Ли Шунь чистил медную табличку на воротах пансиона, когда вдруг заметил Чжао Цзы–юэ, подъезжавшего на рикше.

— Господин Чжао вернулся! — завопил Ли Шунь.

Тотчас же на улицу, словно вороны, у которых разорили гнездо, выскочили сам хозяин, повар, счетовод и все жильцы, кто оказался дома. Одни схватили чемодан, другие шляпу, третьи жали Мудрецу руки, четвертые с нетерпением спрашивали, будет ли он играть в кости. Все эти рукопожатия и вопросы обрушились на Мудреца, как проливной дождь. Ли Шунь не смог пробиться к Мудрецу. Ему пришлось довольствоваться тем, что он выудил из толпы черно–белую собачку, считавшую своим долгом охранять пансион. От полноты чувств он обнял ее и поцеловал.

Отвечая на приветствия, Мудрец искал глазами Оуян Тянь–фэна, но так и не нашел. Не было среди встречавших и У Дуаня с Мо Да–нянем. Не понимая, что бы это могло значить, Мудрец в расстроенных чувствах прошел в свою комнату, которая к счастью оставалась незанятой, и велел Ли Шуню принести чаю и воды для умывания.

Когда тот вернулся, Мудрец спросил:

— А где господин Оуян?

— Он болен.

— Как?!

— Да, болен.

— Что же ты мне сразу не сказал?

— Господин, вы ведь только что приехали! Мне и словечка вымолвить не удалось.

— Ладно, не болтай! Он здесь?

Мудрец бросил полотенце и хотел было пойти в комнату напротив, но Ли Шунь сказал:

— Его нет дома, он с господином У пошел гулять. Скоро, наверное, вернутся, — Ли Шунь стал наливать Мудрецу чай, а тот, нахмурившись, приказал:

— Ну–ка, расскажи, что происходило в пансионе после моего отъезда!

Ли Шунь растерялся, будто увидел духа или черта:

— О господин, чего только не было за это время! С тех пор как вы уехали, наш пансион невесть во что превратился. Господин Оуян… Я слышал, как господин У и Мо говорили, и господин У говорил, что поступил в банк. То есть это господин Мо поступит в банк, после того как подрался с господином Оуяном!..

— Ты можешь толком рассказать? Сначала об одном, потом о другом! — рассердился Мудрец, но не сдержал улыбки.

— Да, конечно, господин. — Ли Шунь тоже улыбнулся. — Сейчас расскажу все по порядку.. Когда вы уехали, господин Оуян решил, что это господин Ли Цзин–чунь вас выжил, и целыми днями ругал его: то костлявой обезьяной, которая захотела полакомиться лебедем, то общипанным павлином, выставляющим к небу свой красный зад, то макакой, то гориллой, то еще какой–то обезьяной — я и не упомнил, как она зовется. В общем, господин Ли не выдержал и уехал. Вы ведь знаете, он был человек простой: взял да и уехал, не сказав ни слова. Но господину Мо это не понравилось. Он вдруг потемнел, как жареный баклажан, и давай кричать на господина Оуяна. Чем дальше, тем громче, а потом — что бы вы думали? — запустил в него чашкой. Да, чашкой! Но, слава богу, не попал. Господин У с хозяином схватили его, успокаивают, а он так и рвется к господину Оуяну. Мы–то считали его тихим, смирным, а он вон какой, оказывается, когда разозлится! Я как раз тогда вернулся с покупками, тоже стал его успокаивать, а он как топнет ногой, и прямо мне по пальцу, которым я с детства мучаюсь. Я взвыл от боли, криком кричу, палец до сих пор опухший… После господин Мо дал мне юань, так что про боль я и забыл. А сам он тоже съехал! — Ли Шунь перевел дух и продолжал: — Господин У сказал мне, что господин Мо служит теперь в банке и целыми днями считает ассигнации, уже до тридцати тысяч досчитал! Видать, здорово ему повезло — недаром у него такое полное симпатичное лицо и большие уши [46]! А когда господин Мо съехал, господин Оуян сразу заболел. Это сказал мне господин У, а он все знает. Господин Оуян такой грустный ходит, скучный, но позавчера я тайком понюхал его микстуру, а она водкой пахнет…

— Врешь! — оборвал его Мудрец, не зная, сердиться ему или смеяться. — Хватит болтать. Сбегай лучше, купи сладостей, так чтоб на троих хватило.

— Ну, а сейчас все было ясно, что я говорил? — с заискивающей улыбкой спросил Ли Шунь.

— Да, вполне ясно.

— А сколько стоит каждое слово, господин?

— Ладно, в конце месяца получишь пять мао на водку. Идет? — бросил Мудрец, чувствуя, что иначе от Ли Шуня не отвязаться.

— Спасибо, господин! — Ли Шунь кинулся выполнять приказание, но вдруг остановился. — Еще забыл сказать вам: господин У купил себе новые туфли!

Окрыленный надеждой подработать, слуга мигом слетал за покупками и положил их на стол:

— Господин Оуян и У вроде бы возвращаются! Я их на улице издали заметил.

— Развяжи коробку и приготовь чай! — крикнул Мудрец, выбегая из комнаты.

Оуян Тянь–фэн шел пошатываясь и опираясь о плечо У Дуаня. Его болезненный вид глубоко тронул Мудреца; он поспешил пожать ему руку, Оуян улыбнулся в ответ, но тут же сморщился, как будто собираясь заплакать. Удивленный Мудрец пожал руку У Дуаню. Тот топнул сначала одной ногой, потом другой, стряхивая пыль с новых туфель, испытующе взглянул на Мудреца, однако не дождался ни вопроса, ни комплимента, поскольку все внимание Мудреца было сосредоточено на Оуяне. Все трое молча прошли в знаменитую третью комнату.

— Здравствуй, дорогой Чжао! — расслабленным голосом произнес наконец Оуян Тянь–фэн. — Ты уехал не сказав нам ни слова. Я мог умереть, а ты и не узнал бы, наслаждаясь в своем Тяньцзине!

— Я не в Тяньцзине был, а на родине, по важному делу, — с ходу соврал Мудрец.

— Ну, зачем ты так говоришь? — протянул всевидящий У Дуань. — Ведь на твоем чемодане красуется наклейка: «Тяньцзинь. Японо–китайская гостиница».

— Ладно, не все ли равно, родина или Тяньцзинь! Не будем ворошить прошлое! Скажи лучше, чем ты болен? — обратился Мудрец к Оуяну.

— Тощая обезьяна Ли рассердила меня, а толстяк Мо оскорбил. Все твои лучшие друзья! А я, несчастный, хоть помирай, никому дела нет!

— Ли Цзин–чунь перешел в пединститут, а Мо Да–нянь поступил в банк «Небесное совершенство», — добавил У Дуань. — У них сейчас полно всяких тайн. У тебя после Тяньцзиня, наверное, тоже?

Мудрец стукнул себя кулаком в грудь:

— Не знаю, как остальные, а я вернулся к вам и не раскаиваюсь в этом, даже если вы не верите мне.

— Старина У, — все тем же расслабленным голосом обратился Оуян к У Дуаню, — не спрашивай его ни о чем, все равно он не скажет нам правды. Но, может быть, он действительно ездил на родину, а в Тяньцзине только заночевал…

— Разумеется, только заночевал! — воскликнул обрадованный Мудрец. — Точнее, провел там всего пять или шесть часов. Ну, как твое самочувствие, Оуян?

— Едва я увидел тебя, как у меня сразу отлегло от сердца. И аппетит вдруг появился.

— Вот свежие сладости! Ли Шунь, милый, налей ему чаю. Куда это он запропастился?! Ли Шунь!

— Сейчас несу, господин!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Хотя погода уже стояла весенняя, Мудрец с присущей ему отвагой продолжал носить свою тяньцзиньскую одежду, которая все еще считалась новой. Он медленно и важно шествовал по улицам, вдыхая теплый воздух, напоенный ароматом первых цветов. В халате на верблюжьей шерсти было тяжело и жарко, но ради эстетического чувства окружающих Мудрец готов был попотеть. Пройдя ворота Земного спокойствия, он вышел на Наньчанскую улицу, где нежные побеги ивы образовали настоящий зеленый коридор. Вдали, из–за высокой красной стены Центрального парка, высовывали свои макушки старые сосны, словно им надоело заточение и они жаждали взглянуть на внешний мир. У подножья стен появились голубые цветы, совсем крохотные, и, хотя их было немного, в них тоже ощущалась прелесть весны. Уличный торговец втыкал в ярко–красную редиску нежно–зеленые листочки шпината и призывно кричал, озаренный весенним солнцем. Глядя на все это, Мудрец вспомнил японский сеттльмент в Тяньцзине и вдруг почувствовал, как ему там недоставало такого тихого уголка.