Афанасий развел руками:
— Раз приказ, так мы завсегда!
— Галстук оставьте. Велено явиться во всем флотском.
— Являются черти. В военной службе — прибывают.
— Умный…
— Так уж какой есть. По вашему приказанию прибыл квартирмейстер по строевой части, — шумел Афанасий, влезая в клеши.
Пока одевались, Аполлон цаплей ходил по комнате, сухими пальцами поглаживал синий подбородок.
— Чтоб все было в натуральном виде, как на смотру! — нашел на подоконнике огрызок сигары, понюхал. — Господи, так ить это мухобой! А я-то грешным делом думаю, чего это у вас вонь эдакая стоит, думал, портянки…
— Не держим.
— А тогда что?
— Я за нее двугривенный отдал.
— Вольнó. У нас для гостей по пяти рублев берут. Гавайские. А эти, которые вы изволите, классные надзиратели да фельдшера употребляют. В Лефортове.
— Мне они по крепости в самый раз. А от гавальских твоих в утробе першит, — не сдавался Афанасий.
Разбойник устало улыбнулся и больше не проронил ни слова. По красной лестнице спустились в парадный коридор, застланный коврами, впереди вышагивал Аполлон, величественный, как адмирал на шканцах. Афоня поддерживал Кузяева под руку, тот только начал вставать и шел нетвердо. Но зато на груди у него сияли два «Георгия».
Издали услышали шум в гостиной. Там играла музыка и кто-то не то командовал вполголоса, не то кричал с бог весть какой радости во все штатское (необветренное) горло.
Днем у Георгия Николаевича собрались какие-то господа, говорили много, шумно, обедали второпях, затем опять спорили и курили, курили. К вечеру, слава богу, разъехались. Остались только свои — доктор Василий Васильевич, Сергуня Рябушинский и Вольф. Но у Надежды Африкановны было такое предчувствие, что еще кого-то ждут.
Надежда Африкановна боялась мужа и трепетала. За тридцать лет супружества она привыкла к его причудам. И вывертам. На Ирбитской и на Нижегородской, Макарьевской ярмарке. К англичанке привыкла, которой ее попрекали всю жизнь, но последние годы стало совсем тяжело. Георгий Николаевич одним из первых в Москве устроил у себя в доме электрическое освещение, газовые трубы велел убрать, а в газовые рожки, такие уютные, ввернули лампочки. Керосиновые лампы снесли в чулан. А уж были среди них такие авантажные, с матовыми цветными колпаками, с висюльками и хрустальными резервуарами для керосина. Деспот, одно слово, пустодомник! По мнению Надежды Африкановны, Георгий Николаевич был самодуром похуже папеньки, царствие ему небесное, пухом земля. Если б не кураж, не стал бы небось за тридцать пять тысяч — это ж с ума сойти! — покупать абсолютно бесшумный автомобиль американской фирмы «Олдсмобиль». Были «олдсмобили» и русской сборки, шутники в купеческом клубе называли их «олдсмогилами», но Георгий Николаевич выписал себе настоящий, американский, обкатанный за океаном, пароходом доставленный во Владивосток, а оттуда по железной дороге под брезентом в Москву. И шофер рядом ехал грузовой скоростью.
Тогда же заказал из Питера «шофэра» француза, которого ласкал и сажал, пропахшего газолином, со всеми за стол.
Эти чудачества были неприятны, но не слишком страшны. Однако вскоре до Надежды Африкановны стали доходить слухи, что супруг затеял новое предприятие, от которого, возможно, попадет в банкроты. Уж больно, говорили, рисковая затея засветила. Чем рисковая, она не знала, — муж и в лучшие-то времена не посвящал в дела, — но догадывалась, что Георгий Николаевич потерпит банкротство на паровозах. Она сама слышала, как он сказал, транжир ненасытный, поднявшись с синим хрусталем в руке: «Паровая машина, господа, паровоз и пароход вытянут Россию из хлябей и дебрей и поставят ее, толстопятую, на столбовую дорогу прогресса!» Ну, в своем ли уме человек, на старости лет такие слова говорить…
Надежда Африкановна в байковом платье стояла у окна в своей спальне, когда к дому неслышно подъехал большой автомобиль, вот уж подлинно, как сова, свет его фонарей слепящими полосами мазанул по фасаду, попал в ее окно. Она зажмурилась. Автомобиль, сбавив ход, развернулся перед крыльцом. Из него вышли два господина, Георгий Николаевич, разгоряченный, спустился к ним с крыльца. Боже мой, зима, снег кругом, это ж государя так встречать, а он небось вылез к своим механикам! Без роду без племени, зачем…
Надежда Африкановна спустилась вниз распорядиться с ужином. А гости шумно прошли в гостиную, потирая озябшие с мороза руки.
Она не знала, что в тот день Георгий Николаевич принял окончательное решение строить первый русский автомобильный завод. Не мастерскую, нет, и не отдел при существующем машиноделательном предприятии, а именно завод.
Проект предусматривал выпуск до 10 тысяч автомобилей в год в перспективе. Вся техническая сторона рассмотрена самым тщательным образом, завод должен был иметь литейную мастерскую, кузнечную, токарную, сборочную и кузовную. По предварительным подсчетам, следовало нанять 15 тысяч работников и около 50 инженеров. Тип автомобиля еще окончательно не выбрали — по этому поводу имелись различные мнения, — но это Яковлева ничуть не волновало. Предстояло заинтересовать правительство, прозондировать почву в Петербурге в министерстве путей сообщения и, главное, привлечь солидных пайщиков. Капитал требовался немалый. Все бумаги с расчетами были переплетены в два тяжелых тома — все от альфы до омеги — и уложены в английский портфель, черной кожи «бокс». Портфель был счастливым.
Вечером того дня к Яковлеву пожаловал издатель и редактор журнала «Автомобиль» Андрей Платонович Нагель. Была договоренность побеседовать с ним весной, в прошлый его приезд, но беседы не получилось. И вот сейчас было вдвойне приятно при начале огромного дела видеть у себя дома такого признанного автомобильного авторитета.
— С добрым зажиганием, Андрей Платонович!
— С добрым зажиганием, Георгий Николаевич. Привет вам с хладных невских берегов, и вот прошу, познакомьтесь — Бондарев Дмитрий Дмитриевич. Вы его уже видели весной на Сретенке.
— Очень приятно. С добрым зажиганием… Как же, как же… У Цецилии Михайловны. Дама, согласитесь, вполне в польдекоковском вкусе. Хороша…
Георгий Николаевич окинул Бондарева быстрым взглядом. Так вот каков он, этот автомобильный вундеркинд, вокруг имени которого уже плетется столько небылиц! Юн непозволительно. Высокий, с тонкой шеей. Белозубая улыбка. Бондарев. Выглядит не старше двадцати пяти, черные, воронова крыла, волосы гладко зачесаны назад, под тонкими усами розовые губы. Совсем мальчик.
— Много о вас наслышан, любезный Дмитрий Дмитриевич. Но об этом потом. С мороза прошу рюмку водки… У нас попросту, санфасон. Аполлон!
— Слушаю-с.
— Вели, чтоб доставили из буфета все в самом лучшем виде!..
Нагель приехал в Москву на велосипедный завод «Дукс», что взялся было на свой страх и риск изготовлять автомобили. Он и весной туда приезжал по рекламным делам.
К «Дуксу» Георгий Николаевич относился без уважения. Да и в самом деле, за что? Андрей Платонович, восторженный человек, служитель муз, так сказать, мог ошибаться, а Георгий Николаевич все свои чувства проверял со счетами в руках. Ему было известно, что «Дукс» не приспособлен выпускать автомобили. И то, что за прихоть вдруг! Производство строилось на выпуск велосипедов. Затем начали делать штучно автомобили паровые, на одном из которых глава «Дукса» господин Меллер проехал по Кавказу и Крыму, преодолевая всяческие препятствия, среди которых, как отмечалось в журнале Андрея Платоновича, поездка на вершину Ай-Петри была не самая трудная. Но одно дело один автомобиль и совсем другое — два, десять, тысяча автомобилей! Это уже совсем разные задачи. Один — одно качество, два — другое. Объем проблемы иной.
— Ваше здоровье, Андрей Платонович, и всяческих вам успехов.
— Тронут и желаю вам того же.
— Дмитрий Дмитриевич, прошу…
«Неужели умный Андрей Платонович не понимает, что «Дукс» не то, — слабоват. А может, понимает? Взгляд у мужика умный и хватка, чувствуется, будь здоров», — думал Яковлев, кося глазом.