Твердя слово «правильно», как будто отбивая барабанную дробь, он решительным шагом направился к университету Волшебных перемен. Ворота были уже открыты, и Мудрец, даже не глядя на привратника, пошел прямо к пансиону.

— Старина Чжоу! Шао–лянь! — крикнул он еще со двора.

Никто не ответил. Мудрец заглянул в окно и увидел, что его приятель, закутавшись в одеяло, неподвижно сидит на постели, словно отощавший бодисатва, устремленный всеми помыслами к небу, и учится самосозерцанию.

— Черт бы его побрал, — пробормотал Мудрец. — Вечно дурака валяет!

— Входи, Цзы–юэ! — торжественно произнес Чжоу Шао–лянь своим визгливым голосом.

— Я помешал тебе?

— Ничего, входи.

— Чжоу, дорогой, погадай мне! — попросил Мудрец, зажимая нос.

Заметив его жест, Чжоу Шао–лянь поспешно открыл окно — иначе он так и просидел бы целый день, погруженный в самосозерцание, даже не подумав проветрить комнату.

— О чем гадать? Если у тебя появилось какое–нибудь желание, то для его осуществления нужно не гадание, а план, — сказал Чжоу Шао–лянь, принимаясь стелить постель. Эта операция заключалась только в перекладывании одеяла таким образом, чтобы вечером можно было без хлопот нырнуть под него.

— Послушай, мы же с тобой земляки и однокашники, ты должен мне помочь…

— Что, наконец, у тебя стряслось?

— Честно говоря, вчера я встретил одну девушку по фамилии Тань и решил взять ее в наложницы. Ты, может, ее знаешь?

— Тань?

— Ты знаешь ее?

— Нет, просто я хочу тебе кое–что сказать. С дядей насчет английского я уже договорился. Ты когда к нему пойдешь?

— У меня сейчас и минуты нет свободной! — нетерпеливо бросил Мудрец.

Чжоу Шао–лянь стал умываться, а Мудрец, нахмурившись, ждал, что он ответит.

— Ура, я кое–что придумал! — заявил Чжоу Шао–лянь, вытирая лицо.

— Что именно?

— Мы пойдем к дяде, ты постараешься ему понравиться, и если тебе это удастся, все в порядке. Может, она проститутка, только занимается этим тайком, тогда он…

— Никакая она не проститутка, а студентка!

— Студентка или проститутка — это в данном случае не важно, мой дядя с любой сладит. Он ведь крупный чиновник…

— Если я поступлю к нему учителем, мне неловко будет говорить с ним о таких вещах! — раздраженно перебил его Мудрец.

— Погоди ты, выслушай меня! Чиновники охотно обзаводятся вторыми женами или наложницами, а мой дядя — мастер по этой части. Он еще больше станет уважать тебя за твое намерение и даже поможет. Мало того, он, чего доброго, сделает тебя крупным чиновником. Тогда из нашего уезда выйдут сразу и поэт, и крупный чиновник! Подумай, глупый мой земляк, слава–то какая!

— Да, ты малый не промах! — сказал Мудрец. — Пойдем скорее к твоему дяде!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

«С понедельника до субботы:

8^{00 –} 10⁰⁰— «Весны и осени» [41] (чтение про себя и вслух), «Книга преданий» [42] (чтение наизусть).

10^{00 –} 12⁰⁰ — родной язык. Чтение политических новостей из «Утренней газеты».

12^{00 –} 14⁰⁰ — древний язык (чтение наизусть).

14^{00 –} 15⁰⁰ — упражнения в письме (по понедельникам, средам и пятницам).

14^{00 –} 15⁰⁰— английский язык (по вторникам и четвергам).

15^{00 –} 16⁰⁰ — устный и письменный счет.

16^{00 –} 17⁰⁰ — развлечения, гимнастика (по понедельникам, средам и пятницам).

17^{00 –} 18⁰⁰ — музыка и пение (по вторникам и четвергам).

Воскресенье:

До обеда — повторение древних текстов.

После обеда — посещение ресторанов или кабаре».

Таково было расписание занятий барчука Яня. Его отец, бывший член парламента Янь Най–бо, отличался суровым характером, что ясно видно из составленного им лично расписания. Барчук был красив, но тщедушен, хотя три раза в неделю занимался гимнастикой, совершал прогулки по своему мощеному двору, а по воскресеньям даже выходил в свет. И несмотря на свою суровость, господин Янь Най–бо был несколько удручен такой худобой сына.

Мудрец тратил на занятия с барчуком всего два часа, а остальное время вращался в свете. В опиекурильнях и притонах японского сеттльмента он ежедневно встречался с политиками, военными, юристами, членами парламента, бандитами, хулиганами, и все они твердили, что Мудрец человек незаменимый. Они охотно брали у него деньги, курили его египетские сигареты с золотым ободком, пили за его счет вино «Красавица» и матерились. Вдобавок у каждого из них была наложница. Естественно, что теперь Мудрец со стыдом вспоминал свое житье в Пекине, когда он одной рукой листал учебники, а другой играл в кости. Дружелюбие и расточительность людей, с которыми он сблизился сейчас, и не снились его пекинским друзьям.

А тут еще, к великой радости Мудреца, чуть ли не через неделю после того, как он начал заниматься с барчуком, господин Янь Най–бо стал запросто называть его «стариной Чжао», а однажды вечером, после легкой выпивки, похлопал его по плечу и даже назвал сынком. Мудрец изумился и окончательно уверовал в свою необыкновенную способность покорять людей.

Когда в газете сообщили, что университет Прославленной справедливости распущен, Чжао криво усмехнулся: эта новость стоила не дороже самой газеты. Теперь он небрежно произносил имена разных знаменитостей, а от всяких там Оуянов и Мо Да–няней был так же далек, как от «Великого учения» или «Соблюдения середины» [43], которые он зубрил в детстве. Его речь все чаще изобиловала словами «политика», «движение», «пост», а то и «партия радикалов», и на их фоне выражения, прежде помогавшие ему бороться за место председателя студенческих собраний, звучали архаизмами. Лишь изредка он вспоминал о Ван, но ею можно было только любоваться, а не наслаждаться — в отличие от женщин, с которыми он сталкивался теперь.

Барчук еще не выучил английского алфавита, когда Мудрец поделился с его отцом соображениями насчет барышни Тань. Янь Най–бо одобрил намерения Мудреца и даже согласился помочь ему, поскольку считал «свободную любовь — уделом свиней и собак, а увлечение проститутками и наложницами — благородной склонностью настоящего мужчины». Отныне, чтоб поддержать свой престиж, Мудрецу оставалось лишь следовать наветам хозяина, которым он и сам был не чужд.

Незаметно пролетела зима, начался весенний разлив, и в реках прибавилось воды. Мудрец с нетерпением ждал вестей о Тань Юй–э, но его всемогущий хозяин почему–то отмалчивался. Иногда Мудрец заводил об этом разговор с Чжоу Шао–лянем, однако и тот ничего не делал, только сочинял новые стихи. Мудрец так страдал, что глаза у него ввалились, он лишился сна, аппетита и находил утешение только в водке. Однажды, кое–как перекусив в харчевне «Совместное счастье», Мудрец, снедаемый тоской, возвращался в гостиницу. Оживление в японском сеттльменте стало привычным и уже не радовало, а скорее раздражало. Но слова, которые ему шепнул привратник, окрылили его:

— Господин, вас ждет какая–то женщина, она у вас в номере.

Мудрец словно безумный ринулся в свою комнату. Там действительно была женщина, но какая старообразная, жалкая! Лицо желтее банана, заплаканные глаза, потрепанный синий халат…

— Кто ты? — разинул рот Мудрец, невольно глотнув гостиничного воздуха, пахнувшего опиумом.