли. Ну ничего, теперь он, по крайней мере, узнал чиновников, значит, не зря потратил деньги! Не напрасно дал он тридцать юаней и несчастной Тань Юй–э — совершил благое дело, а благое дело всегда зачтется.

Пока он находился в Тяньцзине, его чаще всех вспоминали владелец «Небесной террасы» Цуй и слуга Ли Шунь. Слуга за это время недополучил, по крайней мере, два юаня, а хозяин продал водки чуть ли не на двадцать бутылок меньше. Хотя Мудрец частенько ругал Ли Шуня, тот от природы был добрым малым и помнил только чаевые, а не ругань. Тем более что, обругав слугу, Мудрец обычно чувствовал раскаяние, и чаевые увеличивались.

Хозяин Цуй был старым тертым пекинцем и приобрел свой жизненный опыт на практике, без всякой учебы. У него было туловище кубической формы, голова тыквой и крохотные глазки, жадно глядевшие на деньги. Цуй не расставался с длинной трубкой, а в голове у него постоянно роились мысли, такие же неуловимые, как выходивший изо рта табачный дым. Слуга был полной противоположностью хозяину. Высокий и худой, он мог в один присест съесть пять–шесть мисок подсоленной лапши, но никогда не полнел. Его выцветшие, будто полинявшие глаза казались вечно сонными, однако безошибочно отличали настоящие монеты от фальшивых. Таким образом, он полностью оправдывал поговорку: с виду глупец, а на деле — мудрец.