Он шел и думал: «Надо непременно помирить Мо Да–няня с Оуяном! Стоило мне уехать, как эти глупцы чуть не подрались, но ведь я старший и легко справлюсь с ними. Да чего там, я всегда заправлял всем пансионом: топну ногой, все дрожат!.. Правильно, пойду к Мо Да–няню, попробую его утихомирить. Ну совсем как дети!»

Окончательно уверовав в величие своей миссии, Мудрец отер катившийся с лица пот, важно подозвал рикшу и велел ему ехать в Западный посольский переулок, к банку «Небесное совершенство».

В банке он передал через швейцара свою визитную карточку, и вскоре к нему вышел Мо Да–нянь, тут же увлекший Мудреца в холл. Вид у Мо Да–няня был, как обычно, глуповатый, только одежда чуть лучше, иначе Мудрец решил бы, что Мо Да–нянь рассыльный, а не служащий, как утверждал Ли Шунь. Это не значило, что Мудрец судил о людях по одежде; просто он считал, что каждому коню свое седло, а человеку — платье. Ему не хотелось, чтобы, служа в таком почтенном месте, его друг походил на беглого каторжника.

— Привет, старина! — Мудрец долго тряс руку Мо Да–няня. — Ты молодчина! Не пройдет и трех лет, как станешь крупным финансистом! Вот будет здорово!

— Не смейся надо мной, старина Чжао. Кстати, ты когда вернулся?

— Совсем недавно. Никак не думал, что в мое отсутствие произойдут такие перемены! — Эти слова Мудрец произнес с особой проникновенностью. — Я ведь пришел специально, чтобы помирить своих глупых друзей. Ну стоит ли ссориться?

— С кем это ты меня собираешься мирить?

— С Оуяном и остальными. Что за ребячество! Только старший брат за порог, а вы уже в драку!

Мудрец засмеялся.

— Ни с кем я не ссорился, кроме Оуян Тянь–фэна. А его я ненавижу всеми фибрами души! — Мо Да–нянь даже побагровел.

— Не говори так, толстячок. — Мудрец протянул ему сигарету и сам закурил. — Будущему банкиру такой тон не к лицу.

— Перестань шутить, — очень серьезно произнес Мо Да–нянь. — О его отношении к Ван ты знаешь, я ведь тебе говорил? Так вот, после твоего отъезда он с утра до вечера ругал Ли Цзин–чуня и выжил его из пансиона. Разве я мог стерпеть такое? Он, видимо, заподозрил Ли Цзин–чуня в том, что это он рассказал тебе про Ван! Я знаю, ты любишь Оуяна, но меня, пожалуйста, не заставляй, хоть мы с тобой и добрые друзья. Конечно, я человек недалекий, не все могу объяснить, но одно скажу совершенно ясно: Оуяна я больше не желаю видеть!

— Послушай, толстячок, ты только поступил в банк, а уже начинаешь вводить свои расценки! Не надо! Надеюсь, меня–то ты почтишь своим визитом? — Мудрец и насмехался над Мо Да–нянем, и в то же время уговаривал его. — Все мы, в том числе и Оуян, не так уж плохи, но человек есть человек, и у каждого свой характер. Но хочешь — не дружи с Оуяном, это дело твое; просто я, как старший брат, хочу вас всех собрать за чарочкой вина и мирно побеседовать, чтоб вы потом хоть раскланивались друг с другом. Настоящим демократам присущи взаимная любовь и уважение. Смотри, как бы я не прозвал тебя социалистом или разбойником, что в общем–то одно и то же!

Мо Да–нянь заколебался:

— А Ли Цзин–чуня ты пригласишь на эту пирушку?

— Ли Цзин–чуня? — Мудрец устремил взор в потолок и долго его изучал. — Говоря по правде, Цзин–чуня я побаиваюсь. И не я один, но и все остальные! Будь он сейчас здесь, я слова вымолвить не смог бы!

— Значит, ты его не пригласишь? — Мо Да–нянь испытующе посмотрел на Мудреца.

— Пожалуй, не надо.

— Ну так вот, дорогой Чжао: будет Ли Цзин–чунь, я буду тоже, не будет — и мне там делать нечего. Да, его стоит бояться, потому что хороший человек, пусть даже не очень умный, сильнее самого хитрого приспособленца!

— Разве я сказал, что Ли Цзин–чунь плохой человек?

— По–моему, он выше всех нас! И по своим знаниям, и по уму, и по моральным качествам. Не вразуми он меня, я вряд ли догадался бы поступить в банк и заняться тем, о чем мог только мечтать. Да, я его уважаю. Я не смог запомнить все, что он мне говорил, но что запомнил, до смерти не забуду! Например, он сказал, что человек любой профессии способен принести пользу революции. Это относится и к банковскому делу, и к ремеслу, с помощью которых можно реформировать экономику, и к торговле, и к преподаванию — словом, к любой сфере, где нужны усердие и глубокие, специальные знания. Все порядочные люди идут разными путями, но цель у них одна: изменить общество, просветить народ, потому что революция может считаться завершенной лишь тогда, когда народ станет сознательным. Кричать о революции, а думать совсем о другом так же бессмысленно, как женщине с бинтованными ножками участвовать в соревнованиях по бегу! Вот что говорил Ли Цзин–чунь. Разумеется я передаю его слова неточно, но примерный смысл такой. Чем больше я думал об этом, тем сильнее чувствовал, что он прав, потому и перестал заниматься всякими глупостями вроде выкрикивания лозунгов и выведывания чужих тайн. Все это чепуха! Ли Цзин–чунь человек не только хороший, но и понимающий, так что мое решение остается в силе: не пригласишь его, я тоже не пойду! Извини, старина, мне пора работать, — Мо Да–нянь поднялся. — Итак, я готов на примирение, но только если будет Ли Цзин–чунь!

— Может, хоть пообедаем вместе?

— Прости, но в нашем банке очень строгие порядки, хозяин — иностранец. С обеденного перерыва надо возвращаться минута в минуту, а в ресторане мы наверняка задержимся. Вот возьму отпуск, тогда и сходим. До свидания, старина!

Мо Да–нянь пожал приятелю руку и исчез, даже не проводив его. Растерянный и недовольный Мудрец вышел на улицу и тут только вздохнул: «Толстячок–то просто свихнулся! Ишь как иностранец его вышколил!»

Мудрец был очень раздосадован тем, что Мо Да–нянь встретил его в штыки, но, поразмыслив, решил, что этот толстячок обладает поистине бычьей пробивной силой, раз устроился в банк к иностранцу. Недовольство уравновесилось в нем уважением, и он решил относиться к Мо Да–няню великодушно. Хуже обстояло дело с Ли Цзин–чунем и Оуян Тянь–фэном, они чересчур далеко отошли друг от друга, чтобы можно было помирить их одними уговорами. Если их как бы невзначай свести вместе, они наверняка снова повздорят, а может быть, и подерутся. Да, тут надо еще серьезно подумать! Почему он должен все время жертвовать собой ради друзей?!

Вернувшись в пансион, Мудрец тихонько позвал У Дуаня:

— Пойдем в харчевню, пообедаем! Надо обсудить одно дело.

— А что за дело?

— Пока секрет.

Услышав слово «секрет», У Дуань вздрогнул, как будто ему впрыснули морфий, схватил шапку и, даже не переодевшись, последовал за Мудрецом. В харчевне они заказали еду, и У Дуань, горя нетерпением, стал торопить Мудреца, чтобы тот рассказал о своем секрете.

— Не спеши. Честно говоря, это не секрет, а дело.

— Выходит, ты меня надул? — Разочарованию У Дуаня не было границ.

— Если бы я не сказал про секрет, ты еще три часа собирался бы! — захохотал Мудрец. — А дело вот какое: я только что виделся с Мо Да–нянем и сказал, что хочу вас всех помирить, но он не так прост, как раньше. Едва поступил в банк, а уже стал настоящим европейцем.

— Вырядился в европейский костюм? — не без зависти спросил У Дуань.

— Нет, мыслить начал на европейский лад. Подумай только, я, гость, еще не попрощался, а он важно так встает и говорит: «Извини, у меня дела, в другой раз увидимся!» Я знаю, что он туповат, потому и пропустил его слова мимо ушей. А насчет пирушки, которую я предложил, он сказал, что ее нельзя устраивать без Ли Цзин–чуня. Я, конечно, скис, потому что объединить Ли с Оуяном — все равно что насыпать в печку уголь вперемежку со льдом. Можно подумать, что мне больше остальных это надо! Я ведь для вас стараюсь, да и повеселиться совсем неплохо! Ты не знаешь, почему Мо Да–нянь так возненавидел Оуяна? Наверное, тут какая–то тайна…