— Ну вот, наобещал с три короба, а сам меня выспрашиваешь! Ладно, так и быть, расскажу тебе. — Желтое лицо У Дуаня посуровело. Когда он собирался поведать какую–нибудь тайну, он всегда напускал на себя строгий вид — как Чжугэ Лян [47], замысливший очередную хитрость. — Ты что думаешь? Я ведь со всеми лажу. Мо Да–нянь и Оуян подрались не из–за меня; наоборот, я старался их утихомирить. Оуяна каждый день водил в поликлинику, когда он расхворался, да и с Мо Да–нянем мы в хороших отношениях. Дружбы с Ли Цзин–чунем я никогда не искал, но при встречах вежливо раскланиваемся. В общем, я ни с кем не ссорился и могу спокойно прийти на пирушку. Что же касается главных враждующих сторон, то я так думаю: Оуян возненавидел Ли Цзин–чуня за его близость к к Ван, а Мо Да–нянь обозлился на Оуяна, но рвать с ним не хотел. Верно мое предположение или нет, еще надо уточнить; я доведу это дело до конца, пока, как говорится, камни из воды не выступят. Убежден, что между Ли Цзин–чунем и Ван не все чисто. Конечно, меня это не касается: я только выполняю свой долг и пытаюсь раскрыть тайну. Ты что…

— Я вижу, ты только тайны умеешь раскрывать, — усмехнулся Мудрец. — А что делать с пирушкой? Я ведь уже сказал про нее Мо Да–няню, и отступать неловко.

— Раз так получилось, не делай ничего. Это тоже выход! — воскликнул У Дуань, довольный собственной находчивостью. — Когда опять увидишь Мо Да–няня, скажи ему, что Ли Цзин–чунь все время занят, а Оуян еще болен. Неплохо, а?

— Действительно неплохо! — обрадовался Мудрец. — В самом деле, зачем нам заниматься пустяками? Давай–ка лучше пить!

Удовлетворенные таким великолепным исходом разговора, они начали играть в отгадывание фигур, пить, болтать, смеяться, и казалось, будто в их сердцах, с еще большей силой потянувшихся друг к другу, сосредоточилось все веселье мира.

— Ты хочешь снова учиться или будешь искать работу? — спросил У Дуань в промежутке между двумя рюмками.

— Нет уж, учиться я больше не буду! — твердо ответил Мудрец.

— А ты что думаешь? Я тоже считаю, что учиться бесполезно.

— Молодец! Выпьем за это!

— Какую же работу ты собираешься искать, старина Чжао?

— Все равно, любую!

— Ну, не любую же! Надо подумать.

— Конечно. Я имел в виду любую чиновничью должность. Торговля или преподавание — это слишком низменно!

— А ты что думаешь? Я тоже так считаю и хочу стать чиновником.

— Молодец! Может, еще водочки закажем?

— С удовольствием. А ты… — У Дуань хотел сказать свое любимое: «А ты что думаешь?», с помощью которого он обычно давал понять, что его тайны еще не исчерпаны, но почему–то счел это бессмысленным и засмеялся.

Они еще взяли водки.

— Старина Чжао, я вспомнил, есть одна работа, не знаю только, устроит ли она тебя.

— Если почетная, устроит! — серьезно ответил Мудрец.

— Вполне почетная, специально для тебя, — заговорщически подмигнул У Дуань. — Сейчас создается Союз защиты женских прав, Оуян один из организаторов. Чтобы собрать деньги, они хотят устроить благотворительный спектакль, а ты ведь мастер петь арии из опер, почему бы тебе не блеснуть? Я все организую: вступишь в союз, споешь в спектакле и сразу же получишь должность!

— Каким образом? — удивленно спросил Мудрец, поднимая рюмку.

— А вот каким. На спектакле наверняка будут всякие высокопоставленные лица: политики, генералы, их жены, наложницы, дочери… Ты им, конечно, понравишься, и они будут искать с тобой знакомства. Тут уж до чиновничьей должности совсем недалеко! Сам я, к сожалению, петь не умею, но все–таки могу тебе помочь. Скажем, ты выплывешь на сцену бородатым стариком в традиционном китайском платье, а я буду тебе подвывать в модном европейском костюме — представляешь, какая потеха? Повторяю: когда ты прославишься, получить должность будет легче, чем пальцем шевельнуть! Ты думаешь, почему Ян Чунь–тина сделали управляющим делами министерства внутренних дел? Потому что однажды в доме министра он спел в пьесе «Казнь сына у дворцовых ворот» [48]! Ты что…

«Думаешь» У Дуань так и не успел произнести, потому что Мудрец перебил его в самый интересный момент, как частенько это делал:

— Для себя–то я пою, а вот в спектакле…

— За успех ручаюсь! — со всей искренностью, на какую только был способен, воскликнул У Дуань. — Голос у тебя гораздо лучше, чем у Ян Чунь–тина. Уж если он понравился, то о тебе и говорить нечего. Ты что…

— Но ведь на костюм, парик и бороду нужно потратить немало денег.

— А ты думал обойтись без капиталовложений? Во всяком случае, это обойдется дешевле, чем взятка, которую надо дать за должность. А не получишь должности — так получишь хотя бы удовольствие.

— Кто же порекомендует меня в этот женский союз? — сдаваясь, спросил Мудрец.

— Оуян, конечно! Ему это раз плюнуть.

— Ладно! Доедай скорее, и пойдем к нему!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Оуян Тянь–фэн с самого утра куда–то ушел и велел передать Мудрецу и У Дуаню, чтобы они непременно явились на учредительное заседание Союза защиты женских прав. Едва проснувшись, Мудрец с У Дуанем стали готовиться к этому заседанию. Важнейшая часть подготовки состояла, конечно, в выборе одежды, потому что шли они в женский союз. У Дуань решил не менять своих принципов и остаться верным европейскому платью, но идти в ворсовом пальто было жарко. Зато его можно нести на руке и со всей наглядностью продемонстрировать, что пальто существует. Мудрец, к великому сожалению, не мог поступить так со своей блестящей курткой, потому что китайское платье носить на руке не полагается (этим оно весьма невыгодно отличается от европейской одежды), а его халат на подкладке был уже не новым и не блестящим. Мудрец буквально ломал руки и топал ногами от ярости:

— Что делать?! Что же делать?!

— Надень халат, — предложил У Дуань, — а на грудь приколи записку: «У меня еще есть прекрасная куртка, которую я не надел». Разве это не выход?

— Но ведь к такой записке могут по–разному отнестись, — нахмурился Мудрец. — Одни подумают, что я спрятал куртку в сундук, а другие, чего доброго, решат, что я заложил ее в ломбард! Нет, не годится.

У Дуань долго размышлял:

— Знаешь, рискни и надень новую куртку из китайской чесучи, которую ты купил в Тяньцзине! Будешь изображать националиста! Куртка, правда, летняя и в ней будет холодновато, но парень ты здоровый, чего бояться? И потом желание войти в высшее общество так тебя распалит, что ты не почувствуешь холода. Верно?

— Ладно, рискну, — вздохнул Мудрец, — хотя, может, тем самым я обрекаю себя на смерть. И все проклятый отец, который не шлет мне денег! Если я умру от простуды, не пощажу его, расскажу про все его грехи владыке загробного мира! У тебя есть масло для волос?

— Есть. А одеколону не хочешь? — великодушно предложил У Дуань.

— Давай, только самый пахучий. А то я давно не мылся, как бы женщины не изгнали меня со своего заседания!

У Дуань поспешно принес и масло, и одеколон. Мудрец смазал волосы до зеркально–черепичного блеска (имеется в виду глазурная черепица), плеснул на лицо целую пригоршню одеколона, и все его прыщи нестерпимо заныли. Разинув от боли рот, Мудрец стоически растер одеколон, потом торжественно извлек из чемодана летнюю чесучовую куртку. У Дуань повесил на руку пальто шелковой подкладкой наружу, взял другой рукой Мудреца под локоть, и они, благоухая, как два цветка, вышли из «Небесной террасы».

Приятели ехали в коляске и внимательно смотрели как плывут по голубому небу серые с белой каемкой облака. Когда облака закрывали солнце, У Дуань вытирал пот и облегченно улыбался, а когда облака проплывали, радовался Мудрец. Так они, в данный момент мечтая о разном, но в общем стремясь к одному, доехали до землячества провинций Хунань и Гуандун, где должен был заседать женский союз.

Над воротами землячества висело цветное полотнище, на котором красовались вырезанные из бумаги иероглифы: «Да здравствуют женщины!» Было еще рано, и в зале, довольно просторном, суетились пока только устроители. Не обнаружив среди них Оуяна, друзья сели на первую попавшуюся скамейку. Вскоре Мудрец стал мерзнуть и спросил У Дуаня: